Так как спор между материализмом и идеализмом по существу, т. е. на научной почве, не разрешим, то и в жизни давно уже понятия эти имеют чисто условное значение, а иногда даже прикладываются к явлениям, им абсолютно чуждым. Почему мы будем называть материалистом революционера, всю жизнь жертвующего собственными интересами ради идеи и, наконец, умирающего мучеником где-нибудь в тюрьме или в концентрационном лагере? Веря в материализм, он, конечно, был на деле величайшим идеалистом, человеком духа и бескорыстной воли. И, с другой стороны, что это за «идеалисты» (впрочем, кричащие об идеализме на всех перекрестках) – какие-нибудь журналисты, адвокаты, профессора или политики в буржуазных странах, лоснящиеся от жира, получающие огромные жалованья, владеющие домами и ведущие жизнь беззаботных жуиров? Весь их идеализм умещается на кончике языка и дальше не идет. А по существу они, конечно, грубейшие материалисты.
Радетелей «идеализма», благочестивых христиан и горячих противников материализма не редкость бывало, да и теперь еще можно встретить и среди крупных фабрикантов и помещиков в капиталистических странах. Не трудно сообразить, из каких корней вырастает подобного рода «идеализм».
Бывают моменты, когда тело отказывается служить проводником духа и когда человек снижается на низшую степень духовности. Это – очень тяжелая и ненормальная дисгармония в нашем существе. И, наоборот, бывает так, что, взлетая в духовном подъеме, человек почти перестает чувствовать тело. И в этом нет никакой дисгармонии, при условии, что тела никто не насиловал и что подъем совершился естественно и непринужденно, в силу внутренних требований человеческого существа. В этом – разница между духом и телом: тело – инструмент, дух всегда – музыкант. Дух – выражение нашего «я», Слово, Логос. Мощное превалирование духа иногда – неизбывно, особенно в страданиях, таким образом побеждаемых.
Прекрасно об этом говорит Фома Кемпийский, человек великого духовного опыта, исключительно ясного ума и кристально чистого сердца:
«Как железо, когда бросают его в огонь, теряет ржавчину и все насквозь раскаляется: так человек, когда всего себя обращает к Богу, отбрасывает лень и превращается в нового человека. Когда в человеке только теплота начинается, боится он и малого труда и принимает внешнее утешение. Но когда начнет совершенно побеждать себя и мужественно ходить путем Божиим, тогда и то, в чем прежде чувствовал великую тягость, – кажется ничтожным»46.
Песня души разрастается иногда в величественную симфонию, и дирижером этой симфонии является сам Господь Бог. Перед звуками этой симфонии должно все умолкнуть. Значение этой, подлинно Божественной, музыки в духовной, а следовательно, и материальной жизни человека огромно, неописуемо.
Гений Л. Н. Толстого иногда вдруг проявится и заблистает ослепительным светом даже и среди обычного, однотонного морализирования, – и тогда нам ничего другого не остается, как трепетать от восторга и склониться перед силой и убедительностью гения.
Вот – изречение, которое я никогда не мог читать и перечитывать равнодушно:
«Надо верить в духовную жизнь… Это как крылья у птицы. Жить можно и должно всей материальной жизнью, работая в ней; но, как только препятствие, так развернуть крылья и верить в них и лететь. И эта духовная жизнь всегда свободна, всегда радостна, всегда плодотворна»47.
Тут я подписываюсь под каждой мыслью, под каждой строкой, под каждой буквой.
Какое же отношение имеет это изречение к общему мировоззрению Толстого-спиритуалиста?
Глядите. Оказывается, материальной жизнью и даже всей полнотой ее можно жить. И этого «разрешения» уже много от Толстого, с его учением о «греховности» плоти! Мало того, чудное изречение настаивает даже на том, что «всей материальной жизнью» должно жить. Это – уже нота, которая находится в полном противоречии с обыденным мировоззрением Толстого, базирующимся на признании дуализма нашего существа и вечной взаимной борьбы духовного и телесного начал.
Лев Николаевич говорит, что «жить можно и должно всей материальной жизнью, работая в ней». Ну, что ж? Конечно, работая. Как же может быть иначе? Праздности физической и духовной пока еще никто не проповедовал и проповедовать не собирается.
И дальше: «как только препятствие, развернуть крылья и верить в них и лететь». Как это прекрасно! Именно так и должен поступать человек. И так лучшие, сильные или опытные, люди и поступают. И в той духовной жизни, к которой обращаются, находят, действительно, и свободу, и радость, и подкрепление. «Препятствиям» в материальной жизни нет числа: тюрьма… плен… разоренье… потеря жены, друга… болезнь, увечье… – и во всех этих случаях именно дух, сила духа, вера в силу духа спасает человека! Да, да… развернуть свои крылья, духовные крылья и верить в них, и лететь. Это напряжение духовное, подвиг спасает.
