Перед уходом из храма я долго беседовал со стариком-гадателем и описал себе в книжечку весь его ученый багаж (стихи на каждый случай гадания). Вообще гадание чрезвычайно сильно распространено в Китае: «отраженье духа» — искусство физиогномики, т. е. гадание по чертам лица, геомантия — гадание по поверхности земли, без которого не проходит ни одно дело, особенно похороны, и т. д. В книжечке большое место отведено гаданию о браке. Гадательные формулы вменяют в непременное условие бракосочетания, чтобы по два особых циклических знака[35] для года, месяца, дня и часа рождения жениха и невесты отнюдь не противоречили друг другу. Так, например, молодой человек, родившийся в год Змеи, не должен жениться на девушке, родившейся в год Мыши (в противном случае на них обрушатся страшнейшие несчастья, на щедрое описание которых у гадателя имеется большой запас готовых шаблонов). Точно так же и девушка, появившаяся на свет в год Тигра, не смеет мечтать о приглянувшемся ей кавалере, рожденном в год Овцы, и т. п. Конечно, гадатель может многое изменить в этих комбинациях, подгоняя их по собственному произволу, но чтобы этот произвол действовал в желательную для гадающего сторону, надо подсыпать и подсыпать монеты. Можно представить себе, как осложняется этим изощренным суеверием и без того-то нелегкая жизнь китайского крестьянина.
От Таймяо, от его северных ворот, начинается дорога-лестница на Тайшань, идущая к самой его вершине. Этот подъем сулит нам много интересного.
Неподалеку от Таймяо расположился храм другого весьма популярного божества — бога денег, Цайшэня, стоящего во главе целого легиона богов денежного обилия. В его свите находятся: дух, посылающий выгоду торговле; отрок, зовущий деньги; жирный, с отвислым чревом, Лю Хар — бог монет и многие другие.
В этом храме меня заинтересовали фигуры, ведущие на поводу коней. Окружающие объяснили, что это — кони-звезды (синмар), предназначенные для поездок самих божеств. Молиться — значит приглашать, просить бога прийти на помощь. Конечно, вежливо при этом послать за ним коня: так и богу удобнее, и явится он скорее. Обычно для этой цели покупают бумажные изображения и самого бога, и коня-звезды и после молитвы сжигают их, т. е. как бы приглашают и провожают бога.
В стороне от центральных фигур Цайшэня и его приближенных я, к своему удивлению, встречаю фигуры водяных божеств, заведующих разделом вод, усилением волн и прочими водными делами. Им, как всем водным духам, следовало бы находиться в храме Лун-вана — Царя Драконов, Водного Владыки, а никак не в храме Цайшэня. Даос-монах простодушно объясняет, что это делается, дабы привлечь в храм побольше верующих. Есть свободное место в храме — отчего же не поставить лишнюю пару богов! Чем больше, тем лучше. Даос угощает нас хорошим вкусным чаем. Заваривает его чрезвычайно аппетитно: сухие листья чая кладет прямо в чашку, и там уже обваривает крутым кипятком. Затем накрывает другой чашкой, лишь несколько меньшего диаметра. Листья опускаются на дно, и зеленоватый отстой мы отхлебываем глоточками, отодвигая край верхней чашечки. Наслаждение!
Я вообще крайне доволен приемом, который нам здесь оказывают всюду. Любезнейший народ, гостеприимный, вежливый, услужливый!
Китай — страна вежливости и, даже более того, — страна привета. Уже в Пекине я был поражен обилием форм выражения привета на китайской почтовой бумаге и почтовых конвертиках, где благопожелания и изысканнейшие комплименты представлены в вариациях совершенно виртуозных. И в путешествии я на каждом шагу отмечаю исключительную приветливость населения. Заходим ли мы в храм, или в школу, или в лавку — нас прежде всего усаживают на почетное место, угощают чаем, расспрашивают, интересуются, не скупясь на комплименты, и манеры у всех строго почтительны.
Но вежливость и привет идут еще гораздо далее, в самую толщу народа. Когда мы с Шаванном проходим, сидящие на корточках и отдыхающие рабочие или крестьяне поднимаются и необычайно приветливо кивают головой. Если курят или едят, то делают руками приветствие, поднимая их вместе с чашкой, куском хлеба, трубкой и т. д. Приглашают разделить трапезу, как бы ни была она скромна. И так повсюду. Удивительно! Китай — особая страна. И чем дальше, тем больший интерес привязывает меня к ней, полной стольких еще для меня загадок. Я чувствую себя великолепно. Шаванна же подобная жизнь утомляет.
