к важно восстановить картину происшедшего? И думается мне, что именно этот страх, боязнь не вспомнить всего, буквально парализует его…
— Да, я это понимаю, доктор, — вздыхает академик Урусов. — Но вы ведь, кажется…
— Да, я наметил тактический прием, который должен привести нас к победе. Военную хитрость, обходный маневр, так сказать. И моими союзниками в этой операции будете вы, дочь Холмского Лена и, может быть, даже киностудия, на которой она работает.
Александр Львович выбирается из глубокого кресла и, заложив руки за спину, мелкими шажками начинает прохаживаться по кабинету академика. Внезапно остановившись перед Урусовым, он спрашивает:
— Можем мы рассчитывать на то, что киностудия прекратит работу по уже запущенному в производство сценарию и начнет съемку по нашему с вами?
— Восстановление памяти профессора Холмского — дело большой государственной важности, и все, что потребуется для этого…
— Понимаю вас, Олег Сергеевич, и надеюсь, что вы не откажетесь быть моим соавтором в написании нужного нам сценария?
— Конечно, доктор! Но учтите, что я…
— Понимаю вас, — снова нетерпеливо перебил его Александр Львович. — Я тоже не Лев Толстой. Но от нас и не потребуется его таланта. Достаточно будет наших знаний в области медицины и физики. А теперь слушайте меня внимательно…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Молодая киноактриса Лена Холмская приходит к Александру Львовичу на другой день прямо в клинику.
— Мама велела разыскать вас где угодно, — смущенно говорит она, увидев доктора Гринберга в больничном халате, занятого каким-то делом.
— Мамы всегда знают, что говорят, — добродушно посмеивается доктор Гринберг. — И очень хорошо, чтобы нашли меня именно здесь. Не понимаете? Сейчас я вам объясню. С сегодняшнего дня мы с вами начнем лечить вашего отца. Ах, вы не психиатр? Академик Урусов тоже не психиатр, однако он не отказался от моего предложения. И вы тоже будете нам помогать, и не потому, что профессор Холмский ваш папа, а потому, что, как выразился академик Урусов, восстановление памяти профессора Холмского — дело большой государственной важности. И я еще добавлю от себя: дело это международного значения.
— Вы понимаете, конечно, Александр Львович, что я бы и так…
— Да, я понимаю. Но и это вы тоже имейте в виду. Ваш отец знает, в каком фильме вы снимаетесь? А главное, что играете в нем роль молодого физика?
— Несколько дней тому назад он поинтересовался этим.
— И сказал что-нибудь?
— Нет, только тяжело вздохнул.
— А как вы поняли этот вздох?
— Его можно толковать по-разному…
— А все-таки?
— Видимо, сожалеет, что ничем не сможет мне помочь…
— А вот за это-то мы с вами и зацепимся! — оживленно восклицает Александр Львович. — Непременно нужно, чтобы он помог вам в работе над непривычной для вас ролью физика. Подсказал бы что-нибудь или проконсультировал. Но чтобы желание это возникло у него безо всякой вашей просьбы. Вы актриса, и, как мне кажется, талантливая актриса, вот и постарайтесь средствами искусства дать ему понять, что вы очень нуждаетесь в его помощи. Вам ведь и на самом деле нужно вжиться в образ физика, проникнуться романтикой таинственного мира его элементарных частиц и иметь представление об их «визитных карточках».
С этими словами Александр Львович извлекает из своего портфеля несколько фотографий пузырьковых следов, образованных элементарными частицами в камере, наполненной жидким пропаном.
— Вот они, эти «визитные карточки»! — торжественно произносит он, протягивая Лене фотографии. — И ни у одного в мире фотографа или кинооператора нет более динамичных кадров. Это не только схематическое изображение действующих лиц микромира, но и графическая запись их судеб. И судеб преимущественно трагических. Вот эти многочисленные углы, перекрестья и развилки на их пути и есть резкие изменения в их доле, распад их семей, оскудение могущественных родов, растранжиривание их огромной энергии многочисленным, но уже маломощным потомством. А вот эти лучистые звезды — следы ужасных катастроф. Вашим киностудиям, Леночка, и не снятся даже такие трагедии, которые запечатлены тут почти на каждом квадратном сантиметре фотоэмульсии.
Лена с удивлением смотрит не столько на снимки элементарных частиц, сколько на Александра Львовича.
— И откуда вы, психиатр, так хорошо знаете романтику микромира?
— Скажу вам по секрету, — смеется доктор Гринберг, — не будь я психиатром, непременно стал бы физиком. Там ведь не меньше «безумия» и «странностей», чем у нас в психиатрической клинике, так что довольно много общего. Из меня мог бы получиться неплохой физик-толкователь судеб населения этого микромира. А теперь слушайте меня внимательно — я дам вам кое-какие советы для той роли, которую вы теперь будете играть не только на киностудии, но и у себя дома.
В тот же день Олега Сергеевича Урусова приглашает к себе президент Академии наук.
