безвластия, анархии появилась неизвестно откуда взявшаяся, разбойничья банда «роговцев», называвших себя анархистами. Она терроризировала город, сожгла ряд зданий и церквей, в том числе историческую Богородскую церковь, связанную с именем Достоевского112, из церковной парчи и шелков понашила себе штаны и рубахи, перерезала множество «именитых» и неименитых граждан, которым рубила или отпиливала головы, одному священнику вырезала язык и воткнула в спину штык, одному городовому с фамилией моего школьного товарища, возможно – именно этому товарищу, разрезала брюхо и наполнила его битым стеклом и т. д., и т. д. Это не были ни большевики, ни их противники в борьбе за власть. Это была именно самородно возникшая, на почве пресловутого безвластия и анархии, злая сила, которую извергло темное, неисследованное и не поддающееся исследованию нутро народа. Темные элементы вдруг почуяли, что теперь-то им только и разойтись. Если бы в городе были власти, они защитили бы людей и их достатки от разбойников. Но властей не было.
Уже из этих двух, приведенных мною «примеров» видно, что существование государства и правительства, пока что, имеет-таки свою raison d’etre113 и что Лев Николаевич слишком преувеличивал высоту того нравственного уровня, на котором стоит человечество. Высокие и благородные люди, пламенные идеалисты, каким был Толстой, обычно и о других думают как о равных себе, и вот в том-то все горе, что на деле этого нет. Людская, злая стихия без государства разыгралась бы, вероятно, так, что перед этим стушевались бы все преступления государства. Потому-то из двух зол и приходится, действительно, выбирать меньшее, – только не анархию, а именно государство. Да, это – сила. Да, к сожалению, это – сила, которая иногда стесняет добрых. Но она же и сила, которая вяжет злых и оберегает родные пределы от внешних нападений.
Если уж не суждено нам отделаться совсем от темных, т. е. внушаемых безудержным животным эгоизмом проявлений нашего «я», то проявления эти, по крайней мере, должны быть дисциплинированы и введены в соответствующие рамки. Так возникает право.
Поскольку общество непосредственно заинтересовано в поведении человека, оно, в целях самозащиты, организует контроль над его действиями. Целям этого контроля служат: законы об охране труда и трудовой собственности, об охране личности против оскорблений, институт брака, всевозможные полицейские и судебные установления и т. д., и т. д.
Нравственный прогресс человечества и более справедливое и равномерное распределение житейских благ умягчают, ослабляют и делают постепенно ненужными все формы вмешательства права в жизнь индивидуума. Но прогресс этот идет не так быстро, как бы нам хотелось. Общественный строй в большинстве стран далек от идеального. Представители каждого нового поколения все снова и снова начинают ту же борьбу «всех против всех» за личное благо и преуспеяние. При этих условиях надолго еще, а, может быть, и навсегда, обеспечиваются смысл и существование юридических норм, стеснительных для меньшинства людей высокой нравственности и держащих в узде огромное большинство людей примитивного, чисто эгоистического и, по существу, антиобщественного склада.
Наконец, миллионы людей не могут жить неорганизованно. Не может вестись неорганизованно и сложнейшее народное хозяйство, взаимозависимость частей которого многим стала ясна тоже только в связи с военными событиями. Мы знаем теперь, что это значит, когда на рынке нет ни хлеба, ни крупы, ни масла, ни сахара, ни керосина, ни спичек. Все это не падало с неба! Небось, не забыли мы также злых дней, когда температура в комнатах в холодное время года равнялась уличной, когда заборы и пустующие деревянные дома разбирались на дрова, мертвецов тянули на кладбища на детских салазках, а в аптеках не хватало лекарств для больных. Это было, когда ослабела и застопорила столь ненавидимая анархистами государственная организация. Вдруг стало ясно, что общий организационный центр нужен. Таким центром в каждом государстве является правительство. В последнее время понадобился организационный центр и в мировом масштабе. Сначала таким центром была Лига Наций. Теперь, после Второй мировой войны, им хочет быть Организация Объединенных Наций. Государственные и мировые организационные формы пока несовершенны и находятся в состоянии эволюции, но путь прогресса и совершенствования для них открыт, как он открыт и для каждого отдельного человека.
Несомненно, что на принципиальную оценку Л. Н. Толстым роли государства могло оказать и, наверное, оказало сильнейшее влияние отрицательное отношение его к современному ему российскому государству, с самодержавным царским правительством во главе. Достаточно прочесть только одну главу из «Хаджи-Мурата» – о Николае I, чтобы понять, какое отвращение и какой, чисто революционный по силе, протест возбуждало в Толстом царское самодержавие.
