ли пути, идет по земле, как лодка плывет по воде» и т. п., призванные компенсировать недостатки конструкции и отсутствие ремонта.
12 июля. Подъезжаем к Кайфыну. Первое, что мы видим, это упражнение кавалеристов на плацу. Затем нас останавливают полицейские и требуют карточки. Едем по городу. Он очень большой и очень торговый. Дома большие, словно в Пекине, даже лучше. Останавливаемся на постоялом дворе, в очень людном и шум ном месте.
Прежде всего, конечно, едем менять деньги. Эта возня доставляет нам немало хлопот на протяжении всего нашего пути. Денежных систем страшно много. Есть места, где идут медные тунцзыры, а кое-где таэли, серебряные доллары. Есть места, где идут даяны, в иных — чохи. Размен самый фантастический: наменяв таэль несколько раз, превращаешь его в нуль, ибо за размен берут огромные деньги! Мы сидим в телегах на связках денег и «колбасах» долларов. Никаких ассигнаций и билетов. Возим с собой пуды и расплачиваемся только звонкой монетой. Проблема единой монеты и особенно единой банкноты в Китае — острая проблема.
В городе масса иностранных лавок. Товар главным образом японский. «И дешево, и худо», — говорит о нем продавец. Есть и европейские товары, в том числе пресловутые кожаные сапоги. Очень дорого. Пока мы в лавке, вокруг нас толпа. Видно, иностранцев здесь немного. В гостинице нас уже дожидаются чиновники из полиции и из ямыня. Попросили наши карточки, скопировали паспорта. Это впервые.
В наше отсутствие приходил еще некто из бюро иностранных дел и велел сказать, что ждет нашего ответного визита. Начинается!
Великолепно обедаем, мастерски, по-китайски зажаренной курицей и огурцами в соусе. Пьем прекрасное вино, наслаждаемся отдыхом.
13 июля. Кайфын — город очень интересный, особенно для историка. Как бывшая столица Китая (X—XII вв.) он сохранил следы былого величия, вплоть до дворца и трона династии Сун. Любуясь древней архитектурой города и сравнивая ее с поздней и современной, поражаешься устойчивости китайской культуры. Эта устойчивость иногда производит впечатление курьеза. Так, выкопанные из земли древние вещи оказываются точь-в-точь такими же, какие они и в нынешнем китайском быту. Только в Китае возможны подобные анахронизмы.
Заходим в лавку, где есть книги и слепки (эстампажи). Шаванн набрасывается на свои любимые чжи (географические описания), которые он скупает и в малых городах, и в больших центрах. Эта ценнейшая для изучения истории Китая литература находится на краю погибели, в книжных свалках, и продается по дешевке.
Любопытно, что самый ходовой и самый дешевый товар в книжных лавках — это астрологические календари, альманахи, в которых подробнейшим образом обозначено, что можно делать в данный день и чего нельзя (от заключения брака до бритья головы включительно), чтобы не навлечь на себя небесной кары.
Лубочных картин в лавке не оказалось. От продавца узнал, что они печатаются в 40 ли от города, в Чжусяньчжэне.
Затем едем смотреть Фаньтосы. Это — полуразвалившийся храм с огромной пагодой-ступой, живо напоминающей Будди Кайя. В нишах статуи будд сунской скульптуры. Усердия ради их кто-то раскрашивает. Внутри ступы полое пространство с лестницей, ведущей на самый верх. Стены покрыты бесчисленными барельефами. Статуя Будды имеет чудовищную руку, не соответствующую туловищу (чуть ли не касается пола). В главном зале расположилась семья нищих — едят из котла. Тут же и все прочее их хозяйство.
В соседнем дяне (зале) восемь гробов ожидают захоронения. Обычная для городских храмов картина! Некоторые из них должны быть отправлены на родину, другим еще не определено благоприятное погребение. Запах свидетельствует о том, что потомки весьма небрежно залакировали щели гроба! Эта бесконечная возня с покойниками — ужасный обычай, на юге Китая он, видимо, сильнее, чем на севере. Что же касается бедняков, умерших не на родине и не имеющих права на похоронение в чужой земле, то их попросту выбрасывают за стену города в кое-как сколоченных гробах, где их и подбирают собаки, естественные ассенизаторы больших городов, в том числе и Пекина.
В Чжудаванмяо (храм Дракона) я в первый раз увидел секрет производства богов в Китае: статуя представляет живого чиновника в костюме, который они носят и поныне, однако лицо позолочено. Это был известный даотай — чиновник особых поручений, который искусно управлял рекой (на Хуанхэ специальные чиновники следят за уровнем воды), и потому после смерти превратился в дракона.
Рядом кумирня Трех Святых, или Трех Планет (местные жители слово жэнь — святой — произносят как син — планета). Все три — тоже драконы: один управляет дождем, другой — колодцами и источниками, третий — реками. Кумирня роскошная, заново отделанная. Видимо, часто посещается.
14 июля. Утром едем с визитом в януцзюй, иностранное бюро. Нас ожидают девять чиновников в полном параде. Такого приема мы никак не ожидали. Приглашены завтра на обед.
