– А ты вырос… С деньгами все нормально?
– Нормально, – эхом откликался он.
Потом Сидор Куляш спрашивал о здоровье и, не дождавшись ответа, как обычно переводил разговор на свою работу, думая при этом, что люди не меняются, что во сне отец по-прежнему распоряжается банком. Уставившись на морщинистые ладони, которые потирал, казалось, для того чтобы спрятать, Куляш-старший невпопад кивал, а когда приходило время прощаться, поспешно обнимал сына, скрывая теперь руки у него за спиной, и по привычке произносил:
– Ну, передавай привет матери.
Сидор Куляш крепко прижимал отца к жирной груди и не мог понять, у кого из них двоих катятся слезы. А потом просыпался. Сидор был поздним ребенком и с годами стал понимать, что совершенно не знает отца, который большую часть жизни провел до его рождения и при всем желании никогда не поймет его. Лежа в постели, он твердо обещал себе позвонить отцу, которого не видел с похорон матери. Но свое слово так ни разу и не сдержал.
После того как Сидор Куляш захотел сделать репортаж о Раскольникове, в группе к нему стали относиться настороженно. «Завидуют, – по-своему понял он, когда его сообщения перестали комментировать. – А сами мечтают попасть в кадр». Но в глубине ему было обидно, и он оживился, когда Аделаида, казалось, подтвердила его предположение:
«А можно мне попасть на телевидение? Я могла бы принять участие в ток-шоу».
«Их много. В каком именно?»
«Да в любом, у меня обо всем есть свое мнение».
«Свое ли? – подумал Сидор Куляш. – Стоит ли с ней говорить?» Но выбирать не приходилось:
«И все же определитесь. Какое ток-шоу вам больше нравится?»
«Мне абсолютно все равно! Они же на одно лицо».
И тут Сидор Куляш понял, что его разыгрывают.
«Пожалуй, ограничимся этой группой. Кстати, роль дуры у вас хорошо получается!»
«Репетирую ток-шоу», – парировала «Аделаида» с кучей язвительных смайликов.
Это понравилось Иннокентию Скородуму и Зинаиде Пчель. Хотела к ним присоединиться и Полина Траговец. Но, вспомнив, что участники группы ей уже снятся, решила этого не делать. «Пора лечь на дно, – закрыла она сайт. – Иначе можно рехнуться».
Сидор Куляш тоже каждый день давал себе слово больше не появляться в группе. И каждый раз его нарушал.
– Сам как вечер – Интернет, – коротко рассмеявшись, похлопал его по плечу начальник. – В жизни-то и поговорить не с кем.
– Эт точно, – кивал Сидор Куляш. – И в Интернете все умнее, как в телестудии.
– Это потому, что вживую не видишь.
– И не дай бог!
Сидор Куляш убеждал себя, что дискутировать с членами интернетовского сообщества – все равно что разговаривать с телеведущей, поставив перед собой банку пива. Но приходил вечер, принося тоскливое одиночество, заставляя вновь окунуться в аквариум по ту сторону экрана.
«У меня жена пустая, холодная как рыба, – хотелось написать ему. – А развестись боюсь – идти некуда, да и привык». А вместо этого он рассуждал о том, почему каждый последующий муж хуже предыдущего, распространялся о коммуникационных технологиях и рисовал картины далекого будущего. Раскольников больше не объявлялся, и Сидору Куляшу для репортажа пришлось довольствоваться тем, что есть. Он сделал упор на моральной стороне произошедшего в группе, живописуя страшный выбор, перед которым поставил ее убийца. «А как бы поступили вы?» – рефреном повторял он, обращаясь к зрителям. На этом вопросе строился весь репортаж, однако про исключение Раскольникова из группы, в котором он сыграл главную роль, Сидор Куляш умолчал. В репортаже рассказывалось о сострадании, которое все мгновенно испытали к Авелю, о том, как незнакомые люди собирали деньги, чтобы выкупить его жизнь, и наконец о вмешательстве доблестной полиции, взявшей дело в свои руки. «Никаких уступок шантажистам, – объяснял актер в полицейской форме, нанятый Сидором Куляшом вместе с реквизитом. – К тому же ваша жертва абсолютно бесполезна, в преступном мире свои законы, и киллер, взявший заказ, не может его не выполнить». Изменив финал, Сидор Куляш проявил репортерское чутье, шестым чувством угадав правду, точно видел мрачный сырой подъезд, в котором за железной коробкой лифта поджидал Авеля Раскольников. Все получилось в лучших традициях жанра, его репортаж имел шумный успех, и Сидор Куляш был на седьмом небе.
– Не зря в Интернете сидишь, – похвалил его начальник. – Ссылку в своей группе оставил?
– Выложил видео, – уточнил Сидор. – Пусть посмотрят.
Но уже вечером он об этом пожалел.
«А вы мерзавец, – написала ему Дама с @. – Всегда это подозревала, но не до такой же степени».
«Ой, только не надо этого! – перешел он в атаку. – Умничайте у себя дома, а у репортажа свои законы: он должен быть черно-белым. Ведь никто, повторяю, никто не дал бы на нашем месте и копейки! Рассказать все как было? Хотите, чтобы зритель, узнав себя, переключил канал?»
«Вы правы, Сидор Куляш, – написал Иннокентий Скородум. – И все равно вы мерзавец».