К современной его старости фазе нашей «куцей» конституции с бессильной Государственной Думой Толстой тоже не питал ничего, кроме презрения.
Когда однажды, в 1910 году, ему рассказали о свободолюбивом гражданском устройстве в Швейцарии и когда присутствовавший при этом один из друзей Льва Николаевича заметил, что в Швейцарии нельзя, однако, ожидать отказов от воинской повинности, потому что таких отказов там не допустят, Толстой возразил:
– Да им хоть есть что защищать насилием: это их порядок, которым они пользуются. А кому же нужно защищать наш беспорядок?
Это отношение именно к российскому самодержавному режиму могло, конечно, сказаться и сказалось на отношении Толстого к государству вообще. Некоторые, особенно резкие статьи и суждения о государстве направлялись Толстым определенно в адрес царского – виттевского или столыпинского – правительства.
Но на этом нельзя было поставить точку. Вопрос об управлении общенародными делами и об организации новой народной власти все же нуждался в разрешении.
Новый тип государства, Советское государство поднялось на такую высоту, какой Л. Н. Толстой еще не мог себе представить. Оно стало подлинным представительством трудового народа и служит только народу, а не какому-нибудь «высшему», аристократическому сословию или касте. Все граждане в нашем государстве равны, и всем предоставлены одинаковые возможности развития и честного труда. Земля и фабрики принадлежат народу. «Господ» нет, есть только организаторы, которые выдвигаются из среды самого же народа. Внешняя политика Советского государства – мирная. Оно, вместе с социалистическими странами и странами народной демократии, последовательно и упорно борется за мир, зная, что войны поглощают бесполезно колоссальные материальные средства, а также силы и жизни людей. Перспективы дальнейшего развития и совершенствования государственного аппарата – огромны, и каждому отдельному гражданину остается только изо всех сил трудиться и содействовать дальнейшему прогрессу и дальнейшим успехам нового советского общества, что каждый в СССР и делает, тем более, что и самый труд в советском государстве уже не является проклятием, а стал «делом чести, делом славы, делом доблести и геройства».
Анархистам следует считаться с истиной, отмеченной еще Владимиром Соловьевым и гласящей, что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад114. Вот чего не учитывал я в своей молодости, идя за Л. Н. Толстым.
Но только деятели российской революции и тут внесли поправку. Они, действительно, верят, что жизнь земная может быть превращена в своего рода «рай». И я, вместе с ними, думаю, что если в течение 100–200 лет прикладывать к делу переустройства государства и общества ту же колоссальную энергию, какую они прикладывают к этому делу теперь, и если не возникнут исключительные, чрезвычайные препятствия со стороны, то жизнь и на самом деле может стать прекрасной, как в нашей мечте, называемой раем.
В 1907 году старик Суворин бранит в своем дневнике тогдашнюю петербургскую публицистику, не исключая и своей газеты. «Все стало дрянью, именно дрянью, – говорит он и продолжает. – Когда народ голоден, беден и невежествен, то во имя его может сказать что-нибудь смелый гений, а не подделыванья под него, не дворяне с добрыми намерениями, но без дел, не буржуа-кадеты, у которых больше капиталов, чем талантов и ума»115. И тут само собой подвертывается имя: ЛениН Вот кто был тем смелым гением, который, во имя голодного, бедного и невежественного народа, снова, как Петр, «Россию вздернул на дыбы» и затем вывел ее на широкий и благодарный путь социалистического развития.
Величайшего значения политическим домыслом со стороны основоположников марксизма было соображение о революционном призвании пролетариата. Только они, марксисты, утверждали, в противоположность нашим «народникам» и другим партиям, что именно рабочие, а не крестьяне и не другие классы, произведут и доведут до конца революцию. «Потерять они могут только цепи, а выиграть целый мир»116. Крестьяне, хоть и страдали так же, но были разрознены, а отчасти (вспомним о кулаках, мироедах!) заражены тем же консервативным, буржуазным душком, как и все вообще собственники. Нет, только на одних рабочих можно было положиться!
Ленин тоже уверял это с первых же шагов своей деятельности, проявляя и тогда, и в дальнейшем, несокрушимую уверенность в единственной правильности своего пути.
Он победил. Что сказали бы теперь народники, «экономисты», постепенновцы, кадеты et tutti quanti?117 Говорить им было бы нечего, а между тем заря коммунизма охватила уже не только Россию, но и ряд других стран: великий Китай, Кубу, Польшу, Венгрию, Чехословакию, треть Германии, Румынию, Болгарию, Югославию, Албанию… Рабочие стали руководящим сословием в этих государствах. Буржуазия Европы и Америки трепещет.