Идем смотреть сингун — походный дворец, в котором шесть лет тому назад, во время «боксерского восстания», останавливались и жили со своим двором богдыхан и вдовствующая императрица, возвращаясь домой после бегства. А так как никому не позволяется пользоваться богдыханским дворцом, то он и стоит запущенный. Нас сопровождает чиновник из иностранного бюро, некто Чжан. Поэтому специально для нас открывают двери, заклеенные бумагой с надписью: «Такой-то даты Суй бянь Гуан-сюя заклеено». В зале для аудиенции два великолепных мраморных экрана с удивительной имитацией пейзажа гор и волнующегося, бурливого, запертого в скалах моря. Под троном богдыханши — трон Цянь-луна в ящике.
Богдыхан помещался в боковой комнате. Чжан комментирует это обстоятельство следующим образом: «Императрица не позволила императору спать в его собственной комнате, а заперла его в библиотеку, потому что между ней и императором не было, видите ли, особой гармонии. Он не любил боксеров, а она любила» (!). Помещения для императрицы, евнухов, наложниц и т. д. — однотипны и пусты. В кадках сквозь ужасный мусор можно рассмотреть вещи, чашки, блюдца. Мебель... продали. Вот тебе и недотрога — дворец! Двор зарос травой. «Когда император приедет, снова вычистим», — невозмутимо говорит Чжан.
Едем на место бывшей еврейской синагоги. Кайфын, насколько мне известна история евреев в Китае, был центром китайского еврейства и иудаизма с XI в. н. э. Иудейство прошло в Китае бесследно, если не считать исторических памятников (надписей на камне, книг и т. д.). Последние следы религиозного иудейства исчезли в половине XIX в. Китай — единственная страна, где иудейство никогда не объединялось и не было обособляемо, где не было еврейских погромов и где иудейская нация была целиком поглощена китайской, если не считать некоторых семитических отличий, изредка кое-где еще наблюдаемых. Еврейские семейства в Кайфыне совершенно окитаились и только встреченный нами типичнейший еврей с курчавыми волосами выдает древнюю кровь. Они не исповедуют ни своей религии, ни китайской. Скептики и атеисты. Любопытно, однако, что, как мне тут сказали, их молодежь вся служит в банках.
На месте синагоги находим лужи и пустырь. Из четырех великолепных памятников, описанных десять лет назад, остался уже только один. Ничего нового обнаружить не удалось. Имеющиеся надписи уже опубликованы.
Едем далее. Огромное, несомненно самое красивое здание во всем городе, занято храмом братьев Цзэнов, Цзэн Го-фаня и Цзэн Го-цюаня.
Такие храмы воздвигаются по специальному указу императора, как посмертная честь особо отличившемуся мандарину. Ему приносятся жертвы, чиновники приезжают поклоняться его таблице, создается культ (от которого полшага к обожествлению, возведению в драконы и т. д.). Висят надписи, в которых оба брата сравниваются со столпами, без которых покренилось бы небо, с золотыми стропилами в подводном дворце Дракона и т. п. Их ученик Сюй Чжэнь-вэй, тоже чиновник, вышедший из простого народа, именуется «утесом в середине реки, принимающим на себя основной напор воды», так как он десятки лет служил начальником работ по укреплению русла Хуанхэ. (Подобные храмы весьма характерны для государственного официального культа и очень интересны для историка религии как один из источников, питающих китайскую религию.)
Еще красивее самого храма его задний огромный павильон — летнее пребывание сюньфу (губернатора). Обставлен павильон роскошно, среди прекрасных картин особенно замечательны два портрета обоих Цзэнов — произведение современного искусства. Мастерство удивительное, глаз не оторвать. Из окон красивый вид на озеро и Павильон дракона (лунтин), расположившийся на горе. Туда мы и направляемся. Едем по дамбе. Сверху, с площадки, на которой стоит храм, великолепно виден город. В струистых лучах заходящего солнца волнистые пятна серой черепицы кажутся застывшим морем. Как-то неожиданно выскакивают из него башня, ворота и две пагоды. Перед глазами — роскошный павильон губернатора и под ногами озерко.
Павильон дракона занят храмом Юй-хуана. Мальчишка — даос водит нас по храму. Под троном Юй-хуана великолепной скульптуры трон Сунов. Перед троном стоят четыре божества — персонажи «Путешествия на запад», встречающиеся как в буддийских, так и в даосских храмах.
На обратном пути, проезжая мимо католической церкви (тяньчжутан), решаем зайти. Посылаем визитные карточки. Ждем. Выходит рослый, солидной комплекции мужчина, с широкой добродушной физиономией, окладистой бородой, но с бритым лбом и в китайской одежде. Говорит по-французски плохо, но крайне любезен. Оказывается, итальянец, патер Таккони. Приглашает войти. Помещение огромное. По стенам распятия, сакре кер[53], Мадонна... Я впервые вижу, как живут в Китае миссионеры-католики, и тут-то все насилие религии над сознанием, весь ее опиум и злостный чад встают передо мной тяжелой картиной. Еще бы: в храме статуи — с одной стороны девы, кормящей обнаженной грудью младенца, с другой — Христос, с раскрытой грудью, из которой вырезано сердце, сочащееся кровью и коронованное сверху. Здесь над китайцем учинено невероятное насилие: девица с незаконным ребенком — для него вещь только скандальная и нигде в его истории не восхваляемая; да еще разрезанное тело с кровью — зрелище, которое китаец не переносит. Теперь, приходит европеец и, вопреки всяким китайским обычаям и законам, под защитой французских штыков устраивает свои молельни и, буква в букву, — все то же, что в каком-нибудь французском или испанском городке, где история приучила население смотреть на все это только с обожанием и не сметь критиковать!