— Тебе же известно, что бабуля разыскивала деда по всей стране, по всем госпиталям, больницам и санаториям долгих 4 года, когда он не хотел возвращаться домой. И наконец нашла… обрубок без рук без ног. Чуть не обезумела от боли, радости и горя, но не отвернулась, не бросила его. А как настоящая декабристка свершила жизненный подвиг… Для меня бабуля — святая, с которой должны брать пример все, и особенно женщины…
Вечером в летной столовой столкнулся в раздевалке с Желтовым.
— Здорово, Валя! — не выдержал. Все-таки какой бы ни был, а однокашник.
Желтов, надевая шинель, взглянул равнодушно.
— Здорово. Ты кто будешь?.. Пекольский?..
— Нет, Ушаков.
— Ушаков?.. Что-то не помню. Да и много вас было.
Он отвернулся и зашагал к выходу…
Странно?! А почему у него искривленный нос? Перебитый, как у боксера. Был же прямой, греческий… История-я…
Третью неделю сидим на сборах в УЛО, изучаем методику обучения курсантов. Целая наука, оценить объективно которую сможем, лишь когда столкнемся с курсантами. На себе испытаем трудности их обучения. А будет это не раньше мая.
В полках и эскадрильях пока не бываем. С 8 утра на занятия, потом на обед в столовую, потом снова до 6 вечера на занятия.
В конце сборов зачеты, а потом проверочные полеты на допуск. Где-то недельки через три поднимемся в воздух. Давненько там не были, аж соскучились…
Вострик неисправим. Не успел на новом месте обжиться, в новом качестве утвердиться, а уже назанимал денег и купил новехонький зеленый мотоцикл с коляской. И теперь каждую свободную минуту в пургу и мороз гоняет на нем.
В кожаном меховом шлеме, в летных очках, кожаных крагах с нарукавниками-раструбами, в меховом летном комбинезоне, в серо-рыжих лохматых унтах, он действительно похож на Чкалова, когда мчится сквозь снег и ветер, пригнувшись на мотоцикле…
От Любы получил письмо. Как ни странно, принес его Вострик. Заглядывая мне в глаза, сказал со вздохом:
— Счастливый ты! Читай! Может, расскажешь по старой дружбе, как она живет?..
«Боря, здравствуй!
Надеюсь, Петр тебе все рассказал о наших беседах и решении. Теперь ничто не может мешать нашей дружбе, переписке. Да и встрече. Я была у вас в Надеждинске. Теперь твоя очередь побывать у меня в Среднегорске. На дни Советской Армии не сможешь приехать?.. Сообщи.
Очень сожалею, что из-за меня ты лишился аттестата с отличием. Ругаю себя. Ну не переживай, скоро вручу тебе свой диплом с отличием. Большой привет Вострику. Пусть на меня не дуется, братишка родной! Разве на сестер обижаются?..
— Тебе большой привет! — говорю Петру.
— Где? Не может быть?! — лезет тот к письму, стараясь собственными глазами убедиться в правильности моих слов.
Показываю ему строчки. Петр сияет, громко, заливисто хохочет.
— А ведь верно! Я думал, подсмеиваешься. Спасибо и на этом. Будешь писать — от меня привет!
И вдруг неожиданно умолкает, только пристально глядит, так что мне становится не по себе.
— Эх! И зачем с вами встретился? — машет рукой, круто поворачивается и выбегает из комнаты.
Сегодня суббота. Уже вечер.
В комнате, да и, пожалуй, в гостинице никого нет. Все в городе или на танцах в ДКА. Один я сижу тут, корплю над словарем.
Решил так: до академии занимаюсь языком. Он же всегда и везде пригодится. И в армии, и в гражданке. Пора, пора работать вдвойне. Загружать себя полностью и до предела. Поэтому и сижу в четырех стенах, когда все развлекаются. Откладывать-то некуда, да и зачем? 20 стукнуло! Возраст-то какой мощный, а еще ничего из намеченного не сделано. Лишь поднялся на первую ступеньку…
Вчера летали на допуск. Проверяющему — штурману полка майору Рахову, моему старому знакомому еще по 45 упражнению, когда временно заблудился, больше всех понравился Вострик. Хвалил на разборе, ставил в пример за напористость, точность, быстроту в работе.
Интересный Рахов — долго служил в Афганистане. Одним из первых громил банды душманов, неоднократно награжден. Исключительно требовательный ко всем и в первую очередь к себе. Когда представили к ордену, написал в вышестоящие инстанции: «Лейтенант Рахов недостоин ордена Красного Знамени…» Наградили… медалью.
Примерный семьянин. Каждое воскресенье занимается физкультурой. В десять ноль-ноль со всем семейством выходит на улицу. Помогает жене и детям надеть лыжи, выстраивает их по росту, сам становится впереди и ведет колонну в лес…
Я сегодня был в наряде. Когда сменился и пришел в гостиницу, дежурная спросила:
— Не видели случайно своих на улице?
— Нет, а что?
— Да косые они. Я их пыталась не пустить — не послушались.
— Вот черти! — покачал я головой. — И когда это было?
— Да, наверное, — дежурная взглянула на настенные часы-ходики, — часа два-полтора назад.
— Давненько. И кто был?
— Вострик, Козолупов и Абрасимов. Сперва они сидели в комнате. Ну, а она рядом, да и двери открыты — все слышно. Вострик все жаловался на какую-то Любу. Ну, а ребята его успокаивали, особенно Козолупов.
