Хаммихин метался в этом огненном месиве, точно в мешке, не находя выхода. Сорок потов с него сошло, пока, наконец, на малой высоте он не вышел из простреливаемой зоны…
Где-то около линии фронта пришел в себя. Осмотревшись внимательно, заметил слева на пульте горящие глазки лампочек, похожие на рубины.
Что же это? Почему не сбросили бомбы?
— Штурман! — закричал он нетерпеливо.
— Слушаю, командир! — запыхавшись, отозвался появившийся Ушаков.
— Ты сбросил бомбы или не сбросил!?
— Конечно!..
— Что — конечно?.. Сбросил или нет?
— Сбросил, конечно!
— А это что? — показал рукой Хаммихин.
Владимир перегнулся, уставился на лампочки.
— Почему горят?.. Должны потухнуть, если сброшены?..
— Не знаю, — упавшим голосом протянул Владимир. — И аварийно я продублировал…
— Вот и я не знаю, — зло говорил Хаммихин. — Выходит, не сбросил ты их! А мы такие муки перенесли!.. Жизнью рисковали…
— Этого не может быть! — возмутился Владимир. — Я сам видел разрывы. И вы видели, если смотрели!..
— Мы-то не видели! — возразил Хаммихин. — Не до того было! Сам прекрасно знаешь…
— Ну, а если не видели, так верьте мне!
— Это почему же? А сигнальные лампочки? Они что, врут?
— Конечно! Электроцепь, видно, неисправна.
— Вот так здорово! Техника, выходит, врет, а он не врет!.. Ты слышишь, Саня? — наклонился Хаммихин к второму пилоту Родионову. — Сигнализация врет, а он не врет!..
— Да-а, — осуждающе качая головой, усмехнулся Сашка, взглянув на Владимира. — Чудеса, да и только.
— А ты понимаешь? — повернулся Хаммихин к Ушакову. — Пока горят лампочки — не имеем мы права верить тебе.
— Ну не верьте. Ваше дело, — обиделся Владимир. — В тот раз тоже не верили, а правым-то оказался я.
— Вот что, друг! Всякую-то околесицу не плети! Ты отлично знаешь, что прошлый раз к нынешнему никакого отношения не имеет! И нечего козырять прошлым! Лучше подумай о спасении своей шкуры!.. А то с бомбами-то прилетим, да сядем — знаешь, что будет?..
Хаммихин умышленно сделал паузу и, словно наслаждаясь, медленно цедил: — За невыполнение-то задания по головке не погладят. А вот к стенке могут поставить! А то, не дай бог, на своих же бомбах подорвемся во время посадки. Да и другие самолеты полка можем подорвать!.. Так что давай, пока не поздно, курс на запасную цель и пошлепаем туда!..
— Незачем нам туда. Я сам видел разрывы своих бомб. Идем домой.
— Ну и упрямый ты, как бык! А если это не твои разрывы? А другого самолета?.. Над целью-то, наверняка, мы были не одни?!.
— Возможно.
— А если возможно, так почему не допускаешь, что бомбы не сбросились.
— Потому что сам сбрасывал и видел, как они мелькнули!
— Видел! Ночью?
— Да, видел…
Хаммихин расхохотался.
— Ты что? Кошка, что ли?
— Не кошка, а видел, что тут особенного?
Хаммихин продолжал хохотать. Повернувшись, хлопнул Родионова по плечу. Нагнулся.
— Ты слышишь, Саня? Штурман-то совсем заврался. Говорит — сам видел в прицел, как мелькнули падавшие бомбы. И это ночью?.. Ох, уморил!
Хаммихин, откинувшись на спинку, хохотал громко и басовито.
— Да-а, да-а, — иронически улыбаясь, крутил головой Сашка.
Владимир спокойно наблюдал за ними, ожидая, когда прекратится нелепый, несуразный смех. А вернее, открытое, преднамеренное издевательство…
Все эти дни с момента прибытия Хаммихина из госпиталя Владимир пытался найти общий язык с ним. Иметь хотя бы обычные взаимоотношения. Но, к сожалению, ничего не добился.
Как всякий завистливый человек, Хаммихин с первой встречи невзлюбил Ушакова за то, что тот (мальчишка) имел больше, чем он (ветеран), боевых наград. Но только не подавал вида. Были и другие более серьезные причины, хотя бы те же прошлые боевые вылеты, в которых штурман, по мнению командира, проявлял слишком большую самостоятельность и ненужный риск.
Владимир старался беспрекословно выполнять все указания и даже советы командира. Терпеливо сносил смешки и насмешки и никогда никому не жаловался. И все из-за того, чтобы жить в мире с людьми, с которыми летал на боевые задания и бил ненавистных фрицев. А это было главным, ради чего он попал на фронт…
Еле успокоившись и вытерев выступившие от хохота слезы, Хаммихин, все еще всхлипывая, обернулся:
— Да пойми ты, кошка! Пока горят сигнальные лампочки, не только мы, а ты в первую очередь не должен верить себе и проверить, что с бомбами. Дело говорю, пока не поздно, идем на запасную! Там сбросишь!..
Хаммихин говорил так убедительно, что Владимир на минуту засомневался в том, что он действительно видел и говорил.
— Уже поздно, горючего не хватит.
— Что я тебе говорил? А ты сопротивлялся! Теперь сбрасывай скорей, пока не прошли линию фронта… Так уж и быть, возьму грех на душу, доложу, что сбросили по цели…
Эти слова, да еще издевательски-покровительственный тон больно хлестнули Владимира.
— А вы не берите его! Тем более, что брать нечего! — с вызовом сказал он.
Хаммихин вопросительно поглядел на Ушакова.
— Ты опять за свое?..