На обратном пути заходим в Гуаньдимяо. В храме идет приготовление к театральному представлению. Сцена, как это водится, устроена против главного алтаря, лицом к богу, а то, что зрители при этом стоят к нему спиной, никого не трогает и не возмущает. Богатая постоянная сцена поражает роскошью. Под крышей и на балках вырезаны из дерева целые сложные исторические сцены в мельчайших деталях и с гармоничным связующим орнаментом. Зрителю дана, таким образом, полная возможность наслаждаться этим художественным зрелищем. Однако китайскому вкусу и чутью не меньше говорит художественное убранство сцены, литературное по содержанию (о чем я уже говорил) и каллиграфическое по форме. Известно, что каллиграфия в Китае считается искусством высоким, не уступающим живописи. За каллиграфической реликвией (например, знаменитого каллиграфа IV в. н. э. Вань Си-чжи) охотятся из поколения в поколение; о ней пишутся трактаты за трактатами; она оценивается в невероятные суммы, и даже эстампы с имитирующей ее плиты далеко не всегда доступны. Само собой разумеется, что для убранства сцены подобное каллиграфическое оформление отбирается с большим старанием. Литературные формулы, как водится в таких случаях, полны сложных литературных намеков и, так сказать, больше не говорят, чем говорят, предоставляя знатокам разбираться в смысле надписи по мере их собственной остроты и чуткости. Так, над дверями, ведущими на сцену из задней единственной стены, крупнейшими иероглифами пишется обыкновенно следующее: над правой дверью — «Чу цзян», т. е. «Выходит воеводой»; над левой — «Жу сян», т. е. «Входит министром». Смысл этой надписи исходит из общего содержания исторических драм, где главные роли распределены между защищающими трон или, наоборот, его свергающими генералами, с одной стороны, и честными или, наоборот, вероломными министрами — с другой.
Таким образом, надпись имеет следующий смысл: «Актер отсюда выходит в роли генерала, а сюда (налево) уходит в роли министра», или еще вернее: «Актер, вышедший (за границу) воеводой; актер вошедший (во дворец) министром». И все это только для того, чтобы сказать попросту: «Вход — выход!» А это, конечно, простейшая надпись.
21 июня. Восхождение на Тайшань заняло у нас два дня. Начали мы его в 6 часов утра 19 июня.
Вся дорога от подножия горы до ее вершины — это ряды гранитных лестниц и мостовых. Грандиозное сооружение!
Террасы, которые образует возвышенность, составляют как бы отдельные марши этой лестницы. И с каждым таким маршем все более открывается живописный вид.
Груды, сплошные груды полуседых камней создают общий красивый фон. Порой на большом камне высечено крупными красными знаками изречение вроде: «Облачные горы, чудная перспектива». Овраг с маленькой речкой-ручейком тоже завален причудливо изрытыми камнями, на откосах его — пещеры. Каменисто, дико, но и здесь живут. Уклоны горы подрезаны, и на них — кропотливым трудом возделанные пашни. Землянки врезаны в почву; жизнь прилепляется всюду.
Чем выше, тем шире открывается красивая картина гор, поросших мхами и папоротниками всех оттенков. Изумительные, щедрые сочетания красок.
Надпись на придорожном камне патетически комментирует: «Мало-помалу входим в страну прекрасного». Старатели с литературными замашками прицепляются буквально к каждому случаю: дереву, камню, чтобы написать что-нибудь, не останавливаясь перед отсутствием таланта и даже грамотности.
Каменная лестница идет к вершине горы, то поднимаясь, то спускаясь. По этому поводу говорится, что она «устремляется в облака».
Повсюду — массы нищих. Ребятишки карабкаются по бокам дороги, бросаются под ноги, просят милостыню (взрослые эксплуатируют их). Старухи и старики причитают нараспев.
Пилигримки (паломницы) на каждой лестнице, перед каждым храмом бьют челом, твердя: Амитофо, хотя храмы и не буддийские. Амитофо — это китайское звучание имени Будды Амита. Бесконечное повторение этого обращения к Будде соответствует многократным «господи помилуй» в христианских церквах[36].
Добираемся до Чжунтяньмынь — Средних Небесных ворот, отмечающих полпути. Отдыхаем в чайной. И здесь, конечно, тоже надписи. В одной, например, весьма подробно говорится о том, как в «день сжиганий» (праздник предков) ученые и чиновники собираются в местном храме, чтобы жечь благовония. Народу собирается много, все едят и пьют на дороге (в чайных), поэтому чай достать трудно, а если в этот день не напьешься, то весь год будешь страдать от жажды (очевидно, такая примета). Мораль ясна: торопитесь напиться чаю, хотя бы и не в «праздник сжигания»!
Ползем дальше. Длинной нитью тянется наверх ряд лестниц. А внизу панорама: складки гор, долина во мгле, русло знаменитой в истории Китая реки Вэньхэ и город Тайань, квадратно лежащий в зелени сосен и кипарисов. «Взойдешь на Тайшань, и земля кажется маленькой», — сказал Конфуций, поднявшийся, согласно преданию, до этих самых мест.
Минуем Пик тысячи сосен. Сосны действительно всюду. Среди камней, на выступах скал, каким-то чудом укоренившись в малейших расщелинах, растут они, изогнутые, с плоской кроной и по-змеиному вьющимися ветвями, — естественная стилизация, столь близкая искусственной стилизации китайской живописи.
На одном из уклонов горы расположилась летняя резиденция американских миссионеров. Что ж, место выбрано со вкусом!
Доходим до храма Лежащего тигра. Здесь пребывает священный тигр с горы Тай, знакомый мне по лубочным картинам, где он изображается рычащим на чертей и охраняющим дом от нечистой силы. На соседней скале древним почерком, которым пишутся талисманы и заклинания, написан огромный знак тигра.