Ободренный, поглядывая на небо, поплыл дальше. Затем опять отдыхал и снова плыл, отдыхал и плыл, и так без конца. Постепенно силы убывали. Отдыхать приходилось все чаще. Держаться на поверхности становилось труднее и труднее. С каждой минутой тело наливалось усталостью, точно свинцом, и неудержимо тянуло вглубь… Помимо усталости появилась другая опасность. Сперва онемели пальцы правой руки, потом левой. Теперь очередь дошла до пальцев ног. «Только бы руки и ноги слушались, иначе конец!.. Продержаться до рассвета. Легче будет… Берег увижу… доску или бревно…»
Сверху донесся знакомый рокот моторов. «Разведчик, наверное?.. Счастливчики, домой идут… А может, мерещится?.. «Не вернулся с задания», — напишут в журнале боевых действий полка… Снова прислушался — рокот исчез. Собрав остатки сил, огромным усилием воли заставил себя плыть дальше. И тут ко всем прежним бедам прибавилась новая. Звезды почему-то стали двоиться, троиться, прыгать и кружиться. Тогда перестал глядеть на них. И только шевелил губами, повторяя: «Полярная… Полярная…» Каким-то чудом, сам не понимая как, держался на воде. Ни моря, ни неба толком уже не различал. Все слилось в какой-то радужный шар. Надо было что-то делать. И я решился. Сколько было сил — закричал.
— Помоги-и-и-те-е!.. Спаси-и-и-те-е!..
Сейчас мне уже было все равно, кто услышит — свои или враги. Я знал — скоро утону, выбирать не приходилось.
— Спаси-и-и-те!.. Помоги-и-и-те!..
Но крик тонул вдали, точно камень в воде, не возвращаясь даже эхом. Порой чудился рокот моторки. И я различал ее контуры невдалеке. И тогда вновь начинал кричать, но каждый раз все глуше и слабее. От сознания неотвратимости гибели было заплакал в голос, как когда-то в детстве. Но даже и плакать не пришлось. В полуоткрытый рот плеснула волна и, проглотив изрядную порцию горько-соленой влаги, я замолчал…
Наконец, силы совсем иссякли. Вода залила подбородок, рот, нос, и только глаза остались на секунду над поверхностью. Но вот и их залила вода. Море сомкнулось над головой. И только, вероятно, два-три небольших круга расходились в стороны в том месте.
Тонул плашмя, раскинув руки и ноги, медленно опускаясь на дно. Инстинктивно затаил дыхание на какие-то мгновения и так со сжатыми губами опускался в глубину.
Но что это?.. Я вовсе не в море, а дома, на мягкой постели… Откуда-то издалека приближается мать. Она, старенькая, худая, плачущая, садится на край кровати и ласково гладит по голове:
— Ну, вот, сынок, мы и встретились. Знал бы ты, как я тебя ждала.
Открываю рот, чтобы ответить, и вижу, как откуда-то сверху обрушивается поток. Все исчезает. Вскакиваю с постели и чувствую, что ноги, подогнувшись, уперлись в пол. Вода давит со всех сторон, прижимает к полу. Собрав все силы, стараюсь распрямиться… Еще! Еще одно усилие!
Вода куда-то исчезает… Я вновь вижу небо и звезды…
«Бред», — шепчу, но постепенно возвращаются силы, проясняется сознание. Надышавшись вдоволь, кое-как придя в себя, огляделся… Непонятно?.. Вода по грудь, а берега не видно… «Мель! Мель! Их же много здесь в… Сиваше…»
Когда утром взошло красноватое солнце, то на песке косы, саблей врезавшейся далеко в море, были видны отпечатки босых ног, терявшихся вдали…
17
…Володя вернулся в часть на пятые сутки.
Я, выслушав рассказ о его злоключениях, распорядился:
— А сейчас передай командиру звена управления мой приказ. Пусть немедленно доставит тебя на По-2 в армейский дом отдыха «Авиатор». Отдыхать там неделю. Понял?.. И без моего личного вызова в полк не являться…
— Товарищ полковник, капитан Ушаков по вашему приказанию прибыл!
Я сидел за столом, сколоченным из необструганных досок (полк только что перебазировался на новый аэродром), рассматривал какую-то бумагу.
— Вот и хорошо!
Легко поднявшись, подошел к Володе, обнял за плечи, провел к окну.
— Ну, здравствуй! — оценивающе осмотрел его. — Как здоровье?.. Чувствуешь себя?..
Володя улыбнулся.
— Нормально.
— Не обижаешься, что вызвал раньше?
— Нет.
— Отдыхать будем после. А сейчас, брат, некогда. Людей не хватает. Да ты садись…
Володя опустился на краешек табурета.
— Ну как, снится море?
Володя замялся.
— Да, иногда…
— Пройдет. По себе знаю. Пройдет! У всех бывает… А теперь новая у нас задача…
И, глядя Володе в глаза, тихо добавил:
— Надо лететь сдаваться в плен.
Володя даже привстал от изумления, с опаской взглянул на меня.
— Куда?.. В плен?..
— Да! Да! Не удивляйся!..
Я шагнул к столу, взял с него лист, протянул Владимиру.
— Читай! Немецкая листовка. Вопросы потом, — и, круто повернувшись, вышел из кабинета.
Знаю, как Володя недоуменно рассматривал листовку. На одной стороне ее было крупно напечатано по-русски: «Пропуск». На другой — схема района полетов. На вытянутой петле реки — жирный крест, похожий на отметку места самолета, который ставят летчики на картах в полете.
