Этот факт императорского покровительства, оказанного театру, весьма характерен для Китая, где театральному искусству, особенно же его основе — древней музыке, во все времена придавалось прямо-таки государственное значение.
Так, например, в IX в. был учрежден музыкальный приказ, в котором были представлены чуть не все страны Азии с их диковинными инструментами, несомненно, оставившими след и в китайском театре.
Еще в ханьскую эпоху была основана специальная музыкальная палата юэфу, ведающая собиранием и обработкой народных песен на предмет включения их в репертуар дворцовой музыки. Начало этой традиции идет от Конфуция. Конфуций учил своих учеников музыке, возведя ее в число обязательных дисциплин, ибо музыка — это веяние древности, способ лицезрения древности без слов. Для Конфуция музыка была неизменной спутницей, вдохновительницей и завершительницей ли, т. е. образцового поведения, основанного на высшем постижении идеала древности. Конфуций, слушая древнюю музыку, испытывал высшее наслаждение. В «Книге бесед и суждений» («Луньюй») рассказывается следующее: «Конфуций в уделе Ци услыхал древнюю музыку и три месяца затем не знал вкуса мяса. ”Не думал, — сказал он, — что музыка может дойти до таких высот”. В другой раз он, слыша древнюю музыку, потерял самообладание от избытка чувств и просил ее прекратить».
Во дворцах императоров вместе с культом Конфуция продолжались и традиции конфуцианской музыки. Следы этого культа, в виде, например, великолепного набора инструментов строгой ритуальной музыки я видел в Пекине. Маньчжурские императоры также старались воскресить эту классическую, но мертвую музыку, устроив в своих дворцах пышные, сделанные по самым ученым трактатам, наборы древних музыкальных инструментов.
Культ уставной музыки сохранился в изящной классической литературе в виде од, поэтических и прозаических трактатов, посвященных музыке.
Однако конфуцианский канон высшей музыки, имеющей целью вызвать в человеке ощущение мировой гармонии, был достаточно извращен уже при жизни Конфуция, а тем более в последующие века. Вот характерный текст из классической книги о церемониях («Лицзи»): «В нынешней музыке мимы подходят и отходят сгибаясь. Дошло до шутов, карликов — они словно обезьяны! Вместе у них и мужчины, и женщины: понятия не имеют об отношениях между отцом и сыном. После музыки нельзя о ней ничего сказать и тем более, говорить о древности. Вот какова нынешняя музыка!» Китайская история хранит имена актеров-музыкантов, боровшихся за продолжение древних традиций в музыке, за ее идеальную чистоту и строгую уставность. В VI в. жил великий музыкант — актер Вань Бао-чан[62]. В своем искусстве этот человек был положительно виртуозен, играл на чем попало, на чашках и тарелках, чем приводил всех в неистовое изумление, ибо умел выявить тональность на любом предмете лучше, чем профессионал на наилучшем инструменте. К его времени оказалось, что музыкальная система пришла в полное расстройство, и государству, хранящему общеобязательный культурный завет Конфуция, следовало немедленно установить официальный музыкальный регламент для жертвоприношений. И вот Вань, хотя его профессия актера была совершенно неприемлемой для государственной деятельности, был привлечен к этому государственному совещанию. Вань произнес страстную речь о том, что, когда в музыку вносится явная печаль или явный ропот, эта музыка — сплошной разврат и в ней нет тех благородно уставных звуков откровения, исходящего из древности, о которых учил Конфуций. И он просил разрешения реорганизовать всю музыку придворного ритуала на точнейших математических данных древности. Он написал трактат в 64 тома, обсуждавший полностью теорию гаммы и тембра в зависимости от длины струн и размещения колков. Всего у него получилось 84 основные музыкальные мелодии и 1800 их вариантов. Понятно, что все давались диву, ибо как можно восстановить давно уже забытое искусство[63], и зло над ним посмеивались. Предложили ему самому исполнить эту музыку, рассчитывая, что тут все его выкладки потерпят аварию.
Однако, как свидетельствует история, он стал играть и петь с легкостью и непосредственностью совершенно изумительной. Тогда ему дали исправить все музыкальные инструменты. Получились тембры точно такие, как о них говорит конфуцианское учение, «строго пресные», т. е. восходящие к великим основам в их величавой простоте и лишенные всякой современной окраски. Понятно, что современникам Ваня эти его фокусы не нравились, и чиновники музыкального придворного отдела сумели ловкими интригами оклеветать Ваня и провалить все дело. Слушая музыку, которую ввели против его теории в официальный культовый обиход, Вань Бао-чан стоял и горько плакал. «Когда в музыке царит страстность, резкость и томительность, — сказал он, — то государству остается мало жить. Ясно, что будет резня и всему конец».
