ратор Ханьской династии (У-ди) поднимался на Центральный пик, чтобы принести там жертву, то гора кричала «миллиарды лет императору». На стеле высечена вся эта легенда. По храму нас водит живущий здесь старый даос, величественный, степенный. Показывает нам интересный и важный памятник: указ Чингис-хана в пользу даосских служителей, высеченный в монголо-китайском стиле на камне, который наполовину погребен в земле.
Даос приглашает к себе, расспрашивает. Любопытная прическа у здешних даосов: носят дамский шиньон, не брея лба. Голова при этом, конечно, не моется. Занимаются земледелием. «Если самим не работать, есть не хватит», — говорит старик.
Вечером приносят будильник: чжисянь не понял, что он уже заведен, попробовал еще и сломал. Положение наше пиковое, особенно в Китае, где частью общего этикета является обычай бесконечных взаимных подарков, порождающий отношения весьма сложные. Рассыпаемся в извинениях, объясняем, обещаем починить и прислать из Хэнаньфу.
10 августа. Рано утром собираемся в путь. Навьючиваем мулов: вещи кладутся в специальные рогатки, укрепленные на их спинах.
Нас провожает любезный чжисянь: «Если есть твердая воля, то всего достигнешь», — говорит он мне на прощанье. — «Углубляясь в книги, совершенствуя себя, помните всегда слова Конфуция: ”Мне было пятнадцать лет, и я устремился к учению; стало тридцать — и я установился. В сорок я разрешил сомнения. В пятьдесят мне открылись законы неба. В шестьдесят, на склоне лет, я слышал лишь истину. И только в семьдесят я мог спокойно следовать велениям сердца, не боясь нарушить справедливость”». Хороший, умный старик, этот чжисянь. Благодарю его с истинным чувством.
Свирепая лошадка, предназначенная для меня, с трудом сдерживается под уздцы. Вернее, под уздцу, так как здесь полагается только одна повязь к удилам. Еду довольно сносно. Впереди идут груженые мулы, любопытно видеть эти балансирующие массы. Проезжая по прежней дороге, удивляюсь, как могли телеги проехать здесь три дня тому назад.
Солнце накаливает спину. Лошадь «сходит с ума» от укусов мух.
Доезжаем до Шаолиньсы, монастыря Молодого леса, расположенного на склоне горы. Этот старый монастырь основан первым китайским буддийским патриархом Бодидхармой, прибывшим в Китай в 520 г. н. э. По преданию, он сидел здесь, перед Центральным Священным пиком, в буддийской позе созерцателя, повернувшись лицом к каменной стене, и от столь долгого сидения на камне запечатлелось его изображение. Показывают камень. Гравюра смахивает на грубый шарж. Знаменитый пришелец из Индии изображен, как иностранец, в преувеличенно безобразном виде: горбоносый, кудрявый, с голой волосатой грудью и волосатыми босыми ногами.
Весь храм в великолепной живописи. Тысяча пятьсот архатов заполняют стены, двери. Хороши их сильные, типичные телодвижения.
Крайне любопытно изображение боксирующих и фехтующих монахов. Так как горная безлюдная местность приютила, кроме спасающихся от мирской суеты монахов, еще и толпы грабителей, устраивавших набеги на обитель, — монахи этих мест завели у себя особого рода тренировку, обязательную для всех и состоящую в усвоении приемов борьбы, обезоруживающих без убийства, строго воспрещаемого, как известно, буддийской религией.
Росписи стен иллюстрируют борьбу монахов с разбойниками: бонзы с пиками и саблями устремляются на врагов, которые бегут в паническом страхе. Наверху — видение бодисатвы с небесными воинами. На другой картине изображена осада древнего города Гулочэн. Монахи тут выступают в роли спасителей трона и государя.
11 августа. Ранехонько поднимаемся. В предрассветной тишине красив широкий двор с громадными деревьями, устланный плитами. Долго возимся с нагрузкой вещей. Когда трогаемся в путь, уже жарко. Переваливаем гору и едем в лабиринтах лесса. Это страшней всего: в ущелье нет движения воздуха, а в столбах лессовой пыли накаливает до боли беспощадное яркое солнце. Вероятно, не без влияния картин лесса, в сухие дни застилающего весь воздух красно-желтым туманом, в поэтико-философском китайском языке мир сует, жалкий мир людей именуется «красным прахом». Душно, голова болит, несмотря на защиту каски. Солдаты с зонтиками и веерами еле плетутся сзади. Смех один! Переход от Шаолиньсы до Яньшисяня занял у нас более шести часов. Усталые, голодные добираемся до парома.
Шаванн совершенно измучен и болен: уже три дня его изводит нарыв на пальце, не дает спать. Решаем поэтому отклониться от маршрута и ехать не в Хэнаньфу, а в Гунсян, к доктору Спрюиту.
Глава VПУТЬ НА СИАНЬФУ — САМЫЙ ДАЛЬНИЙ ПУНКТ ЭКСПЕДИЦИИ
21 августа. Лечение Шаванна затянулось и сильно задержало нас. Только вчера удалось выехать из Хэнаньфу. Наш маршрут теперь — на Сианьфу.