«Есть у подвига крылья», – перекликается с Л. Толстым А. С. Хомяков:
Есть у подвига крылья,
И взлетишь ты на них,
Без труда, без усилья,
Выше мраков земных, —
Выше крыши темницы,
Выше злобы слепой,
Выше воплей и криков
Гордой черни людской!48
У Толстого это выражено хоть и в прозе, но, право, еще сильнее и прямее, чем у поэта. И мы с ним. И с Хомяковым, и с ним.
Но только… разве это имеет какое-нибудь отношение к отрицанию «мира сего», к теории аскетизма и воздержания как единственного, самодовлеющего содержания нашей жизни? Нет!
III. Нормы совершенствования
«Зло скрывается не в человеке, а в обществе», – это провозглашал еще Белинский49; отсюда – революция.
«Зло скрывается не в обществе, а в человеке», – учит христианство и религия вообще; Лев Толстой был последним, мощным выразителем этой идеи.
«Зло скрывается и в обществе, и в человеке», – можем сказать сегодня мы; наш долг – работать над собственным совершенствованием и в организованном порядке, сообща, бороться со злом общественным.
У нас как-то легко все примирились с тем, что Л. Толстой как бы взял монополию на проповедь необходимости нравственной работы над собой, необходимости нравственного самосовершенствования. Это – чистое недоразумение. Лев Николаевич, конечно, делал прекрасное дело, стараясь внушить всем людям, что без нравственной работы над собой не может быть не только правильной, упорядоченной личной, но и общественной жизни. Можно говорить о том, что нельзя этим ограничиваться, но нельзя противопоставлять требованиям совершенствования требования участия в государственной и общественной жизни, как будто для людей государственных и общественных идеал личного совершенствования, идеал самовоспитания уже перестал существовать. Каковы бы ни были взгляды Толстого на государство, – признаем его анархистом, – но требования его, предъявляемые к личности человека, которая должна расти и развиваться в интеллектуальном и нравственном отношении, остаются справедливыми при всех условиях, при любом отношении к вопросам права и государства.
Говорю, разумеется, не о специфически «толстовских» требованиях (полное целомудрие, обязательный физический труд, игнорирование общей школы и т. п.), а о самом принципе необходимости нравственного самовоспитания, нравственной самодисциплины. Каждому разумно мыслящему, искреннему и умному человеку должно быть и без Толстого ясно, какое значение имеет нравственный уровень общества. Тут сохраняет всю силу мое любимое изречение, принадлежащее Герберту Спенсеру и вычитанное мною именно в «Круге чтения» Толстого, – изречение о том, что «нет такой политической алхимии, посредством которой можно бы было получить золотое поведение из свинцовых инстинктов»50. Каковы бы ни были планы и усилия политиков, они могут иметь успех только при определенном культурном и нравственном уровне всего народа. Государственный строй может быть самым передовым и прогрессивным, но граждане не должны воображать, что он может процветать, укрепляться и приносить пользу даже при том условии, что сами они останутся в душе и на деле эгоистами, ворами, взяточниками, эксплуататорами, т. е. реакционерами в полном смысле. Нет, государство не может преуспевать с таким «людским составом». Лучший режим будет им скомпрометирован.
У нас на родине прозвучал однажды лозунг: «кадры решают все». Следовало бы понимать этот лозунг не только в качестве призыва к необходимой образовательной, технической подготовке для исполнения тех или иных обязанностей, но также и в смысле призыва к борьбе за высший нравственный уровень всего народа вообще и каждого отдельного гражданина в частности, в смысле призыва к воспитанию в себе и в других основ самопожертвования, честности, трудолюбия, добросовестности и гуманности. В школах желательно преподавание основ морали. Общественное мнение в СССР разит и должно разить распущенность, расхлябанность, себялюбие, продажность, невнимание к интересам и нуждам трудового человека. И это очень важно. Не в том дело, что Толстой или Песталоцци, Пирогов или Ушинский призывают серьезно задуматься о нравственном воспитании и самодисциплине молодежи, а в том, что это – необходимость, государственная и общественная необходимость, не говоря уже о личной стороне дела. Не только общество, но и государство может здесь многого достигнуть. Не может быть, чтобы, завоевав космос, научив людей летать, соединять каналами реки, добиваться рекордных урожаев на полях и умирать на войне, оно не нашло средств и не сумело принудить или побудить их отказаться от целого ряда варварских замашек и пережитков в личном, семейном и общественном быту. И наш долг – помочь ему, чем только можем, в этой работе всеобщего перевоспитания.