— А как же!
— А где?
— В полку остались…
— Эх, жаль!
— Почему?..
— Погоны хотелось на тебе посмотреть…
— Домой придешь — увидишь на гимнастерке.
— Ой, правда?! — запрыгал козленком Ленька.
— Ну, конечно! — старшие дружно расхохотались.
Никто из Ушаковых и не заметил, как прошли страшный пустырь, тянувшийся от самой станции. Вышли на Вороняцкую гору, с которой едва просматривался лежащий внизу уступами ночной город. Редкие огни сиротливо виднелись вдали…
Вышли на улицу Ленина, подошли к знакомому дому, в дальней половине которого жили остатки семьи Ушаковых.
— Володя, нас ведь уплотнили, помнишь?.. С осени сорок первого на кухне у нас живет Мария Тучинская из Новоград-Волынска с двумя ребятишками — Ривечкой и Гришей… А мы живем в комнате.
— Места-то хватает?!
— Хватает, Валя-то в Свердловске учится, а нам вдвоем с Леней много ли надо?..
— Ну вот, наконец-то я дома! — переступив порог, громко проговорил Владимир, снимая вещмешок с плеч и осматриваясь.
Ничего не изменилось здесь со дня отъезда. Два окна, занавешенные задергушками. В простенке между ними — прямоугольный стол со стульями. Справа в углу — тумбочка с цветком. Слева — коричневый посудный шкаф. Ближе к дверям у стен — кровати. Слева — круглая печка-голландка.
— Что-то землей да болотом пахнет? — раздувая ноздри и принюхиваясь, прошел к печке он.
— Торфом, Володя… Топим-то им. А он плохой — одна земля — вот и пахнет… Да ты раздевайся! У нас сегодня натоплено. Леня постарался для тебя. Или руки греешь?.. Подкрутив побольше фитиль лампы-пятилинейки, мать бросилась к нему.
— Дай помогу тебе?..
— Что ты? Что ты, мама? Я ведь с фронта приехал, а ты все считаешь меня маленьким…
Ленька, успевший раздеться быстрее всех, не отходил от брата. И когда тот, повесив куртку, повернулся — Леня, округлив глаза, ахнул от восторга:
— Во-о-от это-о да-а! Уже старший лейтенант?! Мама! Валя! Глядите! И не написал даже!..
Владимир, порозовев, отвечал солидно:
— Не все же писать?.. И так обо всем сообщаю.
— А орден-то какой?! Первый раз так близко вижу!.. Красного Знамени!.. Вот оно, знамя-то развеватся, — Леня погладил его пальцем. — А медаль-то?.. За отвагу! — прочитал.
— Леня! Да отстань ты от него? Садись вот за стол ужинать. Завтра медалей-то наглядишься.
И снова Ленька ахал, усаживаясь с братом и потирая руки от удовольствия.
— О-о! Да сегодня у нас настоящий пир! На весь мир! Жаркое из крови! Тарелка форшмака![16] Вареная картошка! И хлеба по целому кусищу! Мама, где это ты достала?..
Та улыбалась довольно.
— Крови на бойне у мясников выпросила. Форшмаку — девки с пищекомбинату принесли, как узнали, что сын с фронта едет. Картошки своей еще немного есть. А хлеб сэкономила…
— И мне ничего не сказала? — с укором проговорил Ленька, фыркая и отодвигая взятый кусок. — Я-то не экономил!..
— Тебе и не надо. Ты ведь растешь! И так 300 граммов получаешь!
— А ты 600?! И по 12—14 часов на заводе работаешь!..
— Давайте лучше ужинать. Ешь, Володя, ешь! — Проголодался с дороги-то…
Мать подвинула чугунную сковородку ближе к нему. Застучали ложки. Отправляя в рот буро-коричневую рассыпчатую кровь, Ленька не умолкал.
Владимир, в отличие от родных, ел неторопливо, будто не хотел. Те в свою очередь старались равняться по нему, поочередно приговаривая:
— Да ешь ты, ешь! Не жди нас… Поправляйся! Мы ведь хорошо живем супротив людей-то. Вот только нынче картошка подвела. Плохая родилась. И то не беспокойся — проживем! Скоро корова отелится.
Мать внимательно вглядывалась в сына. И он это был и не он… К родным и милым чертам, которые она всегда помнила и которые видела сейчас, прибавились новые, какие-то чужие, делавшие его строже, грубее, старше.
От носа ко рту спустились две резкие, глубокие складки. Посреди лба, деля его пополам, протянулась длинная продольная борозда. Худая, свободно болтавшаяся в вороте гимнастерки мальчишечья шея, вызывая жалость, щемяще саднила сердце. И волосы, густые русые волосы, вроде бы были совсем не такими, как прежде. Или это ей показалось при неверном и неровном свете керосинки. А какими-то очень уж светло-блестящими…
— Наклони-ко голову-то, Володя…
Тревога мелькнула в глазах Владимира.
— Да зачем тебе? — вставая, отвечал он. — Голова как голова. Видишь, целая и на плечах! А это сейчас главное!..
Он сходил за рюкзаком и, усевшись на место, принялся его развязывать.
— Вот лучше поглядите, что я привез… Нарочно не показывал — хотел узнать, что едите.
— Да, Володюшка! — выкриком вдруг перебила его мать. — Зубы-то не заговаривай! Ты ведь совсем седехонек стал?
Она, уронив голову на стол, зарыдала. К ней, успокаивая, склонилась Валя.
— Ну, мама? Так нечестно! Надо радоваться, что сын приехал! Домой! В отпуск! Живой! Здоровый!.. А ты плачешь?..
