«Кто?» – перебил его Иннокентий Скородум.
«Что кто?» – удивился Никита Мозырь.
«Кто будет все это осуществлять?»
«Как кто? Люди! Вы, я, Афанасий Голохват…»
«Меня увольте, – поставил точку Иннокентий Скородум, точно его наконец схватил за руку Авдей Каллистратов. – Мне бы с собой разобраться». А через минуту от него последовало добавление: «Кстати, и вам, молодой человек, не советую. Оглянитесь вокруг – разве эти глухие сердца заслуживают благородных порывов?»
Авдей Каллистратов остался доволен. Ему казалось, что он не дождется возражений, ведь он в совершенстве овладел искусством выглядеть в чужих глазах убедительным вне зависимости от своей искренности, умело подбирая убийственные аргументы и, если надо, прибегая к лести – способность, которую развило в нем его ремесло.
Но он ошибся.
«Ну конечно, из-за таких вот и имеем то, что имеем, – оставил за собой последнее слово Никита Мозырь. – Что делать? А ничего не делать, плетью обуха не перешибешь. С нашим народом что хочешь, то и делай. Он все равно ничего не сделает. – Никита повторял эту мысль на разные лады, приводя не к месту различные поговорки, а потом начал вдруг подбирать слова на «у»: – Уберите ухабы – уберете урожай! Уразумели? У? Уйма умников? Ужасно: угораздило уродиться у ущербных, убогих, ущемленных!»
Никита Мозырь, как все шизофреники, путался в словах, часто не разбирая их значения. Состоявшие из одних букв имели для него одинаковый смысл.
«Почему жизнь на земле вечна, а жизни – нет? – спрашивал он. – Может, потому, что жизнь обязательна?»
«Это действительно загадка, – трунил над ним Иннокентий Скородум. – Жизнь обязательна, а жизни все равно нет».
Но Никита Мозырь не замечал иронии. Он уже шел с группой на встречных курсах: в его комментарии, в подборе им слов на «у» все увидели иронию, которой там и в помине не было. Только Олег Держикрач разглядел, что болезнь его прогрессирует. Но горячая искренность Никиты Мозыря не оставляла равнодушным.
– А, знаешь, дорогая, – говорил Олег Держикрач жене, варившей утренний кофе. – Мы ответили наконец на вопросы «что делать?» и «кто виноват?».
– И как же?
– Делать нужно деньги. А виноват тот, у кого их нет.
Жена улыбнулась:
– Другое время ответит на них по-своему.
Взяв у нее из рук чашку с кофе, Олег Держикрач обнял жену:
– Ты у меня гений. И что бы я без тебя делал…
После того как Олег Держикрач взял отпуск на неопределенное время, перед ним в полный рост встала проблема свободного времени, и он был рад, когда иллюстрированный журнал заказал ему статью. Имя посчитали достаточно известным, чтобы не ограничивать Олега Держикрача темой. «Нужно что-нибудь интересное, – расплывчато написал ему редактор, оставляя за ним выбор. – Что-нибудь из психиатрии на злобу дня». Со статьей Держикрач провозился целую неделю, пока однажды, усадив жену напротив, не прочитал черновик.
– Статья будет называться: «Психологические особенности межличностных отношений при социализме и капитализме».
– Боже, как серьезно!
Жена прикрыла рот ладонью.
– Название рабочее, так что не перебивай. – Олег Держикрач откашлялся и, встряхнув в руке топорщившиеся листки, продолжил ровным, бесстрастным голосом: – В эпоху относительного равенства и всеобщей доступности на первый план выступают черты характера, которые доминируют среди отличительных признаков при распознании индивида. Злой, добрый, мягкий, жадный, эгоистичный, коварный или простодушный – по этим характерологическим особенностям судят о человеке. Это его глубинная, эмоциональная суть, добраться до которой при царящем неравенстве просто невозможно. При четко выраженной иерархии мы имеем дело с коконом, внешней оболочкой, сотканной из банковского счета, общественного положения и забот имиджмейкеров. В нашем обществе взаимодействуют не люди-личности, а их внешние образы, в нем прячутся за ширму формального общения, оберегая от посягательства внутренний мир, которого на самом деле нет. В эпоху всеобщего отчуждения появляются женщины, для которых на мгновенье сосредоточиться все равно что родить, по улицам бродят подростки с клиповым мышлением, которое выдают пустые бегающие глаза…
– Дорогой, а зачем все это? – перебила его жена, тронув за руку. – Разве это интересно? Напиши лучше про любовь. У тебя ведь была первая любовь?
Олег Держикрач отложил листы на колени.
– Первая любовь? – Он потер лоб и, открыв ящик письменного стола, потянулся за сигаретой. – Была, конечно, в школе. В выпускном классе. Ты правда хочешь, чтобы я рассказал?
Жена кивнула. Поерзав, Олег Держикрач, уселся в кресле удобнее.
– Ближе к весне перевели к нам новенькую – ничего особенного, полненькая, с веснушками, но большие голубые глаза, грустно глядевшие из-под ресниц, все искупали. Теперь я думаю, что у нее было плохое зрение, а носить очки она стеснялась.
– Фу, как прозаично, в тебе умер романтик!
– Зато родился врач. – Повертев меж пальцев сигарету, Олег Держикрач закурил. – Знаешь, в каждом классе обязательно наступает пора, когда все друг в друга влюбляются. Это как ветрянка.
