В городе огромное объявление: «По время моления о дожде запрещается резать скот. Небо заботится о жизни».
За воротами города — озеро, плавают удобные, легкие плоскодонки. В остальном же Г'уйдэфу до смешного похож на любой другой китайский город. Конечно, толпа идет за нами, как лава. Безмерное любопытство, однако в приставание не переходит.
На дворе гостиницы кричит, надсаживаясь, продавец, арбузов — на вид десятилетний мальчишка, я спросил его, — оказалось, ему восемнадцать лет! Покупаем «ароматные арбузы, слаще сахара»! Действительно, хороши.
10 июля. До Кайфынфу нам предстоит проделать еще 280 ли по дурной дороге. Перспектива! В городе Нинлинсянь я списал огромное траурное объявление, висящее на дверях дома. Белыми иероглифами на синей бумаге написано: «Извещаем о трауре, великий плач». Подробно сообщают, в какие дни будут совершаться похоронные обряды: «встреча души» — на третий день после смерти, когда все родные и знакомые приходят взглянуть на усопшего, ибо в этот день душа его возвращается к телу и ее должно встретить; обряд «седьмого дня», когда буддийские и даосские монахи читают возле тела священные книги (это, конечно, только в достаточно богатых домах!); «совместная ночь», которую родные проводят в комнате рядом с гробом, и, наконец, вынос гроба. На доме, где есть покойник, обязательно вывешивают такие надписи. Таков обычай. В соответствии с патриархальной религией и культом предков, смерти вообще уделяется чудовищное, чрезмерное внимание. Дом в трауре отличают от других по всем статьям, и надолго (по родителям около трех лет). Вместо красных надписей на дверях, косячках, карнизах и всюду — синие; картины, содержащие веселые красные краски, заменяются другими, из которых изгнан красный цвет; благожелательные надписи заменяются печальными; ближайшая родня носит грубые халаты из посконного (небеленого) холста. Похоронный обряд необычайно сложен и тянется мучительно долго. Место, где надлежит похоронить тело, должно быть избрано особым, магическим компасом в руках гадателя-геоманта (конечно, шарлатана) и откупить его надо любой ценой. От этого весь Китай покрыт могилами, занимающими иногда большое пространство (особенно, императорские и мандаринские), отнимающими землю у живых.
Гадание о выборе кладбища считается первой обязанностью каждого сына или дочери. Геомант же, разумеется, не торопится. И все это время гроб стоит в доме (только богатые могут переправить его в храм), труп разлагается, отравляя всем жизнь. В зажиточных семьях гроб делается поэтому с особой заботливостью и щели его заливаются знаменитым китайским лаком, не пропускающим газов.
Панихида может тянуться чуть ли не месяц. Для заупокойного служения богатые люди приглашают всевозможных служителей культа, дабы привлечь побольше духов, все равно какого происхождения: буддистов-хэшанов, даосов-лаодао, ламайских лало, монахов и монахинь-почитательниц Гуаньинь. С удовольствием пригласили бы (и не поскупились бы на плату!) и европейских монахов, монахинь, попов, ксендзов, пасторов и всех прочих, если бы те согласились идти за гробом вместе с «желтыми» и пренебречь своей расовой гордыней. В Пекине мне однажды пришлось простоять в деловой части города чуть не целый час из-за гигантской похоронной процессии, в которой приняли участие буквально все монахи, каких только можно было набрать в Пекине и его окрестностях. В известном китайском анекдоте рассказывается по этому поводу, как душа покойного жаловалась сыну, что буддисты велят ей идти к Будде (на запад), даосы — к Лао-цзы (на восток), ламайцы посылают на север, а монахини — на юг, в царство Гуаньинь, и рвут душу на части своими усердными заклинаниями. Конечно, все это стоит денег огромных. Ритуал похорон обставлен с предельной пышностью и довершает разорение семьи. Покойника обязательно несут в тяжелом двойном гробу и в тяжелом балдахине, для чего требуется много носильщиков; перед ним несут всякого рода древние символы почтения к важной персоне; женщин сажают в экипажи и т. д. Одним словом, одна похоронная обрядность может истощить благосостояние зажиточной семьи надолго. Что же касается бедняков, то они, конечно, не могут следовать всем этим обрядам, но, движимые религиозной традицией, тоже лезут вон из кожи, чтобы хоть как-то удовлетворить ее требования, и окончательно разоряются.
Приезжаем в Хуэйчжоу; это большой город. Обращает на себя внимание большая католическая церковь, тяньчжутан. Значит, католические миссии разбрелись повсюду! Проезжая в телеге до гостиницы, замечаю массу курилен опиума, даже рядом с ямынем чжичжоу. Курящие лежат вповалку, другие ждут очереди, чтобы лечь. Тут же полицейский участок. Для устрашения публики вывешены допотопные копья.
Толпа встречает нас обычными криками: «Нет косы! Кожаные сапоги!» Последняя фраза есть общее восклицание всюду, где бы мы ни проезжали. Глаза сначала устремляются на сапоги, потом на нас.
Обедаем в гостинице. Затем, как всегда, отправляемся в город.