«Отстаньте от него, – присоединился Олег Держикрач. – Лгать – его профессия».
Это понравилось Ульяне Гроховец, Зинаиде Пчель и Даме с @.
«Идите вы к черту! – подавленный числом судей, огрызнулся Сидор Куляш. – Ждите, когда этот благородный убийца постучит к вам в дверь!»
Реплика показалась всем странной, если не сказать истеричной. На самом деле Сидор Куляш переводил стрелки, выдавая собственный страх, к тому же его занятие впервые показалось ему гадким и постыдным. Он уже раскаивался, что бесцеремонно вторгался в чужую жизнь, продавая признания, выставляя нижнее белье.
Однажды он допоздна задержался на работе и возвращался, когда его тень уже двоили уличные фонари. Моросил дождь, Сидор Куляш шел под зонтом и, войдя в подъезд, остановился, чтобы его сложить. В этот момент к нему метнулась тень.
– Раскольников? – вздрогнул он.
– Захар Чичин, – усмехнулись в темноте, и Сидор Куляш ощутил у виска холодную сталь. – Не ждал?
Сидор Куляш обмяк.
– Что тебе надо?
– Опровержение. Если завтра не дашь его, то ты – труп!
Сидор Куляш проглотил язык, слова о том, что это всего лишь его работа, вылетели из головы. И он не заметил, как остался один, до боли в суставах сжимая мокрый зонт, с которого капало на ботинки.
Даша, продолжавшая заходить в группу под ником «Дама с @», вновь и вновь воображала себе эту сцену. После Авдея Каллистратова и мышиной возни на кафедре современной литературы, где она стажировалась, Захар Чичин представлялся ей настоящим мужчиной, не разделявшим слова и дела. Его прошлое казалось героическим, Даша выдумывала его жизнь, о которой ровным счетом ничего не знала, и этот романтический миф заменял ей реального Захара Чичина. Он представлялся прямым, его пороки и добродетели можно было видеть всегда анфас и никогда – в профиль. «Решительные творят историю», – повторяла она, расправляясь его руками с Сидором Куляшом, олицетворявшим для нее вселенскую пошлость. Даша сидела у окна, солнце било сквозь ее ресницы, рисуя цветными пятнами абстракционистские картины, она пыталась разглядеть в них свое будущее, которое совершенно не представляла. А за тридевять земель Захар Чичин, надев черные очки, смотрел на то же самое солнце. Ему заказали очередного «мешка», и он ждал на лавочке, пока тот выйдет из подъезда.
Время, как отрывной календарь, – выброшенный листок забывается, не успев долететь до мусорного ведра, и кто вспомнит, что много раньше был другой день, и другое солнце плясало в лужах, когда девочка в коричневом платье с белым передником, прислонив к стене ранец, прыгала через скакалку.
– Попрыгунья-стрекоза! – поцеловал ее в щеку молодой худощавый мужчина с колкими усами и чертиками в глазах.
Просунув ей ладони под мышки, он оторвал ее от земли и, озорно покрутив, подбросил высоко в воздух.
– Стра-ашно? – притворно прорычал он, ловя ее.
– Ис-чо, ис-чо! – смеялся ребенок, на щеках у которого играли ямочки. Руки у мужчины умные, сильные и способные, казалось, забросить на солнце.
Прошло много лет, ямочки у ребенка пропали, девочка больше не прыгала через скакалку, а, расставшись с очередным мужчиной, вспоминала у окна рано умершего отца и думала, что никого больше так не любила. Даша вспоминала его решительную властную походку, резкий голос, которым он одергивал начальство, и Захар Чичин представлялся ей похожим на отца, таким же немного ребячливым и нежным. Один из участников группы считал, что такое поведение определяется комплексом Электры.
Темные аллеи
Олег Держикрач был худым, высоким и ходил задрав голову, точно считал звезды. Уши у него топорщились, а апоплексический затылок он прятал под длинным шарфом, так что создавалось впечатление, будто у него болит горло. Фигурой он походил на математический знак интеграла. У него был огромный нос, дремавший на лице, как извозчик на козлах. Толстые очки в черепаховой оправе делали его глаза по-детски наивными. Олег Держикрач считал себя непризнанным гением. «Всех оценивают задним числом, – чесал он затылок, вместивший столько фактов из чужих биографий, что в нем не хватило места на свою. – А прижизненную славу достигают через одно место». Снимая запотевшие очки, он протирал их двумя пальцами, и тогда, как у всех яйцеголовых, в его глазах отражалась мировая скорбь. Олег Держикрач был психиатром. «На земле можно родиться либо негодяем, либо страдальцем», – закрывшись в кабинете, вздыхал он тайком от пациентов. На своем веку он перевидал стольких, что мог составить энциклопедию душевных мук. Расхаживая по коридору, Олег Держикрач криво выбрасывал ступни, чинно раскланивался с медсестрами, как старым знакомым кивал проходившим повторный курс хроникам, от которых скрывал, что у психиатрических заболеваний есть начало, но нет конца, он приветливо улыбался «первичным», робко жавшимся к стене, и чувствовал себя богом. «Я брожу по темным аллеям их подсознания, – когда-то рассказывал он жене, крутя сигарету в желтых пальцах. – Я заглядываю в его неведомые уголки, чтобы открыть глаза на себя». Жена тогда была молода, слушала, затаив дыхание, а пото