Подъезжаем к Шэньчжоу, городу, аккуратно обнесенному стеной. У западных ворот устроена прочная терраса со ступенями от наводнений. Проезжаем мимо стены и только вдали от города с трудом находим гостиницу. Она тоже представляет собой широкий двор с зияющими дырами пещер. Темная комната, в которой мы останавливаемся, производит впечатление склепа. Мулы, валяясь по земле, поднимают пыль, которая стоит столбом и долго не может улечься.
Едем далее. Дорога идет все теми же ущельями лесса, те же мягкие пейзажи, те же могучие и прихотливые лессовые складки. Страна Великого лесса!
Каждые 20 ли встречаются «походные дворцы» (сингун) императрицы, бежавшей в Сианьфу. В некоторых из них — школы. Видел мальчугана девяти лет, читавшего «Ицзин». Такое не часто бывает!
Конечно, заучивает наизусть, без понимания. На дверях сингуна наклеена масса объявлений: о воспрещении продажи и потребления опиума, о налоге на опиум местного производства и т. д.
При въезде в одну деревушку вижу лошадиный череп, прибитый на колышек возле двери. Оказывается, напротив — храм, т. е. обиталище духов, а когда духи глядят прямо в дом, то это — предзнаменование несчастья. Если же повесить череп, то элемент беса, сидящий в нем, парализует всезрящее око духа. Это — крайне интересная подробность народного представления о духах. С одной стороны, они — объект поклонения, и к их незримому и непонятному заступничеству люди прибегают в несчастных случаях жизни, но эта же самая непонятная деятельность духа, обиталище которого слишком близко к дому, внушает неловкое чувство открытости домашнего очага, незащищенности его от всевидящего взора.
Извозчик по этому поводу добавляет, что надо было бы, повесить череп тигра, но его трудно достать, поэтому заменяют лошадиным, а на худой конец — и коровьим. Приезжаем в Линьбаосянь. Минуем какое-то частное училище, из которого несется оглушительный диссонанс резвых звонких зубрящих голосков.
Первое, что поражает в городе, — это обилие плодов, в том числе и винограда, вкусного, спелого, сочного. Покупаем грозди прямо с веток, ползущих по фанзе. В лавке хуаров (лубков) покупаю целую коллекцию изображений Чжун Куя, популярность которого в Хэнани доходит до того, что его изображают как духа — хранителя входа в дом. На картине, предназначенной для наклеивания на дверное полотнище, Чжун Куй изображен в облаковидном медальоне по зеленому полю, на котором среди стилизованного узора облаков изображены взятые наудачу части китайского символического орнамента: и атрибуты восьми бессмертных, и восемь буддийских символов, и принадлежности кабинета ученого (цитра, шахматы, книги). Вариантов этого типа картин много. По-видимому, свобода фантазии привлекает к этой теме многих художников.
Дальше дорога идет в гору, мулы стонут и кряхтят. Сверху вид чудный, незабываемый: громадные, стройные утесы, террасообразные горы лесса, природные пагоды... А вдали — бурая Хуанхэ.
Подъезжаем к знаменитой заставе Ханьгу, через которую, согласно преданию, Лао-цзы на быке удалился на запад. На заставе надпись «Багровые облака появились с востока». Это — цитата из мифической биографии Лао-цзы. Миф рассказывает, что мать Лао-цзы зачала его, когда кусочек солнца упал ей в рот, и только спустя 72 года после этого события родила из левого бока ребенка с совершенно белыми волосами. Таким образом, имя Лао-цзы, что значит старый учитель, получает в этой легенде еще другой смысл, а именно старый ребенок, так как цзы имеет два значения: ребенок и учитель. Такой же игрой слов объясняет легенда и родовое имя Лао-цзы — Ли. Дело в том, что он родился под сливой и, указав на дерево, сказал: «Это мой род», а слива по-китайски называется ли.
Когда Лао-цзы подрос, рассказывает легенда, первые мифические императоры открыли ему секреты превращений и общения с духами, а также рецепты изготовления эликсира бессмертия. Когда в конце династии Чжоу поднялись смуты, он сел на буйвола и уехал на запад через заставу Ханьгу. Смотритель заставы увидел багровые облака, появившиеся с востока и разглядев в них Лао-цзы, стал просить его написать книгу. Тогда Лао-цзы и написал знаменитый «Даодэцзин» книгу в пять тысяч слов, и удалился на запад, где в конце концов, стал буддой.
