Красотой побеждает, но не в мирском, а в религиозном, высочайшем, духовном смысле…
Выходишь из собора, глубоко обогащенный новыми, сильнейшими и незабываемыми впечатлениями.
В октябре 1927 года посетил я город Эрфурт – город, где Лютер начал свой монашеский путь и где встречались не только Александр I с Наполеоном, но и Наполеон с Гёте107.
Осмотрел все его достопримечательности, кроме собора, а потом… потом опять началось чудо. (Не подберу другого слова!) Именно – знакомство с одним из тех высших достижений западноевропейского архитектурного гения, с которыми я уже неоднократно встречался, раньше и позже, за время моих странствований и которые, с непреодолимой силой, отрывая от земли, восхищали меня в какой-то высший свет, в мир радостных и полноценных, прекрасных эстетических эмоций. Такое чувство пережил я перед Кельнским, Аахенским, Вормским, Фрейбургским и Наумбургским соборами и внутри их, перед собором Парижской Богоматери и в темных закоулках его, слабо освещенных из окон с древними цветными витражами, среди живой сказки Версаля, в готическом соборе св. Вита в Праге, на Карловом мосту и в древнейшей романской базилике св. Юрия там же, в соборе св. Стефана в Вене, в волшебных замках, воздвигнутых Людвигом II Баварским в горных Альпах, в завороженном от разрушительного действия времени средневековом городке Меерсбурге на Боденском озере, перед зданиями парламентов в Лондоне и Будапеште, в древнем чешском городе Кутна Гора с его «Св. Барборой» и готическим колодцем, перед Мюнхенской и Бреславльской (Братиславской) ратушами, на Ремерберге во Франкфурте-на Майне, в очаровательных Гильдесгейме и Гейдельберге в Германии и в др. местах.
И вот, снова – величественное, обличающее изощренную и в то же время бесконечно благородную фантазию творца в своих подробностях, староготическое (XIII в.) здание Эрфуртского собора, вместе (непременно вместе!) с стоящей рядом с ним, на одном и том же высоком холме, такой же старой, трехбашенной или, вернее, трехшпицной (трезубец Нептуна) церковью св. Северина, – вызвало во мне то же знакомое чувство высокого и радостного душевного подъема, ибо и на этот раз я созерцал нечто, действительно, безусловно прекрасное.
Да, это была такая радость! Я ожил от утомления, от скучных подробностей долгого пути. Этот дивный, фантастический комплекс, – собора и Severinkirche108, возвышающихся посреди площади совершенно рядом на одном пагорке, – был просто нечаянным и дорогим подарком. Когда глядишь на холм с обоими храмами с отдаленного конца площади, то кажется, что ты грезишь, что ты стоишь перед миражем и что это в облаках плывут перед тобою бесплотные формы прекрасных, неземных видений. Нечто вроде рериховской или билибинской сказки, их живописной фантазии – только в готике.
Поднялся по широчайшей и высочайшей лестнице, ведущей на холм, не переставая останавливаться, оглядываться и восхищаться. И башни собора, и ажурные столпы с завитками по краям огромной террасы, и чудный, двухсторонний, пристроенный углом, в виде отдельного шатра, готический портал собора, – все казалось мне совершенно необыкновенным и прекрасным.
Много интересного и красивого нашел я и внутри храмов, но не это поражало, а поражало соседство храмов на холме. Вот – сила архитектуры. А ведь простая вещь: поставили оба храма рядом. Почему бы второй по времени из них не построить отдельно, на какой-нибудь другой площади? Но… вмешался гений. В голове его пронеслось волшебное видение. Гений сказал свое слово, и мечта его была воплощена в дереве и камне… Видение его стало доступно и нам… Автор построения двух храмов на холме в непосредственной близости друг от друга давно сгнил в могиле, а осенившая его голову идея живет и радует нас и по сей день.
Мне непонятно, как это Л. Н. Толстой, посетивший Париж с Notre Dame, Вену с собором Св. Стефана, Брюссель с церковью св. Гудулы, Лондон с парламентом, – эти и другие западноевропейские города с их замечательными памятниками человеческого строительства, которыми и я, грешный, имел счастье восхищаться, – почему он нигде, ни в своей книге об искусстве, ни в романах, ни в рассказах, ни в письмах, ни в дневниках не описывает их и, по большей части, даже не упоминает о них, как будто, проходя мимо, он и не видал единственных в своем роде, грандиозных и прекрасных созданий человеческого гения! Почему?
Или он был занят другими вопросами (в частности, школьным) и у него не хватило непосредственного внимания и интереса к шедеврам архитектуры, чтобы постараться оценить, понять и изучить эти шедевры? Или, наоборот, он признал их безоговорочно и безусловно, так что и распространяться об этом не находил нужным? Мы не знаем.
Впечатления от Версаля, Лувра отмечаются Львом Николаевичем, но бегло и без углубленного их анализа. Этого, конечно, мало – мало от него, как писателя.