Погода все время пасмурная. Последние дни беспрерывно шли дожди. Может быть, вследствие этого картина желтого унылого лесса сменилась весело и приятно зеленеющими холмами. За одним рядом таких холмов синеет полоса других, более отдаленных. Местами лесс переходит в каменные массы. Сейчас же тут, глядишь, кумирня и отшельнические кельи. Около дороги часто видим торчащие из земли верхушки памятников. Лесс губит древнюю культуру, засасывая, не говоря уж о памятниках, целые города. Кроме того, сама порода твердых лессовых образований чрезвычайно нестойкая и не способствует сохранению памятников. Мы видели пайлоу (арку), которая не насчитывала и ста лет, но была уже в состоянии полного разрушения и наполовину погребена в лессе. Этот факт объясняет, почему только в каменистых частях исторического Китая — таких, как Шаньдун или каменистые долины Хэнани, мы можем обнаружить древности ранних эпох (но не ранее первой Ханьской династии, т. е. 200 лет до н. э.). Что же касается обеих древних столиц Китая — Лояна и Сианьфу, то они, в силу этих причин, дают нам чрезвычайно мало нового в отношении археологии Китая.
Останавливаемся в большом поселке Темыньчжэнь. При въезде нас встретил местный мулла, типичный турок, и учтиво раскланялся.
Харчевни здесь большие и несколько отступают от обычного типа. Помещение обширное, удобное, в общем лучше, чем в Шаньдуне.
Едем дальше. Пейзаж все красивее и красивее. Тот, кто видел его, никогда не забудет. Башни, пирамиды... Зеленые холмы и ярко-красные срезы. Волшебно! Порой показывается сплошная полоса угля. Копают ли его? Дорога идет то вверх, то вниз. Тряска утомляет. Если сесть на передок, рядом с возницей, то никуда не денешься от хвоста, которым мул стегает чуть не по лицу. Слезаю и марширую рядом. Чувствую себя великолепно: наука и моцион, что может быть лучше такого соединения? Размышляю на тему: что такое вообще «путешествие»? «Шествие по пути»? И только? Нет, это бесконечная сложность соприкосновения людей разного порядка. От неумелого, неуклюжего соприкосновения происходят беды, недоразумения и всяческие неудачи. Надо уметь наблюдать человечество, независимо от шаблонных вкусов и понятий, привитых средой. Нужно быть любознательным, интересоваться чужим (а это не все могут). Не считать свое наилучшим и единственно достойным внимания. Не нужно хаять чужое, но и излишнее, непомерное увлечение чужим также глупо, смешно и нелепо. Что общего, например, между китайской поэзией и «Свирелью Китая» Юдифи Готье, подслащенной чепухой, муссированием несуществующего? Однако к подобным «гимнам» влюбленных в «восточную экзотику» склонны не только сентиментальные писательницы, но и некоторые ученые. Важно победить в себе обожание своего предмета. Путешествие таит в себе угрозу непомерного увлечения чужой страной, «открытия Америк» на каждом шагу. Жизнь будней представляется жизнью каких-то необычайных событий и интересов.
Путешествие — это книга. Умеет ее читать только тот, кто умеет читать между строк наблюдаемую жизнь. Тот же, кто ищет оригинального, экзотики, настроен «поэтически», — неминуемо впадает в ошибку, ибо в нормальных условиях жизни он ищет ненормального.
22 августа. Местность чрезвычайно богата памятниками. Это очень аккуратно отделанные в кирпичный футляр каменные плиты с надписями вроде: «Святая дорога (к могиле) такого-то и такой-то. Синьансянь, оказывается, — местность, «откуда исходят славные и знатные», как выразился фотограф Чжоу и при этом даже указал на гору, откуда они исходят Действительно, у дороги все вельможа на вельможе судя по надгробным надписям.
Подъезжаем к Инхаю. В храме Лун-вана слышны цимбалы, пение. Это идет театральное представление в благодарность за дождь. Вход в храм открыт. Походная сцена обернута к главному алтарю. На ней надпись: «Уж десять дней с тех пор прошло, как дождь ты ниспослал нам, и девять тех мелодий тучи растрогали в пути». Актеры изображают различные божества, которым адресуется мольба о ниспослании зрителям «мира и тишины на все времена», «чтобы все пять хлебов густо взошли», и т. д. Такое устройство храмового представления, конечно, тесно связывает китайский театр с религией. Китайский театр ведет свое начало, вероятно, с оформления религиозного быта, и истоки китайской драмы, как и у всех народов, идут от религиозной мистерии как, например, сложный танец заклинателей в древнем Китае, обычай изображать душу умершего на культовых поминках и жертвоприношениях, весьма подробно описанных в книге ритуалов («Лицзи»), танец молодых ученых в храме Конфуция и т. д. Представления даются и как изъявление благодарности богу (за урожай, или Царю Драконов — за дождь, за сохранность плотины при разливе реки, за отсутствие наводнения и т. п.), и как «призывные» игры во время засухи, чтобы умилостивить бога. Люди же веселятся в том и другом случае, а храм — поднабирает денег.
Актеры, исполняющие религиозные и мифологические роли, одеты всегда с особой пышностью. Супруги туди — местное божество и его жена, одеты в желтый цвет, как символ желтой земли. Лун-ван предстает в облачении мандарина, Гуаньинь — Святая мать Красного Лотоса — в роскошном женском костюме обязательно восседает в буддийской позе на табурете, изображающем лотос. Перед ней стоит весьма упрощенный алтарь, заключающий в себе всего лишь одну курильницу. Гуань-ди фигурирует на китайской сцене прежде всего как исторический герой Гуань Юй, но затем появляется и в роли божества, а его икону всегда можно увидеть за кулисами китайского театра рядом с иконой бога театра — Лан Лан пусой, статуя которого может стоять и на самой сцене, в нише. Актеры очень суеверны и не идут на сцену, не сделав поклона своему богу-покровителю. В среде актеров существует даже пословица: «Попробуй только провиниться перед старым духом, и что бы ни старался изобразить — не выйдет!» Лан Лан пуса имеет происхождение, конечно, квазиисторическое: это не кто иной, как танский император Сюань-Цзун, создавший в VIII в. специальную школу, знаменитый «Грушевый сад», где он сам обучал актеров.