1 на шоколад в трех экипажах (два прислала она). Пили шампанское, ели пироги, конфеты, фрукты, гуляли, и все остались довольны. Видела там Беленького; он, бедный, получил обвинительный акт2; что-то будет! Очень его жаль; такой он тихий и добрый. У Чертковых был доктор Беркенгейм, советует Гале осенью ехать за границу. Мотька3 тоже что-то нездорова; а будут ли они жить в Москве, как предполагалось, или останутся в Телятинках – Беленький не знает.
У нас все время была страшная жара, и только вчера выпал дождь. Засуха погубила много всякой растительности и способствовала пожарам. Семья Левы пробудет до 9-го июля, а потом приедет моя сестра Кузминская с мужем. 28-го собираюсь к Сереже4, но ничего о нем и его семье не знаю; был слух, что она все еще в Москве. Вот охота была сидеть в городе!
Ну вот и кончаю письмо, интересного мало сообщила вам. Никого у нас не было, ничего не случилось. О вас все вспоминаем и все вам кланяются; ждем вас домой.
Преданная вам
4 июля 1914 г. Томск
4 июля 1914 г.
Дорогая Софья Андреевна,
Получил Ваше третье письмо, от 18 июня, за которое сердечно благодарю. Я читал его вслух своим и когда прочел конец, где Вы приглашаете меня ворочаться домой, мама и бабушка, особенно последняя, запротестовали. Впрочем, не могу сказать, чтобы отношение Ваше ко мне им действительно не понравилось: думаю, что мы все ценим его одинаково.
Что же касается моего возвращения «домой», то я могу сказать, что вырешил его время определенно: 21 или 22 июля я выеду из Томска.
Надеюсь, что теперь Вами уже получено письмо, в котором я, хотя вкратце, описывал свою поездку в Кузнецк.
Вернувшись, я тихо и смирно сижу в Томске. Беру в публичной библиотеке книги и занимаюсь.
Сделал только еще одну интересную прогулку в две подгородние деревни. Ночевал один раз у крестьян, другой – у знакомых дачников. В одной из этих деревень я жил раньше на даче, оч<ень> люблю ее, и так как я вообще очень чуток к воспоминаниям прошлого, которые всегда имеют надо мной большую силу, то и теперь побывать в этой деревеньке – к тому же необыкновенно живописной – мне было оч<ень> приятно.
Третьего дня, в день 10-летия со дня смерти Чехова, был в местном летнем театре на чеховском спектакле. Давали «Три сестры». Труппа неважная, но все-таки играли сносно, и можно было смотреть с некоторым удовольствием…
Вот пока и все мои новости.
Шлю Вам, Софья Андреевна, душевный привет, а также прошу передать привет Антонине Тихоновне.
До скорого свидания!
Искренно Вам преданный
В. Булгаков
7 апреля 1915 г. Ясная Поляна
7 апреля 1915 г.
Валентин Федорович, я занялась на досуге нашей библиотекой, кот<орую> вы приводили в порядок, и вот я прошу ответить мне на след<ующие> мои вопросы: 1) Переписаны ли были вами старинные книги в 24-м шкапу на двух нижних (5 и 6) полках? 2) Можно ли книги из самых различных шкапов поставить на их места, не нарушая вашего порядка, или же не трогать их? 3) С какою целью взяли вы их из разных шкапов? Жалею, что лишена возможности общения и переговора личного с вами. – У нас в семье горе, умерли два внука: сын Ильи Льв<ович>а – Кирюша, 9 лет, и сын Мих<аила> Льв<ови>ча – Миша, 5 лет. Сам Мих<аил> Льв<ович> хворал, но теперь здоров и завтра возвращается в свой полк. Тат<ьяна> Льв<овн>а что-то все хворает; она недавно ездила в Петроград. Весна холодная и скучная. У нас взбесился Том, и перестреляли всех собак, кот<орых> он кусал. Осталась одна Белка. Будьте здоровы и бодры. Д<ушану> П<етровичу> привет, если его увидите.
Графиня С. Толстая
24 апреля 1915 г. Тула
24 апреля 1915 г.
Дорогая Софья Андреевна!
Помимо того, что ниже Вы найдете в этом письме кое-какие «деловые» строки, я пишу Вам также и потому, что просто соскучился по Вас, мне кажется чем-то неестественным так долго не писать Вам. В самом деле, я говорю правду. И хотя я совершенно не уверен, увижу ли я еще когда-нибудь Вас в родной для Вас и в бесконечно милой для меня обстановке Ясной Поляны, с ее четырьмя прудами, белыми столбами, сиренью, «предками» в золоченых рамах и с ее великой могилой, – все-таки душою я не оторвал еще себя от этого мира, в котором провел последние 2 года и из которого непосредственно переселился в тюрьму1. А возможно, возможно, что я – уже вечный из этого уголка изгнанник: какая-нибудь сибирская или другая северная деревушка могут навсегда заменить для меня и этот, и все другие уголки, которые я когда-либо знал. Я готовлюсь к этому. Скажу больше – готов к этому. – Все время, как я жил здесь, я чувствовал себя внутренно недурно, хорошо. В настоящее же время состояние мое особенно устойчивое: спокойное и радостное. Вы знаете, как любил Л. Н. поговорку: «fais ce que dois, advienne que pourra»2. Мне кажется, что сознание мое действительно приблизилось к тому, о котором говорят и которое рекомендуют эти короткие слова. Да, пусть будет что будет. Исполняй только свой долг и в остальном полагайся на волю Божию. И эти слова – «воля Божия» – для меня и по сию минуту не только слова: в глубине души своей я чувствую присутствие Бога, свет Его любви меня питает. – Не скажу, чтобы я не жалел, напр<имер>, о том, что я уже не могу делать моих работ (их план, казалось, только-только развернулся передо мною). Ах, очень жалел! Но и эта жалость теперь почти вся в прошлом. Опять: «fais ce que dois, advienne que pourra!..» Жалел я и о работе над Вашей библиотекой. Что делать! М<ожет> б<ыть>, еще удастся мне ее кончить? Или уже эту почти доведенную до конца и требовавшую только более тщательной отделки работу кончит другой? Не знаю. – Между прочим, я думаю просить Толст<овское> об<щест>во, не поручит ли оно хотя бы кому-нибудь из своих членов-адвокатов защищать меня на суде2. Это – единств. возможность приблизить срок моего возвращения к работам Об<щест>ва. И это хорошо бы выяснить поскорее, т. к. нам могут скоро вручить обвин<ительный> акт, а заявление в Суде о защитнике требуется сделать тотчас же. Как Вы посоветуете мне, Софья Андреевна: могу ли я с такой просьбой обратиться к Т<олстовскому> о<бществу>?
