Он обогнул угол дома и по дорожке вошел во двор.
Середину его прикрывали свежей, точно лакированной листвой тонкие деревья. Между ними по песчаным дорожкам бегали, резвясь, дети. Виднелись качели, лесенки, решетчатые стенки, беседки, скамейки, ящики с песком, врытые в землю. Звонкие голоса сверлили воздух. Клумбы цветов даже у входа в подъезды.
Петр Иванович подошел к ближнему подъезду, на скамейках у которого напротив друг друга сидели две молодые женщины с младенцами в колясках.
— Вы не знаете, где живет Валентина Ушакова? — спросил он, растягивая от волнения слова.
— Ушакова? — женщины переглянулись. — В соседний подъезд в 29 квартиру недавно переехали какие-то Ушаковы.
Пересохло в горле, захотелось пить.
Он поднялся на третий этаж. Дрожащим пальцем еле попал в кнопку звонка. Тихо… Шагов за дверью не слышно. Еще, уже ладонью поймал пупырышек звонка. Вдавил. Снова тишина… Да что же это они? Неужели нет дома?.. В третий раз утопил бугорок. Давил до тех пор, пока не устал. Куда-то ушли. Придется ждать…
— Ну что, дедушка, не нашли? — окликнула его женщина в плаще, когда вышел из подъезда.
— Нашел, но их нет дома, — расстроенный, отвечал он.
— Не огорчайтесь, я их видела. Рано утром всей семьей уехали. Скоро будут…
Он прошел к детской площадке. Сел на скамеечку в тень деревца. Малыши постарше играли в прятки, в ляпки, качались на качелях, бревнах. Девочки, как всегда, прыгали в «классы», крутили и скакали через скакалки.
Он так увлекся наблюдением, что не заметил, как из-за угла дома вывернули две легковые — «Волга» и «Москвич». Прошуршали по дорожке. Остановились у подъезда. Увидел, когда застукали дверцами. Невысокий, плотный летчик, рослый мужчина и три женщины скрылись в подъезде.
Побледнев, не чувствуя ног, направился к машинам. Около них — полная девочка — лет 3—4-х, в голубеньком платьице с белыми горошинами, с алым бантом в льняных волосах. Заложив ручки за спину, выпятив животик, она носком вытянутой ножки чертила дуги на асфальте…
Сердце из груди прыгнуло куда-то в гордо, мешало дышать. Девочка удивительно напоминала младшего сына, которого он в последние ночи видел во сне. Заикаясь, спросил:
— Как тебя звать?
Девочка прекратила вертеть ножкой, внимательно поглядела на него, склонила головку на плечо.
— Таня.
— А фамилья твоя как?
— Ушакова.
Петр Иванович задохнулся.
— Таня-я! — протянул руки. — Внученька-а!
Глаза девочки округлились, рот полуоткрылся, она испуганно попятилась, круто повернулась и бросилась в подъезд. Только дверью хлопнула.
Петр Иванович — за ней.
В подъезде — тишина, полумрак. Сверху доносился топот детских ножек. Мелодичная трель звонка, скрип двери. Задыхаясь, поднялся на третий этаж. Слева — полуоткрытая дверь. Постучал, вошел в прихожую. Из ближней комнаты слышался запыхавшийся, взволнованный детский голос:
— Там, баба, во дворе… у машин деда…
— Какой деда? — низкий женский голос.
— Ну такой старый, старый. Он хотел меня поймать. Я испугалась.
— Пойдем, взглянем, что за деда?
— Нет, баба, иди одна.
Из комнаты вышла располневшая женщина в темном платье, среднего роста с длинными седыми волосами.
— Здравствуйте! — прерывистым голосом сказал Петр Иванович.
Женщина, прищурившись, пытливо вглядывалась в него. Нет, этого человека она никогда не видала.
— Здравствуйте! Вам кого? — неуверенно ответила.
Петр Иванович молчал. «Даша?! Ты ли это?.. Старушкой стала…»
— Вы кого ищете? Вам что надо? От этих слов Петр Иванович вздрогнул, словно очнулся.
— Тебя! — прошептал, делая шаг. — Не узнаешь? — обретая голос, добавил.
Сжалось и заныло сердце Дарьи Яковлевны в предчувствии чего-то необычного. Что-то давно знакомое, но забытое было в фигуре этого человека, его голосе. «Кто он? Где встречала?..» Она силилась вспомнить, но не могла.
— Даша! — еще шагнув, сказал он. — Это я… Петр… вернулся…
Глаза Дарьи Яковлевны расширились, брови поползли вверх. Она поеживалась, точно замерзла. Вяло махая рукой и тихо ойкая, отступала в комнату.
Петр Иванович снял шляпу, вышел на дневной свет.
«Нос, глаза!.. Он!»
…Каждое утро Петр Иванович и Дарья Яковлевна с внуками Таней и Вовой приходят к сыну с букетами живых цветов. И долго молча, а чаще вслух разговаривают с ним, грозно смотрящим вдаль на запад.
А дети играют у памятника под блестящей зеленью листвы вечно шепчущихся о чем-то молодых деревьев.
По вечерам, когда над городом густеют сумерки, и он покрывается переливающейся россыпью огней, а в небе мерцают разноцветные звезды, Петр Иванович всегда сидит на скамейке здесь. Любит он дышать прохладным свежим воздухом перед сном и слушать затихающие шумы города.
В эти минуты вспоминает события прожитого дня, эпизоды своей жизни.
…Иногда у памятника, обычно летом, бывает маршал авиации Вадов Виктор Викторович. Он по-прежнему носит бороду, но только уже побелевшую, закрывая ею крупные шрамы на шее — страшные следы минувшей войны.
«Дорогой, Павел Ильич!
Да, это моя мечта о дедушке, которым я очень горжусь и которого всегда любил и люблю, хотя и не видел ни разу, кроме как на фотографии.
А виновник ее появления — Вы со своими «Записками»…
Как и Вы, я тоже считаю рассказ завершением «Записок фронтовика».
Как и Вы, я тоже ничего не могу поделать с собой… Прошлое не дает покоя. Война, как блуждающий в теле осколок, постоянно и больно-больно напоминает о себе. И так, видимо, будет до конца наших дней».