— Да, за свое. Бомбы сброшены, и точно по цели!..
— Я приказываю тебе — сбрасывай скорей бомбы! А то придется бросать на своей территории.
Владимир, не ожидавший такого оборота разговора, побледнев, ответил тихо, но твердо.
— Это невыполнимо — бомб нет.
Хаммихин долго исподлобья глядел на Ушакова, потом процедил:
— Ну погоди, обломаю тебе рога. Приказываю — выполнить серийный сброс вторично! А я лично проверю — правильно ли ты делаешь!..
Как ни хотелось Владимиру не выполнять эту унизительную процедуру — пришлось подчиниться.
Хаммихин, вылезши из кресла, зашел в кабину штурмана. Вернее, рабочее место, располагавшееся за креслом пилота, где находились прицел и электроприбор (ЭСБР) сброса бомб.
— Включаю питание, устанавливаю серию, интервал, количество бомб. А теперь нажми кнопку. Дерни рукоятки аварийного сброса. Проверим лампочки…
Хаммихин выпрямился, заглянул на лампочки. Они по-прежнему горели.
— Что-то непонятно, — протянул, усаживаясь в кресло.
— Ну, убедились, что сброшены? — не скрывал торжества Владимир.
— Нет, не убедился. А если бомбы не сбрасываются?..
— Как это не сбрасываются?
— А так! Зависли они у тебя — вот и не сбрасываются!
Владимир ошеломленно глядел на Хаммихина.
— Вот если бы ты сейчас вылез наружу, да заглянул под брюхо, то увидел бы, что бомбы висят! Голову даю на отсечение!..
— Так вот вам что от меня надо… Хорошо, я вылезу. Своими глазами проверю. Докажу в сотый раз, что я прав и не надо со мной спорить.
Владимир повернулся и пошел в общую кабину.
— А что же ты хотел! У порядочного штурмана цепь сигнализации не выходит из строя в нужный момент! — крикнул вдогонку Хаммихин.
…Проходя мимо стрелка-радиста, штурман хлопнул того по плечу.
— Идем со мной!
Нырнув в хвостовой отсек-багажник, вышел оттуда с веревкой. Пропустив ее под подвесную систему, завязал один конец на своем поясе. Второй конец пропустил под подвесной на спину и попросил радиста сделать узел точно посредине ее.
— Зачем это?
— Потом узнаешь. Вяжи крепко-крепко, чтоб никакая сила не развязала.
Когда радист, закончив работу, вышел из-за спины, Владимир, прицепив парашют к подвесной, сказал:
— А теперь зови стрелка и борттеха…
И когда радист ушел, конец веревки привязал вначале за рукоятку около двери, а потом за металлический трос, протянутый под потолком кабины.
Подошли парни.
— Ребята, сейчас на этой веревке вы спустите меня под самолет на полметра-метр, не больше, и я фонариком осмотрю бомбодержатели. Если мигну четыре раза, значит, все бомбы сброшены. Если один, то одна сброшена, если два, то две сброшены. Если зажгу свет без мигания, значит, тащите меня обратно в кабину. Поняли?..
— Понять-то поняли! — возмущенно сказал борт-тех, — но я бы под пистолетом туда не полез! Какого хрена лезешь ты, Вовка? Или тебе жизнь надоела?..
— Ребята, это приказ, а приказы надо выполнять!
— Как приказ? Чей? Командира? Да он что? Тронулся! — кипятился борттех. — Я сейчас же иду к нему! Пусть не придуривает! Если ему надо глядеть на них — пусть сам и лезет!..
— Держи веревку! Спускать будете постепенно. — Владимир, шагнув, повернул рукоятки, открыл дверь. Загудело в кабине. В уши ударил рокот моторов, шум и гул ветра. — Да не выпускайте веревку, а то меня сразу отбросит под хвост! — прокричал Владимир и, став на колени, высунул ноги за борт.
— Постой! Постой, Вовка! Не вылезай! Бегу к командиру!..
Гулко забухали шаги по металлическому полу.
— Держите крепче! — Владимир все дальше сползал под самолет. Вот только голова, да плечи, да руки остались в кабине.
Радист со стрелком, упершись ногами в борт и дверь, откинувшись назад, понемногу выпускали веревку. Но вот исчезла рука, плечи, скрылась и голова…
Ворвавшись в пилотскую, борттехник с «порога» зашумел:
— Командир! Почему приказал штурману лезть под брюхо! Это ж издевательство! Убийство человека!
— Кто приказывает? — заворочался в кресле Хаммихин. — Да он врет!.. Слышь, Саня? Ты слышал, чтоб я штурману что-то такое сказал?
— Нет, конечно! — с готовностью заверил пилот.
— И я говорю — нет! — Хаммихин перевел взгляд на борттеха. — Я пока что не сумасшедший — такие приказы отдавать! Это он сам чудит! Что, вы его не знаете? Опять хочет отличиться! Подвиг совершить!.. Так что иди передай — никуда не вылезать и не трепать языком нигде!
Борттехник повернулся и пошел к двери, как вдруг (то ли попали в зону болтанки, то ли в мощно-кучевую облачность) самолет затрясло, закорежило с крыла на крыло, бросило на хвост, подкинуло вверх…
Когда Владимир спустил ноги за борт — почувствовал — повис над бездной. Страх сдавил его, почти лишил силы и решимости. Руки, вцепившись в борт, закостенели и не разгибались. Ужасно ощущать болтающимися ногами бездонную леденящую пустоту. А поток воздуха все сильней забрасывал их куда-то вбок. Для преодоления страха Владимир по привычке закрыл глаза и мысленно твердил: «Это как при прыжке с парашютом. Страшен лишь момент отделения!..» Чувствуя опору в веревке, давившей грудь, он оторв