Заходим в интересный храм Предков, покровителей Сяо и Цао. Сяо Хэ и Цао Цань были первыми советниками при императоре, основателе Ханьской династии, как его ближайшие помощники содействовали установлению династии. В последующие века они были канонизированы, и так как оба гуна (князя) происходили из мелких секретарей-писцов, все чиновники, имеющие обычно точно такое же происхождение, поклоняются им, приносят жертвы и называют «предками-покровителями», явно избегая личных имен. Известно, что китайский вежливый язык вообще избегает личных наименований. Считается неприличным спросить имя, ибо это могло бы дать повод думать, что человека хотят назвать по имени, словно слугу. Поэтому, осведомившись о «благородной фамилии», спрашивают также об «уважаемом прозвании», на что обычно в ответ получают и имя и прозвание. Имена же государей были совершенно запрещены для произнесения и даже воспроизведения в письме с незапамятных времен китайской истории и заменены девизами правлений. Так, ханьский Гао-цзу, при котором состояли советники, это — девиз Лю Бана и в переводе значит «Высокий предок». Впрочем, перевод этих девизов — вещь нелегкая, ибо это почти всегда — тайный намек на канонический текст, обнаружить который не сразу может и китайский начетчик.
Предки-покровители — весьма интересный момент в общем культе предков, как переход от почитания к поклонению, обожествлению и откровенной религии. Подобных покровителей имеют многие специальности и ремесла. Так, брадобреи считают таковым некоего Ло-цзу, кровельщики и плотники — Лу Баня и т. д.
Храм очень велик. Статуи гунов сделаны из глины и одеты в великолепные узорные придворные одежды, на головах — чиновничьи уборы, как у небесного чиновника.
Весьма интересным оказался также маленький храм-кумирня Хо-сина, духа огня (обожествленная планета Марс). Само божество имеет весьма свирепый вид. У него — красная физиономия о трех глазах и шесть рук, угрожающих оружием. Однако на затылке у него еще одно лицо, красивое и благодушное. Это значит, что в сражениях он принимает ложно свирепый вид, а когда оставляет войну, то становится добрым и мирным. Постоянными атрибутами Хо-сина являются огненное колесо, огненный лук и огненные стрелы. Все эти предметы, конечно, крайне огнеопасны: если Хо-син швырнет их в чей-нибудь дом, то пожар неизбежен. В народе Хо-син очень популярен, так как ему молятся о предотвращении пожара. Но и тогда, когда дом уже горит, люди нередко и не помышляют о том, чтобы гасить огонь, а молят Хо-сина не жечь их[51].
На обратном пути заходим на маленькое кладбище, которое, оказывается, принадлежит фуцзяньскому землячеству. Любопытно! В Китае широко распространены общины, объединяющие людей одной провинции. И так как обычай требует хоронить покойника на родной земле, а стоимость провоза тяжелых гробов весьма значительна, то как выход из положения и создаются эти общинные кладбища (на земле, купленной землячеством), дабы хоронить на них земляков, умерших «вне земли своих предков».
11 июля. В 4 часа утра опять в путь. Дрожим от холода и утренней сырости. Затем восходит жаркое солнце и начинает жечь. Пыль летит со всех сторон, внутри телеги все густо ею покрыто. Тяжело дышать. Свет солнца, отражаемый блестящими слоями мелкой пыли, слепит глаза.
Возницы то дремлют, то просыпаются и начинают бешеную скачку. Выскакиваем в ужасе из телег и маршируем в облаках пыли. Не знаешь, какое из зол меньше. Устали так, что, приехав в Цисянь, никуда не выходили, и город остался нам неизвестен. Это грустно и обидно.
В гостинице весь персонал оказался магометанским, и потому мы остались без куры: убить курицу может только сам ахун, да и то в пяти километрах от города на каком-то холме (не то на кладбище, не то в храме).
По дороге из Суйчжоу минуем маленькие белые фанзы сторожевых караулов с надписями: «Осмотр и выявление преступников. Охрана и сопровождение путешественников» (Важна параллель!). Вчера в Суйчжоу я видел полицейский участок, на объявлении которого был нарисован тигр, разевающий пасть. Картинно!
Шагаю пешком. Китайские ли необыкновенно коротки: таково впечатление марширующего по дороге[52]. До Кайфына осталось всего 70 ли! Завтра прибудем.
Тополя, которыми обсажена дорога, имеют вид букетов. О них заботятся, подстригают. Да и сама дорога ширится: уже три колеи. Начали попадаться чиновники, едущие в сопровождении слуг в форменных шапках. Чувствуется приближение сяня (города).
Вообще же монотонность пути на всем пространстве от Цзининчжоу до Кайфынфу затрудняет его описание. Все то же и то же: едут в тачках люди, кряхтят тачечники, едут колесницы со сплошной заделкой колес (без спиц) и с разнокалиберной запряжкой (обычно вол, мул и осел). Подобный «выезд» вид имеет не слишком парадный, но это никого не смущает. На телегах часто можно видеть надписи вроде: «колесо, как круглый диск луны, за день проходит 1000