«Русские летчики! Вы проиграли войну! Пора подумать о спасении! В новой Европе, которую мы строим по указанию великого фюрера, и для вас найдется место под солнцем наших побед. Пока не поздно — сдавайтесь в плен. Переходите или перелетайте к нам. Вам гарантируется жизнь, гуманное обращение и солидный пост в новой России…
В любой час светлого времени выходите на указанный ориентир на высоте 1000 метров. Выпустите шасси, встаньте в круг и ждите наших истребителей, которые заведут вас на посадку…
Одумайтесь, пока не поздно! Вся Европа и половина России в наших руках. Прекратите бессмысленное сопротивление. Иначе смерть! От нового чудо-оружия, которое мы скоро применим.
Володя дочитывал листовку (или перечитывал), когда я вернулся.
— Ну, как, согласен? — прикрывая дверь, спросил.
Володя рассмеялся, пожал плечами.
— Если вы согласны, то мне ничего не остается, как согласиться…
— Отлично! Пойдешь со мной. Вылет завтра.
Достав карту из висевшего на стене планшета и расстелив ее, предложил:
— А теперь давай обмозгуем, как это лучше сделать. И уговор, — я погрозил пальцем, — чтоб ни одна живая душа не знала…
Вылетели под вечер, когда до захода солнца оставалось минут сорок, не больше. В этом тоже был расчет.
Стоял октябрь: сухой, теплый. Бабье лето необычно затянулось в этом году. Дни были солнечными, прозрачными, с густым голубым небом, с неслышно летающей в воздухе паутиной, с крепкими ароматами увядающих трав. Лиственные леса, подернутые багрянцем, облитые лучами закатного солнца, казалось, вспыхнули и горели ровным, нежарким огнем.
Володя сидел в носовой кабине. Вел визуальную ориентировку и был захвачен открывшейся красотой природы. Обычно он летал ночью, а днем отдыхал или готовился к полету. И теперь яркие разнообразные краски осени завладели им и отвлекали на какие-то секунды от дела.
— Володя! Уснул?.. Чем занимаешься?..
Он, услышав в наушниках мой голос, поспешно ответил:
— Да нет. Просто наблюдаю. Какая красота кругом. Вот бы описать!
Я рассмеялся.
— Тоже мне, писатель нашелся. Усиль-ка лучше наблюдение, осмотрительность. Скоро цель?..
— Через одиннадцать минут.
— То-то ж! Чтоб были вовремя над ней! А описывать будешь после победы!
— Будем! — уверенно ответил Володя. — Можете не беспокоиться. Днем летать — не ночью!..
Прошли над болотом, раскинувшимся серо-коричневой шкурой у линии фронта. Впереди заблестела петля реки.
— Снижаюсь! — скомандовал я. — Усилить наблюдение!..
Извиваясь, поблескивала под самолетом река. Стрелки высотомера замерли на цифре 1000 метров. Самолет вздрогнул. Послышался скрежет, щелчок — я выпустил шасси. Стрелка указателя скорости сползла до отметки 250.
— Встаю в круг! — предупредил экипаж и огляделся по сторонам.
Наступило молчание. Все ждали вражеских истребителей, внимательно просматривая по секторам воздушное пространство, но их не было.
Прошло 5 минут. Нет истребителей!.. У каждого закралась мысль: «А может, обман?.. Ловушка?.. И мы в нее попали, как последние дураки!».
— Спокойствие! — дал команду. — Ждем еще пять минут. Продолжать наблюдение!..
Каждый опять пристально вглядывался в пространство, стараясь заметить на горизонте черные точки.
…6, …7, …8 минут — необратимо выстукивали часы. А истребителей нет и нет. Невыносимая неизвестность, мучительное ожидание. Вся война, к сожалению, состоит из них. Почувствовал — вспотели ладони. Ох, как хочется почесать их!.. Потянул перчатки с рук и тут неожиданно увидел — слева, откуда-то снизу вынырнул «мессер»…
— На малой высоте пришли! Ловкие сволочи! — ругнулся. — Огня не открывать! Стрелкам не показываться!..
Я крутил головой по сторонам. «Мессеры» прилипли в 10—12 метрах, не дальше. Чуть выше. Так близко не видел их за всю войну… Небесного цвета. Тонкохвостые, как осы. Короткокрылые, с обрубленными консолями. Горбатые. На килях — черные свастики, на крыльях — кресты с желто-белой окантовкой. На фюзеляже правого — во всю длину извивающийся удав с приподнятой головой. На фюзеляже левого — очковая змея с высунутым жалом…
Левый летчик, видимо ведущий, в коричневом шлеме, в очках — оживленно махал рукой. Потом вытянул ее вперед.
«Ясно, — указал направление полета…» Я в ответ кивнул головой.
«Согласен, согласен», — и тоже вытянул руку вперед.
Фашист одобрительно наклонил голову. Я выровнял самолет в указанном направлении…
«Курс 120 градусов» — отметил в бортовом журнале Володя и засек время.
«Мессеры» пошли чуть сзади и с боков. Так легче расстрелять бомбардировщик в случае неповиновения…
Строго по курсу показался густой темно-зеленый ковер леса. Он тянулся на много километров в глубь вражеской территории.
«Где же их аэродром?» — думал я, не спуская с «мессеров» глаз. Судя по тому, как сравнительно быстро они появились, где-то недалеко…