— Догадываетесь, о чем будет у нас разговор? — спрашивает он Урусова, всматриваясь в его черную бороду и обнаруживая в ней значительно больше седины, чем в предыдущую их встречу.
«А когда же была она, эта «предыдущая встреча»? — задумывается он невольно. — На ходу, на заседаниях встречаемся почти каждый день, а так, чтобы попристальней посмотреть друг на друга, не часто ведь доводится…»
— Интересную новость хочу вам сообщить, — продолжает он уже вслух. — Соединенные Штаты собираются предпринять восстановление Международного центра ядерных исследований в Цюрихе. В связи с этим они обратились уже к нашему правительству с просьбой поддержать их и выделить необходимые средства.
— А затем продолжить эксперименты, прерванные катастрофой? — спрашивает Урусов.
— Это само собой.
— Но ведь все может повториться…
— Они того же мнения, но готовы пойти на риск, если и мы примем участие в этих экспериментах. Понимаете, на что тут делается расчет?
— Да уж яснее ясного, — вздыхает Урусов, нервно теребя бороду. — Ну и что же ответило им наше правительство?
— А что оно могло ответить? Разве можно было отказаться от их предложения в сложившейся ситуации?
Оба долго молчат, глядя в разные стороны. Урусов не торопясь закуривает, президент отпивает несколько глотков давно остывшего чая.
— Ну, а если память Холмского не восстановится к тому времени? — спрашивает наконец Урусов. — Нужно ведь иметь в виду и это…
— Все равно придется принимать участие. Нужно, однако, сделать все, чтобы Холмский вспомнил, что там произошло… Есть ли какая-нибудь надежда?
— Теперь появилась. За это взялся человек, в которого я очень верю. Но абсолютной уверенности все еще пока нет. Я бы хотел, чтобы вы имели это в виду…
— Нужен, значит, запасной ход?
— Да, необходим.
— А что нужно для того, чтобы выздоровление Холмского было более вероятно? Каких врачей к этому привлечь? Какие лекарства?..
— Его лечит профессор Гринберг — один из крупнейших специалистов в области психиатрии, и если он…
— Ну, а если и он, и другие не смогут все-таки вернуть ему память?
— Не знаю… Просто не знаю, как тогда быть. А пока мы, физики, совершенно безуспешно ломаем головы над тем, что там у них произошло, какое новое явление они обнаружили?
— Сюрпризы, значит, неизбежны?
— Да, нужно быть готовыми ко всему…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Михаил Николаевич Холмский давно уже заметил, что его дочь Лена чем-то очень озабочена. Она подолгу сидит в своей комнате, обложившись какими-то книгами и журналами, ерошит волосы, вздыхает… А когда в ее отсутствие просмотрел он эти книги и журналы — все они оказались по вопросам физики. Ну да это и понятно: она ведь играет роль физика в каком-то фильме. Михаилу Николаевичу и самому очень хочется почитать ее книги, но он так и не решается на это. Боится, что снова не поймет в них ничего…
Сегодня Лена снова с раннего утра сидит в своей комнате и так тяжко вздыхает, что Михаил Николаевич уже не в силах оставаться безучастным.
— Что, Леночка, никак не можешь постигнуть всех премудростей физики? — участливо спрашивает он, заглядывая в ее комнату.
— Ох и нелегкое это дело, папа! — снова вздыхает Лена. — Наш консультант по вопросам физики объясняет все очень красочно и даже поэтично, а станешь сама вникать — полнейшая неразбериха. Вот эти снимки следов элементарных частиц, например. Они похожи на мазню абстракционистов, а ему представляются следами каких-то загадочных животных. И он легко узнает по ним их повадки, встречи с другими, подобными им или более совершенными существами, их мгновенную схватку и все подробности ее исхода… А для меня все это подобно следам дождя на оконном стекле…
— Ваш консультант действительно довольно образно изобразил все это, — задумчиво произносит Михаил Николаевич. — Ну-ка, дай мне посмотреть, что тут у тебя такое?
Он берет одну из фотографий и пристально всматривается в нее.
— А ты знаешь, тут и в самом деле интересная картина! — восклицает он оживленно. — Этот снимок сделан в пузырьковой камере с жидким пропаном. Эти вот пузырьки — следы пролетавших через нее частиц. Их много, и не все прочтешь, но вот главное событие… Видишь этот пунктир? Это след отрицательного пиона.
— Пиона?
— Да, пи-мезона. Их принято так обозначать для краткости. Вглядись получше в его след.
— Похоже, что вот тут он обрывается…
— А это значит, что здесь произошло столкновение его с протоном — ядром водорода. В результате образовалась новая частица — нейтральный ка-мезон. Он не имеет заряда и потому не вызывает образования пузырьков. Ка-частица распадается затем на пару противоположно заряженных пионов — видишь, как разошлись их следы?
— И образовали ту самую вилку, которую стали называть V-событием?
— Ну да, правильно! И виновницей этих V-событий почти всегда ка-частица.
— А не является ли эта ка-частица той самой «странной частицей», о которой так много говорит моя героиня в сценарии? — спрашивает Лена.