Об одном шедевре гражданской архитектуры, который определенно нравился Л. Н. Толстому, нам известно: это – здание Румянцевского музея (нынешней Гос. Библиотеки имени В. И. Ленина) в Москве. Толстой даже говаривал, что когда он шел из своего Долго-Хамовнического переулка в центр города, то переживал последовательно два архитектурных впечатления: одно – отрицательное и другое – прекрасное. Под первым он разумел храм Христа Спасителя, неудачное создание архитектора Тона в «русском стиле», другое – баженовский Румянцевский музей.
Оценки обоих сооружений – совершенно точны. Но остается все-таки необъяснимым недостаток внимания Толстого к высоким созданиям западной архитектуры.
Культура может быть и духовной, и материальной. Но почему она не должна быть и той, и другой?! Должна. Но только надо заботиться, чтобы внешняя, материальная культура не стала целью самой по себе и не задавила, не заглушила культуру духовную, как это бывает в капиталистическом обществе у разбогатевших невежд (Гордей Карпыч Торцов в «Бедности не порок» Островского тоже заводил в своем доме «культуру»!). Но нет нужды также презирать материальную культуру, когда она создается трудовым человечеством для себя же. Уже самый труд культурных людей является достаточной гарантией, что тут не дойдет дело до гипертрофии и до вырождения культурности. Возвращаться же к первобытному долмену (я знал на Кавказе одного «толстовца», жившего в долмене), отказываться от книг и от железных дорог человеку нет надобности: облегчение внешней жизни должно содействовать духовному развитию. Скажем так: как и все наше призвание и вся жизненная задача, культура должна быть единой, духовно-материальной.
«Культура обратится в культ Бога и Земли», – мечтал поэт и философ Вячеслав Иванов. «Так будет, дорогой друг, – писал он, – хотя и нет еще знамений такого обращения»109.
Верю, верю и я вместе с Вяч. Ивановым, что так будет.
VI. Государство
«Когда-то правительство являлось необходимым и меньшим злом, по сравнению с тем, какое происходило вследствие беззащитности человека среди организованных соседей, но сегодня правительства стали ненужным и гораздо большим злом, по всему тому, что проделывают они с своими народами», – говорит Л. Н. Толстой в своей статье «Патриотизм и правительство»110.
«Теперь уже нет особенных насильников, от которых государство могло защищать нас», – добавляет Лев Николаевич в своем сочинении «Царство Божие внутри вас»111.
На этом основывает Толстой свое учение о государстве или, вернее, о безгосударственности. Люди стали хорошими, непрерывно совершенствуясь в течение двух тысяч лет с тех пор, как появилось христианство. Государство больше уже не нужно им.
Ах, как ошибался Лев Николаевич! Как он идеализировал человека! И как хорошо, что из могилы своей он уже не видел, какие бури пронеслись над человечеством со дня его кончины 7 ноября 1910 года! Не видел хотя бы тех 70 немецких трупов, которые гитлеровцы, заняв Ясную Поляну, захоронили вокруг его могилы… вокруг того священного холмика, на котором он, в детстве, с братом Николенькой, закапывал благословенную «зеленую палочку» с написанным на ней законом любви.
Закон любви… А тут немцы прошли, с огнем и мечом, почти всю Россию, добрались до Ясной Поляны и подожгли дом великого Толстого!.. Хорошо, что нашлись люди, поставленные государством, которые потушили пожар и спасли дом, которые вырыли 70 разбойничьих трупов и освободили от их непрошенного соседства могилу одного из величайших гениев России.
Хорошо… да, хорошо, что государство, Советское правительство организовало защиту страны и, хоть с величайшими жертвами и усилиями, но выкурило полчища нового Чингисхана из пределов русской земли. Первый Чингисхан посетил Россию в XIII веке, второй (если не считать Наполеона) в XX. Много ли стали люди «лучше» за это время? И точно ли теперь уже нет «тех особенных насильников», от которых государство могло бы защитить нас? Нет, видно, есть еще насильники. И если этого не видел Л. Н. Толстой с его идеализмом, то это хорошо видели и понимали последователи Маркса и Энгельса, знающие, что «насилия» рождаются не сами собой и не оттого, «лучше» или «хуже» стали люди, а из недостатков и несправедливости существующего политического и социального строя, из животного стремления капиталистов и хищников народного труда защитить всеми средствами свои преимущества и привилегии, а, если можно, то захватить и новые, хотя бы пришлось для этого уничтожить тысячи и миллионы людей и со всей беззастенчивостью наброситься на чужое имущество. Поэтому-то люди труда должны быть всегда готовы к самозащите.
Гитлеровское нашествие – один урок, один пример коварного, изменнического (ибо существовал договор о ненападении) и ничем не вызванного насилия.
Другим уроком, другим примером послужила для меня история, разыгравшаяся в 1919 году в родном моем городе Кузнецке, в Сибири. Там одно время установился короткий промежуток анархии, междуцарствия, когда Советская власть еще не взяла правление в свои руки, а представители старой власти бежали, исчезли. Именно в этот переходный период