нечаянно ранили: одного мужчину и одну яснополянскую женщину. Призывали Душ<ана> Петр<ови>ча. Страшно даже гулять ходить. Жаловаться некому, да и бесполезно. Что меня больше всего тревожит, это то, что мы поедим всю заготовленную нами и купленную большей частью Петр<ом> Алексеевичем Сергеенко провизию: муку, крупу, пшеницу, а достать и купить будет негде, и придется с голода умирать. И никто этого как будто не видит.
Несчастье – разгром Оболенских и их Пирогова4, – очень осложнил жизнь, особенно моей дочери, бедной Татьяны Львовны. Хотя Оболенский старается все доставать, что возможно, но их с 4-мя детьми и прислугой 8 душ! Моя Таня очень добра к ним и благодушно относится к своим, случайно павшим на нее заботам, но ей трудно, и мне жаль ее. У нее и денег мало. Оболенский же ровно ничего не предпринимает: читает газеты, играет с кем может в карты, курит и пользуется добротой Тани.
Эти дни я делала подробную опись комнат и вещей Льва Николаевича. Но вижу, что еще не довольно подробно. А эти дни меня измучила боль в спине, и я не могу работать. Мне ведь скоро 74 года! Старость не радость. Последнее время я много переписывала для дочери Тани ее письма ко мне. Их большое набралось количество. Каждый день я учу внучку Таню по-немецки. Но трудно преподавать язык без постоянного разговора.
Весна подвигается тихо; вид из окна еще зимний, везде лежит снег, дороги до шоссе еще мокро-снежные, а на шоссе – сухие; ни на чем нельзя ездить, а ходить приходится по воде.
Очень буду рада увидеть в печати вашу большую и добросовестную работу по составлению каталога яснопол<янской> библиотеки. С очень хорошим чувством и благодарностью судьбе вспоминаю то время, когда мы тихо и дружно жили с вами, Ниной и Душ<аном> Петр<ови>чем, каждый занятый своей работой. Когда теперь я увидала ваш почерк в письме, – мне захотелось и вас повидать. Но теперь езда почти невозможна, а то мне и в Румянц<евском> музее было бы много интересной работы5.
Ну, прощайте, дорогой друг, уж мое письмо слишком длинно, за что прошу извинения. Я теперь почти никому не пишу писем. Кому нужно читать о чужих горестях, когда у каждого теперь свое сердце наболело.
Любящая вас и преданная
13/23 мая 1918 г. Ясная Поляна
23/13 мая 1918 г.
Дорогой Валентин Федорович,
Спасибо вам за присланную мне вашу книгу1. Постараюсь прочитать ее, так как очень ею интересуюсь. Но пишу «постараюсь» потому, что зрение мое очень падает, начинаю слепнуть. Ведь скоро мне будет 74 года!
Мы все надеемся, что вы выберете времечко побывать в Ясной Поляне. Давно с вами не виделись.
Получила я письмо от Н. М. Жданова, который просит экземпляр Полного собрания сочинений Льва Ник<лаевич>а продать ему. Я не знаю, остались ли у вас в Музее еще экземпляры. Продавать последние, по-моему, не следует. Если же их больше пяти, то можно один уступить Н. М. Жданову. Я бы написала ему самому, но совсем не знаю его теперешнего адреса. Письмо его ко мне шло очень долго, как и все письма в настоящее время. Пропадает также много, что досадно.
Скучаю я по Саше, давно ее не видала; а она, бедная, пишет, что всегда голодная, и материнскому сердцу это больно! И сколько теперь в России голодных и жалких людей и детей! Мы здесь еще не бедствуем. Спасибо П. А. Сергеенко, что старается добыть нам пропитание; но он стал хворать последнее время, а чем дальше, тем все труднее добывать; а на нашей усадьбе более 50 человек кормятся. Что будет дальше, Богу одному известно! Как-то вы поживаете? Говорят, что вы много и очень красноречиво беседуете с посетителями Толстовского музея.
Если вы знаете, дорогой Валентин Федорович, адрес Жданова, передайте ему то, что я вам пишу о Полн<ом> собр<ании> соч<инений> Льва Ник<олаеви>ча. Я не помню, что сделали с остальными книгами в книжном складе, где находились мои книги. Увезли ли остальные, как предполагали, в сарай Толст. Музея, или все еще наш склад оплачивается, и не все вывезено?
Простите, что беспокою вас своими делами, но до Москвы я теперь никак не могу доехать.
Живется тяжело вообще; угрожает и нам даже, что не будет что есть зимой. Думаю по ночам о своих детях, внуках и друзьях, и так мучительно страдаю о всех.
Жму дружески вашу руку и вспоминаю всегда о вас с любовью.
18 июня 1918 г. Москва
18 июня 1918 г.
Многоуважаемая и дорогая Софья Андреевна!