— Да какой же ты здоровой? — подняв голову, сквозь слезы проговорила мать. — Одна кожа, да кости!.. Шея вон, как нога в широкушшом валенке болтатся?!.
Так, мама, война-то никого не красит! — возразил Владимир. — Ты вон сама-то седая!.. А мы там не в пешки играем, а воюем не на жизнь, а на смерть!..
Ленька, с засунутой в рот ложкой, испуганно глядел на брата.
— Все, Володя! Больше не буду реветь! — вытирая слезы, заверила она. — Ты только не волнуйся! Будь проклят этот Гитлер!.. И что ему от нас надо стало?.. Нарушил всю жизнь!.. Да чтоб он сдох быстрей!..
— Ну, показывай, что ты там привез? — не выдержав, шепотом спросил Ленька.
— Глядите! — заулыбался Владимир и, вытащив из мешка огромную банку свиной тушенки, поставил на стол.
— О-о! — начал было Ленька.
— Глядите! — и вслед за первой вытащил еще несколько банок.
— А-а!..
Потом достал увесистые пачки пшенного и горохового концентрата, несколько булок серого и белого хлеба, фляжку спирта и, наконец, плитки шоколада.
Ленька буквально ревел от восторга, меняя о-о! на а-а! и наоборот. Смеялась радостно Валя, улыбалась довольно мать, качая головой.
— Володя? Где ты все это достал? — удивленно-испуганно спросила она.
— Паек за отпуск выдали, да ребята надавали. Знаешь, какие у нас мировецкие ребята в полку?.. Если бы все привезти, что они натащили, то десять мешков бы потребовалось!.. А командиры какие?!. Останин! Вадов! Панкратов!.. Выпьем по рюмочке в честь моего приезда? — открывая фляжку, предложил он.
— Выпьем! — живо откликнулся Ленька — Сейчас достану рюмки.
— Стоит ли, Володя? Мы ведь отвыкли… С 41-го не пили…
— Ну по одной? За наше здоровье, за нашу победу!..
— Ну уж токо по одной. А остальной спирт отдал бы мне, сынок? Я бы на него воз сена корове достала… На зиму бы хватило…
— Бери, конечно. Знал бы, так больше привез…
— И на том спасибо! Сейчас за спирт что угодно достать можно. Пробивней денег!..
Владимир, мать и Валя выпили. Ленька, наблюдая за ними, от души хохотал. Его уж очень развеселил вид матери и сестры, когда они, глотнув обжигающей жидкости, замерли с открытыми ртами и выпученными, застекленелыми глазами. А потом, не произнеся ни слова, судорожно глотали воздух, словно рыбы, выброшенные на берег.
— Ой! Ей! Ей! Сколь он зол?! — махала руками мать и вытерла тылом ладони выступившие слезы. — Так и палит, так и жгет проклятый, будто горящую головешку проглотила…
Насилу закусив и кое-как придя в себя, она умоляюще говорила:
— Володя, ты уж ради бога не пей там. А то, не приведи господи, научишься, привыкнешь, алкоголиком станешь…
— Что ты? Что ты, мама? Нам после боевых вылетов положено по 100 граммов, так я всегда отдаю свою норму ребятам. Они смеются надо мной за это. Маменькиным сынком называют…
— Ну и пусть! А ты не пей!..
— Володя, а ты летал к партизанам? — спросила сестра.
— Летал…
— Про папку там не спрашивал? Не искал?..
— Конечно, спрашивал, но разве найдешь?.. Там народу тоже много. Да и во всех отрядах надо побывать, а это невозможно…
Молчали. Только Леня продолжал стучать ложкой, уплетая тушенку.
— Вот бы приехал он сейчас, заходит домой, а вся семья в сборе. Вот было бы радости! — вытирая слезы, говорила мать.
— Да-а, пропал наш папка, — вздыхала Валя, горестно покачивая головой.
— Да хватит вам реветь! Вернется он! Я знаю! Вот увидите! — возмущался Ленька, оглядывая родных. — Ешьте лучше мясо! А то все съем!.. Просто не верится, что такую вкуснятину до войны ели каждый день!.. Ох и жили же тогда?! А казалось, плохо?!.
…Легли спать далеко за полночь.
Под самое утро сквозь сон Владимир услышал, как мать наказывала семье:
— Ему надо поправляться после болезни. Не смейте есть его продукты. Говорите, что не хотите, или старайтесь не быть дома во время его завтрака, обеда иль ужина.
Владимир, не открывая глаз, предупредил:
— Мама, если так будете делать, я завтра же уеду обратно на фронт. Поняла?..
— Поняла, — упавшим голосом тихо ответила она.
— Куда так рано?
— Леня в школу, Валя к корове, а я на завод. Сёдни отпрошусь пораньше… А может, ради тебя и отпуск на недельку дадут…
Владимир проснулся около полудня, когда Ленька вернулся уже из школы. Нахлобучив шлем, утонув в унтах и меховой куртке, он важно расхаживал по комнате, приговаривая:
— Что ж! Можно в такой одежде летать! Можно бить фрицев! И меня так одень, так я бы показал им!
— Послушай, гроза фашистов! — вылезая из-под одеяла, сказал Владимир. — Отдай мне брюки и унты, а сам займись печкой!
— А тебя в школу приглашают! — остановился Ленька, «пинком» скидывая с ног унты.
— Кто?!
— Твои учителя и одноклассники!
— А откуда они узнали о моем приезде?
— От меня. А теперь расскажи, за что получил вот этот орден и медаль?
Ленька, распахнув куртку, потряс наградами перед носом Владимира.