– У нас было то же самое. И ты втюрился?
– По уши! Внушил себе, что жить без нее не могу, что лучше и на свете нет. Ночами, как водится, рисовались ее прелести, а главным образом – огромные печальные глаза. Она была молчалива, с какой-то тихой улыбкой, которая тоже представлялась мне необыкновенной. В общем, сох я по ней ужасно! А как признаться? Я был робок, застенчив, целомудрен.
– А она?
– Ну, девочки развиваются раньше. Однако со всеми мальчиками моя была одинаково приветлива. Почему, кстати, «моя»?
– Потому что ты прирожденный собственник.
– Возможно. Но дело не в этом. Учебу я совершенно забросил. Целыми днями страдал, страдал… А вечерами стоял в обнимку с деревом под ее окнами, представлял, чем она занимается, а когда за занавеской мелькал ее силуэт, сердце готово было выпрыгнуть. Месяца два носил я в себе эту горячку, похудел, осунулся. – Олег Держикрач глубоко затянулся. – А подойти не решался. Думал выбрать предлогом запущенные предметы, попросить помощи. Но гордость не позволила. Да и училась она средне, при этом была исполнительна, точно зная предел своих способностей…
– Почему так уничижительно? Ты что, сейчас ей мстишь?
– За что?
– Что не ответила взаимностью.
– А ты уже догадалась? – Держикрач удивленно скривился. – Вероятно, мщу, подсознательно. Но не все так просто, дослушай. Камчатку в нашем классе оккупировала троица шалопаев, которые на уроках только и делали, что обсуждали известных певцов. Тогда был особенно моден один абсолютно безголосый. И как-то слышу, она говорит: «А у меня есть его пластинка». Так мне представился шанс. На перемене, придав голосу тоску меломана, я попросил его послушать. План был бесхитростным, лицо у меня горело, и мне казалось, она видит меня насквозь своими голубыми глазами…
– Не сомневайся, у девушек на этот счет интуиция.
– Наверно, но она не подала вида, просто кивнула, и после уроков мы пошли к ней домой. – Выпустив дым, Держикрач стряхнул пепел на пол. – Ее родители были на работе, она усадила меня на диван, завела пластинку безголосого певца, а сама ушла на кухню. «Люби меня, люби смелее», – призывал певец хриплым голосом, переходя на речитатив, и я вдруг испытал прилив решительности. Она стояла у плиты, ко мне спиной, и вздрогнула, когда я тронул ее за плечи. «Ты мне очень нравишься», – развернул я ее. Она не удивилась, точно ждала чего-то подобного, и молча посмотрела мне в глаза. Я неловко ее обнял и поцеловал. Ее губы едва ответили. Как ни был я взволнован, но все же почувствовал в этом отказ.
– Похоже, ты был опытный сердцеед, зачем теперь притворяешься?
– Милая, это был мой первый поцелуй. От моей храбрости не осталось и следа. «Я тебе нравлюсь?» – смущенно прошептал я. «Нравишься», – эхом отозвалась она. Но я понял, что это ложь.
– Ты уже тогда готовился стать психиатром?
– Ну, тебе эта роль больше подходит.
– Потому что догадалась о безответной любви? Просто я слишком хорошо знаю мужа, к тому же первая любовь всегда несчастная.
– Кто знает, в чем счастье? Я тогда спросил ее: «Нравлюсь, но я не тот?» А она: «Нет, не тот». Я готов был умереть! На ватных ногах поплелся обратно в комнату. Пластинка уже кончилась, и я поставил ее заново. Потом сел на диван, обводя взглядом вещи на столе, и тут в глаза мне бросилась записная книжка в кожаном переплете. Это был ее дневник…
– Какой ты старый! В ваше время еще вели дневники.
– И читали чужие. Открыл я его наугад, а там – любовное признание. Страница за страницей, исписанные мелким аккуратным почерком. У меня заколотилось сердце. Я скользил взглядом по строкам, а у самого одна мысль стучала: «Кто? Кто? Кто?» Ревность – чудовище с зелеными глазами, потому что она слепа. Я дочитал ее откровения почти до конца, когда до меня вдруг дошло – да это же один из троицы наших шалопаев, который даже на их фоне казался идиотом! Тут вся моя любовь и закончилась. Как отрезало.
Олег Держикрач затушил окурок в пепельнице.
– Однако ты о себе был высокого мнения.
– Еще какого! Это все и решило. Не прощаясь, я тихо вышел.
Олег Держикрач уставился в точку позади жены, точно снова увидел там свою молодость.
– А что было дальше?
– Дальше? Да ничего дальше не было, налег на учебу, поступил в университет. – Он на мгновенье замялся и, рывком придвинув кресло, обнял жену. – А выбери она мне соперника посерьезнее? Хоть бы того же безголосого певца? Первая любовь, как прививка, могла и осложнения дать.
– А она?
– Встретил ее через несколько лет – окончательно располневшую, с двумя детьми…
Олег Держикрач взял с коленей густо исписанные листы и молча запер их в стол.
На другой день, вместо того чтобы дописывать статью, он несколько часов просидел в кабинете, перебирая в памяти многочисленных пациентов, которых перевидал за жизнь, а вечером сочинил послание для Никиты Мозыря.