Сердечно благодарю Вас за письмо. Я должен был получить его в Сибири, а получил в Москве. В Сибири потому, что 26 мая я выехал туда из Москвы по Северной ж<елезной> д<ороге>, через Ярославль – Вологду – Пермь и т. д. Я хотел провести лето у матери. Но доехал только до г. Вятки (в 1000 вер. от Москвы). В Вятке наш поезд был задержан на двое суток, а затем нам выдали обратные билеты и привезли обратно в Москву. Оказалось, что в виду восстания чехословаков всякое сообщение с Сибирью прервано. Между Екатеринбургом и Омском в разных местах путь разрушен, идут бои, в Челябинске свергнута «советская власть» и т. д., и т. д. Теперь приходится расстаться с мыслью о поездке на родину. По всей вероятности, лето я проведу в г. Владимире. Мне хочется более сосредоточенно поработать вне московской суеты.
От всей души благодарю Вас, Софья Андреевна, за приглашение побывать в Ясной. Может быть, попозже я, с Вашего позволения, загляну в это дорогое для меня место на денек-два. А пока, к великому сожалению, не смогу.
Н. М. Жданову о Вашем разрешении продать ему 1 экз<емпляр> Полн<ого> собр<ания> соч<инений> будет передано. За Вами теперь остается в музее еще 5 экз<емпляров> Полн<ого> собр<ания> соч<инений>, из которых ни один не будет тронут без Вашего разрешения.
Склад Ваш в Кокоревке еще не освобожден. Я все поджидал от Вас высылки последнего счета от Акц<ионерного> об<щест>ва товар<ных> складов. Этот документ нужен при окончательном расчете, о чем я Вам писал. Но, вероятно, Вы, за многими делами, запамятовали это. – К сожалению, выяснилось еще, что сарайчик при музее оч<ень> мал и весь сплошь заполнен всякими вещами, так что вывезти туда остатки книг из Вашего склада не представляется возможным. Не найдется ли для этого помещения при квартире Сергея Львовича? Сам, к тому же, уезжаю не далее, как завтра утром, и уже не смогу взять на себя перевозку книг. Но эту операцию прекрасно мог бы выполнить (за ничтожные «чаевые») музейский артельщик Басов, которым Сергей Львович и мог бы распорядиться. М<ожет> б<ыть>, Вы бы улучили время написать об этом Сергею Львовичу, п<отому ч<то> платить за склад, мне кажется, не стоит.
Одновременно с Вашим письмом я получил другую открыточку из Ясной Поляны – от П. А. Сергеенко, за которую сердечно его благодарю.
Надеюсь, что присутствие П<етра> А<лексееви>ча все-таки много облегчает Вам заботы о сохранении и ведении Ясной Поляны.
Пока позвольте попрощаться с Вами и пожелать Вам бороться так же успешно с годами, как всегда. Целую с любовью Ваши руки и прошу передать всем яснополянцам мой привет от глубины души.
Любящий Вас и преданный Вам
Вал. Булгаков
Часть IVПисьма канадских духоборцев к В. Ф. Булгакову
1. 10 февраля 1955 г.
Уважаемый Валентин Булгаков.
Я, Петро Верещагин, когда-то писал тебе в Чехословакию1.
Где можно достать Толстого литературу?
«Исследование 4-рех евангелий»2 и князя Трубецкого «Учение о Логосе»3. Об этих книгах я запрашиваю прежде всего.
Так же греко-русский словарь.
Есть ли там книга Ф. Леванова: «Острожники и раскольники»? 4
В. Бонч-Бруевич, тоже будто бы о духоборах составил книгу5. Хотелось бы о ней знать.
Леванов пишет, что в архиве в Москве лежат записи о духоборах, еще им не исследованные6. Как бы эту исторью духоборов в кучу собрать?
Имеют ли там толстовцы журнал?
Пришлите адрес какого-либо толстовца в Сибири.
С нижайшим приветом к вам
Петро Верещагин
Peter G. Vereshchagin Oescent Valley B. C.
Canada
Где находил Толстой те записи, из которых извлекал древние, неискаженные подлинники?
В Толстого евангелии сказано: «Я пришел не исполнить закон и пророков, но нарушить»7. «Сего дня ты есть со мной в раю»8. Что собственно значит греческое слово «son» (еси) по словарю?9 (лучше было бы в самих греков об этом вспросить)
Когда мы читаем: «мы не против плоти и крови»10, тут греческое слово «ххро^» значется «против», но в тексте: «вначале было слово…» это слово значится «у Бога»11.
Или переводчики ошибались, или умышленно так переводили? Удивительно, где тут недомогательство, что и современные переводчики не догонят в чём дело?
Посылаю 20 12 на почтовые расходы и на духовное дело.
Здесь радостно то, что духоборы стали заниматься литературой, но многие свободники придерживаются еще старому суеверию, что мол «это мертвая буква», – не зная значения буквы, – где она должна определяться мертвой.
Мне приходит в голову мысль, что духоборы, если бы не суеверия безграмотности, когда бы знали, что те павликиане13, из которых мы, духоборы, вышли, «убоину в пищу не употребляли»14. А зная это, то прежде бы не от икон отказывались бы, а служили бы живому Богу.
Здесь власть свободненских детей увезла подальше от двора этих детей, в школу обучаться. Может, это как-либо могло бы уладиться в будущем по хлопотам людей религиозных. Кажется, что насилие человека над человеком быть бы не должно.
Когда весь мир шумит о свободе и справедливости, то мы взглянем на запись Толстого, Толстой солдатчину тоже называл рабством. Так что несправедливость всегда будет лежать на совести тех, кто народ в солдаты забирает.