«Да забудь ты ее, Петя. Не стоит она тебя. Поедем сейчас в город, у моей девчонки такая подруга есть, глаз не оторвешь! А Борьке Ушакову, вам, значит, мы голову оторвем, чтоб не сманивал чужих невест».
А Вострик отвечает — нет, Борьке не надо. А Ленька свое твердит. Ну я и подумала, что надо вам рассказать…
— Спасибо. А не знаете, на чем они уехали? Не на мотоцикле?..
— Не знаю…
Ленька с Толей появились утром. Хмурые, измятые, они прошли к своим кроватям и, не раздеваясь, плюхнулись на них.
— Благодать! И зачем только поехали с этим сумасшедшим?
Ленька скрипнул зубами, выругался.
— Сам виноват, — отозвался Толя. — «Петя, пей, да поедем к девочкам!» — передразнил Леньку.
— А ты-то не это ли говорил, поддакивало?! — возмутился Ленька.
— Я ничё не предлагал, соглашался! — оправдывался Толя.
— Соглашался! Соглашался! — теперь передразнивал Ленька. — А это еще хуже, чем неправильно предлагать! Не зря тебя прозвали тихоньким соглашателем!..
— А ты! — разозлился Толя. — Жалкий подражатель Вострика!
Я встал с кровати.
— Парни, что случилось? Чего шумите?
Оба притихли, потом Ленька со вздохом сказал:
— Несчастье у нас, Петро разбился…
— Как разбился?
— Вчера на мотоцикле врезался в шлагбаум.
— И где он сейчас? Что с ним?
— В госпиталь отвезли, а состояние тяжелое…
— А мотоцикл где?
— В комендатуре, во дворе.
— Ну-у, дела-а… я сейчас же еду в госпиталь.
— Не торопись, — подал голос Толя, — не пустят. Лучше позвони, когда разрешат навещать, тогда съездим…
Я вопросительно смотрел то на Абрасимова, то на Козолупова. Злость поднималась на них.
— Доездились! Сколько раз вам говорили! А если бы все трое убились?.. Кого бы тогда завинили?..
— Тебя! — выкрикнул Ленька и сел на кровати. — Это ты отбил Любу! Ты довел до такого состояния!..
Спорить с ними было бесполезно. Не буду же доставать Любины письма. Я, чувствую, побледнел.
— Ладно, отбил. Хотя можете почитать ее письма. Но поили Вострика вы, а не я! Потащили в город тоже вы! Гнали на мотоцикле вы! Были бы настоящими друзьями, наоборот, удержали бы от поездки, да еще в пьяном состоянии!..
Парни молчали.
Вострик пролежал в госпитале около месяца. Потом проходил ВЛК (врачебно-летную комиссию) и по ее заключению был признан негодным к полетам и к службе в армии.
На днях проводили его. Был он грустный, расстроенный, тихий и задумчивый. В общем, совсем не такой, каким его знали.
Прогуливаясь по перрону, долго молчал, потом сказал:
— Думаете, расстался Вострик с небом?.. Да никогда! Вот поживу дома немного, поднаберусь здоровья на парном молочке и через год-другой снова пойду в военкомат и приеду к вам. Ждать будете?..
— Приезжай! Будем! — заверили.
— Э-эх! Если бы вернуть назад тот день!..
Перед отправлением поезда попросил:
— Пишите, не забывайте. Все рассказывайте о своей жизни и работе. А я как приеду, устроюсь, сразу же напишу вам.
Пожав всем руки, сказал мне с горечью:
— Эх, Борька! И почему тебя не было в тот день в гостинице. Знаю, ты бы меня никуда не отпустил. Все было бы в порядке… Ты всем настоящий друг, а мы, глупые да завистливые, еще злимся…
Ленька с Толей заморгали, отворачиваясь.
…Только что отлетали первый полет с курсантами. Придя в гостиницу, увидел письмо. Чем же порадует Люба?..
«Боря! Я узнала из письма мамы, что Вострик разбился. Знаю, это из-за меня. Не обижайся, Боря, прошу, пойми меня правильно, но я должна к нему поехать. Только я могу ему помочь. Он же мне не чужой и не просто знакомый. Это мое детство и юность, часть моей жизни, а значит, часть меня. Прости, но писать мне больше не пиши…
Вот так новость?! А как же я?.. Сама же уговаривала писать, дружить, встречаться, а теперь уходишь?..
Все смешалось в голове, словно выпрыгнул из самолета. Почему-то вспомнились слова майора Рахова.
В жизни, как в сложном полете, все время стремишься к цели и никогда уверенно не знаешь, выйдешь на нее или нет. Не у каждого хватает сил выполнить его, как задумано. Многие не долетают. Но настойчивая самозабвенная работа спасает от всего. Она главный ориентир. Лишь она позволит в конце концов добиться успеха, достичь намеченной цели…
В начале лета я приехал домой в Синарск на воскресенье. Переодевшись в спортивную светлую рубашку и бежевые брюки, отправился в центр старого Синарска прогуляться, втайне надеясь на встречу с одноклассниками, а может, если повезет, и с Лилькой. Хоть и по-хамски она со мной поступила, но разве ее забудешь?..
На Ленинской я неожиданно увидел удивительно знакомого человека, шедшего навстречу. Вглядевшись, поразился: Титовский — однокашник по роте. Или Тютюн, как тогда его звали. Тот тоже «вперился» в меня.