Я нарочно привел всю эту, столь общечеловечески понятную, историю, чтобы показать то совершенно особое, Европе неизвестное положение, которое занимала музыка в конфуцианском государстве, а вместе с тем и роль актера, героически выступающего на страницах китайской истории, несмотря на его униженное, как и в других странах, положение.
23 августа. Снова проезжаем мимо храма Лун-вана, Царя Драконов. Возчик с глубокой верой рассказывает мне, какими признаками должна обладать змея, чтобы быть сочтенной за дракона: она должна иметь квадратную голову и красное пятно на лбу. Один житель побережья Хуанхэ поймал такую змею и на медном подносе отнес в храм Лун-вана. Там он поклонялся ей, но она... удрала.
Проходим мимо затейливых пайлоу, встречаемых мной только в Хэнани. Пайлоу — это одна из наиболее характерных деталей китайского храма, представляет собой арку, посвященную какому-нибудь божеству. Через эти пайлоу выносят статуи божеств во время торжественных процессий, через них проходит в храм император. Пайлоу также воздвигаются самостоятельно, как отдельные памятники. Нередко они сооружаются в честь добродетельных женщин. Культ женской добродетели в Китае повсеместен. В городах, селах и просто в полях можно встретить арки, памятники, стелы, восхваляющие образцовых женщин. «Портал в честь истинной и правой стези и доблести ее», только что виденный нами, — весьма типичен.
Учение Конфуция о твердом, прямом, неуклонном, со строгими правилами поведения (ли) одинаково касается и мужчин, и женщин. Для женщины: быть верной мужу, служить свекрови, как родной матери, свекру — как отцу; быть покорной, послушной; овдовев, снова замуж не выходить. Однако это последнее тут же перешло из обязательства в пожелание, которое конфуцианским государством поощрялось в высокой степени: биографии образцовых женщин, публичный культ женской добродетели (дэ), титулы при жизни и по смерти, арки, памятники.
«Камень исключительно верной жене» можно увидеть всюду. Надпись обязательно рассказывает историю ее вроде следующей: Муж умер. Детей не было; служила свекрови, как дочь. Та велела ей выйти замуж. Не послушалась, и так до смерти свекрови, и до своей смерти. Когда она умерла, из земли вдруг вылез камень. Назвали его «камнем верной жены». Иногда рассказывается о невесте, которая осталась верной умершему жениху, и т. п. Имеется целая литература наставлений женщинам, ссылающаяся на исторические примеры образцовых женщин. (Примеры обратного поведения жен и вдов в эти наставления, конечно, не входят, хотя в литературе, как и в жизни, их немало. Муж, умирая, просил жену не выходить замуж, пока не остынет труп. Жена... стала обмахивать труп веером (новелла).
Нажим на строгость брака для женщин особенно заметен в XII в., т. е. с утверждения конфуцианской доктрины. Чэн И говорил: голод — дело малое, а вот нарушать женское целомудрие — дело большое. Старый рефрен гласит: «в женщине нет таланта, хватит ей добродетели». Добродетель, и все.
Однако история Китая знает немало женщин, ставших наперекор семейному укладу поэтессами[64] и учеными, и их геройство воспевается наряду с добродетелью жен и вдов. Женщины, проникавшие в книжную премудрость легко, «как в лотос рыбка золотая», тоже стали темой многих произведений, начертанных на стелах и пайлоу.
Таким образом, положение женщины в Китае парадоксально противоречиво. С одной стороны, — восхваления, памятники, слава; с другой — теремная жизнь, калеченье, безграмотность, рабство в том или ином виде, продажа и покупка...
...А разве такое противоречие в одном только Китае? Если собрать воедино все особенности жизни китайской женщины, то люди спросят: «Как можно так жить?» Но это же спросят и китаянки, если им читать о доле наших женщин:
Три тяжкие доли имела судьба:
И первая доля — с рабом повенчаться,
Вторая — быть матерью сына-раба,
И третья — до гроба рабу покоряться...
И все эти тяжкие доли легли
На женщину русской земли.
Точно такое же тройное рабство женщины и в Китае: полная раба своего мужа, раба семьи, раба тяжелого труда.
А что касается прославления, то, несомненно, очень многие из прославленных «доблестных вдов» тоже могли бы к памятнику своей славы добавить еще рассказ о том, какой мучительной жизнью давалась им эта добродетель, которая сторожит женщину Китая глазами всех ее окружающих. Всю жизнь блюсти эти ли (правила поведения) и дэ (добродетель), жить и умирать в полном обезличивании — вот женская доля, о которой молчат придорожные памятники.
Едем узким ущельем. Часто задерживаемся встречными телегами — никак не можем разъехаться. По обе стороны дороги пещерные жилища. Лесс дает возможность разрешить ряд архитектурных задач, недоступных свободной кладке. Получаются целые серии домов одного типа с одинаковым орнаментом.