Шум, гвалт, восклицания, крики, пение, смех, хохот наполняют казарму. Пчелиный, растревоженный улей напоминает она. Уже давно нет дневального у тумбочки, как и нет суточного наряда, бдительно несущего охрану помещения и поддерживающего идеальную чистоту и порядок. Не видно и старшины. Изредка появляется комроты… теперь уже безротный Умаркин, которому мы втихаря преподнесли памятный подарок: цветной телевизор.
Неладное что-то с Кимом творится. Сам на себя не похож. Глаза потухли, запали, щеки ввалились, нос выпер, а губы усохли в нитки. Ходит скургузившись, частенько озирается. На всех смотрит отрешенно, поверх голов и никого не узнает. А ведь какой был строевик?! Всегда брали пример на занятиях. Особенно четко и красиво выполнял приемы с оружием…
Может, болеет?.. Наверняка!.. Но никто ничего не знает… Хотя бы поделился, что с ним? Какая беда свалилась?! Помогли бы… Поэтому и подарили «Темп». Пусть отвлечется от бед своих. Развеется и повеселеет…
Кое-где на койках группки, отмечающие выпуск…
Трижды я просыпался ночью и каждый раз видел снующих выпускников, почти пустые ряды коек, слышал хлопки дверей, голоса разговаривающих. Похоже, бессонница овладела лейтенантами…
Утром, к немалому удивлению, на кровати у Лавровского я обнаружил Илюшина — «носа», отчисленного из роты еще два года назад. В форме лейтенанта-автомобилиста тот сидел с Игорем и о чем-то оживленно беседовал.
Петруха Вострик (так называет Казанцев), только что приехавший из города, увидев нежданного гостя, весело сказал:
— Привет бывшему сослуживцу! Ты что, тоже выпустился?
— Как видишь! — расцвел Илюшин.
— А зачем ты ушел от нас? Окончил же худшее училище! Я думал, ты давно на гражданке трудишься или в институте ума набираешься.
Илюшин покраснел.
— Ну для кого худшее, а для меня лучшее! — ответил с вызовом.
Вострик хихикнул.
— А ты из расчетливых! Решил вместе с офицерским званием гражданскую профессию получить!?
— Хотя бы.
— А основное: не хочешь летать — рисковать жизнью!..
— А это уж мое дело.
«Да, и когда успел лейтенанта получить? — подумал я. — Учатся в автомобильном четыре года!.. Выпросил форму-то, чтоб не стыдно приехать сюда».
— Вот так-то, младшой Борька! — обнимая за плечи, подсел Вострик.
— Отвяжись — худая жизнь! — отшатнулся я, сбрасывая руку. — Втравил, да еще издеваешься? Ты почему, верный друг, не пошел по начальству, как пишут в книгах, отстоять незаслуженно наказанного, взять вину на себя?
— Так то в кни-и-гах, — усмешливо протянул Вострик, поднимаясь с кровати. — Они же врут методом социалистического реализма — методом подхалимажа, обмана и вранья, оболванивая людей. А в жизни такого нет, не было и не будет!.. Да и не могу я — ума не хватает. Вот если бы Елиферий взялся…
Я удивленно взглянул на Петруху. Вострик — и такая длинная глубокая фраза?.. Потом вспомнил — это же мои слова, недавно сказанные.
Наконец-то дома, да еще в новом качестве и обличии.
Все было бы прекрасно, если бы не отрава выпуска. Свет не мил! И появиться на людях — пытка! Надо врать, лгать, изворачиваться, а я это не люблю и не умею. Даже мама с сестрой заметили мое ненормальное состояние. Еле отговорился…
В тиши отпуска есть над чем поразмышлять, наметить очередные задачи, но пока главное — отдых, отдых, отдых…
К счастью, зима, холода держат дома. Но ежедневно где-то бываю: то ли в кино, то ли в драмтеатре, то ли на диско — кто мешает? Благо, впервые в жизни не надо просить денег у мамы — своих достаточно. Наоборот, отдал ей половину, да треть сестре. Пусть радуются и по-своему отметят, что их сын и брат встал на ноги, стал самостоятельным человеком… Когда морозы ослабнут, надену лыжи — и в лес, да на горы, где так весело проводили когда-то время…
Одна забота не выходит из головы: как сделать так, чтобы в жизни не было неприятностей. (Уж больно много их было раньше). Ну, если и не во всей, то хотя бы в службе и в работе. Опыт говорит, именно тут, в них слабое у меня место. Стремлюсь и хочу одного, а добиваюсь другого. Хочется как лучше, а получается как хуже. Так было часто в школе, так получилось сейчас в училище и, следовательно, получится в будущем. А этого смертельно не хочется, ибо тогда вся жизнь пойдет насмарку. И будет ни себе, ни людям. И ничего-то уж не исправишь, так как лишь однажды бывают молодые годы у человека — самое ответственное и важное время. Если в детстве наворочал ошибок — жил, дружил и учился плохо, то это еще не беда — есть в запасе взрослая жизнь и можно все исправить, лишь бы было желание, ум, работоспособность. А вот сейчас, во взрослой набедокуришь (пустишь ее под откос), то это уже непоправимо. Так как в запасе одна старость, и то не у каждого. А в ней, как известно, никто еще подвигов не совершал, а все лишь подводили итоги жизни.