Как поживают Т<атьяна> Л<ьвов>на, Танечка, все Львовичи, Ал<ександра> Л<ьвов>на, Антонина Тихоновна? Всем шлю самый сердечный привет, хотя и боюсь, что Андрей Львович на меня сердится. – Как Ваше здоровье, Софья Андреевна, и как налаживается работа с рукописями? Участвуете ли Вы в ней сами? – В заключение маленькая просьба: будьте добры распорядиться, чтобы при случае кто-н<ибудь> из Ваших посланных в Тулу завез мне мое пальто и обе шляпы: в поддевке и в Вашей шапочке уже очень жарко.
Пока – прощайте!
Душевно преданный Вам Вал. Булгаков.
(Мне нужно, для ускорения обращения корреспонденции, писать так: г. Тула, жандармское управление, для передачи в тюрьму политическому заключенному Валентину Федоровичу Булгакову).
P. S. Не откажите в любезности прислать мне с К. Н. мое пальто и обе шляпы. В. Б.
8 мая 1915 г. Тула
8 мая 1915 г.
Дорогая Софья Андреевна! Вашу открытку от 7 апр<еля> я получил только сегодня. На днях я послал Вам подроб<ное> закрытое письмо, а сейчас тороплюсь ответить на вопросы о библиотеке. 24-й шкаф описан весь, включая и 2 ниж<ние> полки. В ящик со всеми моими материалами и с книгами из разных шкафов можно поставить на места только описанные книги, а именно: В<еликого> К<нязя> Ник<олая> М<ихайлови>ча «Старец Федор Козьмич», сочинения Мультатули и учебник Смирнова «История Христ<ианской> Церкви». Остальные книги не описаны, мешать их с описанными было бы крайне нежелательно, описывать же их надо непременно по системе моей и Грузинского. М<ожет> б<ыть>, пока Вы найдете возможным оставить их в ящике? Когда выяснится мое дело и я увижу, что не смогу скоро вернуться
на свободу, я пошлю Грузинскому и Вам подробнейший отчет о том, на чем остановилась моя работа и с чего надо начать, чтобы ее продолжать! Нечего и говорить, как хотелось бы мне самому закончить дело описания библиотеки. Если же не смогу, сделаю все от меня зависящее, чтобы его мог лучше закончить другой: так, чтобы и печальный перерыв в работе никак на деле не отразился. Целую Вашу руку. Ваш В. Булгаков.
Как жаль умерших Кирюшу и Мишу. Ведь я знал их обоих.
12 мая 1915 г. Ясная Поляна
Ясная Поляна, 12 мая 1915 г.
Очень рада была получить от вас письмо, Валентин Федорович. Я нашла его в Ясной по возвращении из Москвы, куда уехала и Татьяна Львовна с дочкой. Поступила Тат<ьяна> Льв<овн>а в санаторию Щуровского, близ станции Подсолнечное; здоровье ее так стало плохо, что пришлось серьезно им заняться. Меня это очень огорчает. Был у меня сегодня и вчера сын Андрюша, кот<орый> получил повышение по службе1 и опять уехал в Петроград. Остались мы пока жить вдвоем с Ниной. Миша на войне; у них умер 5-летний сын Миша. А у Ильи умер его 9-летний сын Кирюша, что очень огорчило мать и всех нас. Саша все еще на войне в Каракелиссах, и вид страданий больных и раненых ее очень утомил, хочет на время приехать отдохнуть и повидаться с нами. Меня иногда мучает совесть, что я вас удерживала от стремления вашего идти в санитары2. Мне хотелось, чтоб вы кончили работу в библиотеке, а потом шли бы на доброе дело ухода за страждущими. Жаль! Хотя вы пишете, что бодры и готовы переносить всякие невзгоды, но, конечно, вам очень тяжело, и я жалею вас всей душой, хотя продолжаю не сочувствовать вашему поступку.
Вчера еще, вернувшись из Москвы, я написала сыну Сереже о том, о чем вы просите, т. е. что не может ли Толстовское общество найти вам защитника и поспешить с этим делом. С своей стороны я хлопотать не могу, не знаю как; слышала, что в Москве хлопочут об этом. Татьяна Львовна много трудилась, но теперь она бессильна по нездоровью.