Именно поэтому и сверлит мозг забота, что через месяц, когда кончится отпуск, начнется самый главный, ответственный, неисправимый период, в котором нельзя допускать промахов, которые больно будут бить и определять, вернее, складывать по кирпичикам жизнь.
Сколько ни думал — пришел к обычному: добросовестно выполнять все задания. Тогда не должно быть промахов и ошибок или они будут ничтожны. Только так, другого пути нет…
И еще одна мысль сверлит мозг.
Все-таки несправедливо и не продумано поощрение выпускников-отличников. Ну что это за нищенская подачка — 15 наградных рублей?! (И медалистам тоже за четыре года учебы). Зачем и кому она нужна?.. А государству все-таки разор. Не лучше было бы, чтобы отличник-лейтенант по прибытии в полк сразу же брался на заметку и объявлялся кандидатом на вышестоящую должность. (Хотя бы с учетом практических результатов дальнейшей службы). Или кандидатом на посылку в академию. Это была бы большая польза армии и обществу. Удар по протекционизму, блату, бюрократии. А то всем: и лентяям, да тупицам и трудягам, да способным одинаково — лейтенант! То есть служба начинается заново, без учета успехов прошлых самых важных лет! Это же самая яркая, наглядная уравниловка! Нарушение принципов социализма! Да и нужно закрыть лазейку сынкам-бездарям к высоким званиям и должностям. Разве не нужны способные, толковые и умные армии?.. Больше чем кому-либо и где-либо! Преступно разбазаривать самый ценный капитал. Пусть отделы кадров следят за ними. А то выпускники-отличники, оказывается, не имеют никаких льгот даже для поступления в академию. Наврал тогда два года назад помначпо, заманивая нас в училище.
Нигде столько не врут, не обманывают, как в армии. И все потому, что начальники уверены — не отважатся подчиненные сказать им в лицо, что они врут. А если скажут — тогда держись — месть страшнее кровной.
Об этом говорил в свое время еще отец. Об этом говорит и мой опыт… Когда проводилось чествование отличников и зачитывали благодарственные письма командования родителям, то я, как последний дурак, поверил в это. Через неделю-полторы спрашиваю маму — получила ли письмо?.. Нет, — отвечает. Ясно — подвела почта. Еще через неделю снова спрашиваю. Мама снова отвечает нет… Вот те раз?! Мои письма доходят через два дня, а тут — около месяца прошло!.. Еще через неделю — снова нет.
— Ладно, — успокаиваю маму, — узнаю, в чем дело.
…Встретив секретаря партбюро Толстова, несмело спрашиваю: письмо зачитали, а родные его не получили?..
Толстов хитровато улыбается, подергивает плечами.
— Да зачем оно тебе?.. Важно, что при всей роте зачитали.
— Как зачем?! — теряюсь я. — Для мамы и сестры это же подарок!.. И они его ждут не дождутся. Уж лучше бы не читали, а прямо отправили им.
— Подумаешь, бумажка — подарок, — неопределенно тянет Толстов. — Ладно, получат…
И действительно, через неделю от мамы весть — наконец-то пришло! Очень рады и горды…
Когда прибыл домой, — увидел не письмо, а черновик на дрянной бумаге, с рядом подтирок и исправлений. Поленились даже переписать набело, а не только отпечатать на машинке. Видно — Толстов никогда и не касался его. Все сочинил ротный писарь, однокашник-курсант. Он и отправил его — лишь бы отвязались…
А я-то думал командование, офицеры меня уважают, как заявляли всегда на собраниях, в письме и в разговорах. Лишь бы видимость создать и арапа заправить, а на остальное на все наплевать… И такое всюду, как рассказывает сестра, возглавлявшая сектор учета парткома завода. Поэтому и в кризисе, и товаров нет, зато были бойкие рапорты на людях о выполнении и перевыполнении…
На третьи сутки около полудня, начистив хромачи до блеска, перепоясавшись ремнем с портупеей, отправился за своей «судьбой»… к Лильке.
На улице было пасмурно. Плотная слоистая облачность затянула небо и сыпала ледяной крупой.
Шел по городу и обдумывал, что скажу, когда войду. Застать бы дома, а то снова придется идти — такое нервотрепочное испытание терпеть. Только бы не волноваться, да не заикаться.
Но это не подвластно мне. Дрожь пробегала по телу, путала мысли, мутила рассудок.
А если отказ?.. Ну и пусть! По крайней мере будет ясность. Неизвестностью уже мучаюсь.
Поскрипывая не то сапогами, не то снегом, сам не свой прошел мимо ее окон и — и… наконец-то впервые вошел в желанную арку.
Двор оказался обычным, и это даже немного разочаровало: ведь здесь жила она! Необычная!.. Она тут ходила, и это что-то да значило.
Я вглядывался в обычно-необычный подъезд и удивлялся, почему он такой простой, а не фасонный, например. Мне хотелось обнять его, прижаться, сказать: «Здравствуй! Я так давно хотел тебя видеть…» Потому что здесь жила она, касалась его, и поэтому он меня растрогал.
Я ему даже чуточку завидовал: ведь он вместе с ней жил более 10 лет. Видел ее каждый день, слышал ее голос.
Сердце мое то замирало, то учащенно билось. Я чувствовал себя так, как в самолете перед прыжком, когда раздалось: «Приготовиться!». А может, подождать? Не обязательно же сегодня объясняться? Еще наплету какой-нибудь ахинеи — век жалеть буду! Нет, только сейчас! Не трусить! Вперед!..