Старый мыслитель Лао-цзы настолько прочно вошел в китайскую мифологию, что даже сам факт существования философа Лао-цзы многими ставится под сомнение[65]. Однако «Даодэцзин», — книга, которую ему приписывают, излагает основы даосизма, — огромного философского учения, существующего в Китае наряду с конфуцианством уже две с половиной тысячи лет. Две эти основные школы китайской философии ведут свое начало от одного исторического периода VI— IV вв. до н. э., когда постепенное разложение феодального строя привело к развалу некогда могущественной династии Чжоу. Начался мучительный для страны период междоусобной борьбы. Воцарился хаос, произвол, порок.
Древняя культура угасла, древние идеалы отошли. Передовая китайская мысль, искавшая выходы из этого хаоса, отливается в два миропонимания, глубоко различных, даже прямо противоположных, но коренящихся в одном и том же отношении к началу мира и в одном и том же доисторическом источнике.
Современная нам действительность, учит даосизм настолько ужасна, что мы отрицаем ее в целом и обращаем свой взор в ту идеальную древность, когда весь мир был в состоянии совершенного покоя, ибо он отражал собой совершенное начало всех начал, некое непознаваемое дао (путь, дорога, руководство). Совершенные государи древности пребывали в полном недеянии, не считая себя ни выше, ни ниже других. Народ точно так же пребывал в абсолютном покое не зная ни добра, ни зла, не преклоняясь перед государем и не считая его старшим и лучшим, а бессознательно управляясь абсолютной истиной, дао, почивающей на государе. Никакого человеческого вмешательства в устои жизни, предопределенной раз навсегда извечным дао! Никаких слов, никаких поучений. Все было естественно, в полной гармонии с силами вечной природы, т. е. в полном слиянии с абсолютом — дао.
Устремляясь мыслью в этот неизвестный нам мир, мы видим, что носитель дао должен одинаково отрешиться от добра и зла, ибо каждое движение в сторону добра или зла разрушает целостность дао. Чтобы приобщиться к этому абсолютному покою, к этому извечному дао, надо уйти прочь от мира, погрязшего в человеческих заблуждениях, от его искусственных преград. Не ложь лишь то, что самоестественно. Разрушим же мираж человеческой действительности, забудем людские скорби и радости и поселимся в горах среди немой природы. Тогда отпадут все формы общения и будет все равно, какой вокруг порядок. Надо бороться с миром внутри себя, только в себе самом. Таким образом, это даосское миропонимание (выраженное, конечно, весьма и весьма кратко и приблизительно) во всех своих основных пунктах противоположно учению Конфуция.
Для того и другого учения идеалом служит древность. Но в то время как для Конфуция это древность, о которой мы можем и должны узнать из дошедших до нас книг, для даосов — это древность анонимная, предшествовавшая человеческой истории. Путь к совершенству, дао Конфуция — это конкретный путь изучения древних идеалов, ведущий к реальному, практически создаваемому совершенному человеку. У даосов совершенный человек — это нечто астральное, отвлеченное, чего никак нельзя достичь путем познания. Даосское дао можно только постичь, как завещанное небом естественное начало. Человек должен подчинить свое естественное нутро нормам высшего благородства, говорит Конфуций. Отбрось все эти нормы, они противоестественны и только мешают, — не соглашаются даосы[66].
Наследие Конфуция — это ряд отрывистых, чрезвычайно сухих, бездушных афоризмов и поучений, основанных на исторических фактах. Основное исповедание дао в книге, приписываемой Лао-цзы, изложено стихами, проникнутыми не только сентенциями, но и чувством. Конфуцианская доктрина зажимает человеческую мысль в рамки обязательного поучения. Даосские тексты, отринутые конфуцианцами, предоставляют свободу и мысли, и фантазии.
Пессимизм Лао-цзы привлек многих поэтов. Поэзия отшельничества, уход от действительности, презрение к власти и богатству — все это частые темы в китайской поэзии, питающиеся даосизмом.
Со временем к даосизму примкнули алхимики, учившие об отыскании дао алхимическим путем, ведущим к открытию пилюли бессмертия и превращению в ангелоподобное вечно блаженное существо. Для этого надо сначала стать подвижником, читать даосские священные книги, приготовиться к восприятию великого дао. Тогда явится учитель (Лао-цзы), а вместе с ним и откровение, и аист-небожитель вознесет блаженного на небо.
Даосизм оброс фантастикой, бесчисленными легендами, мифами, сказками.
Примкнули к даосизму и заклинатели. Для них даосизм — это путь к овладению магией, ведущий к повелеванию нечистой силой и всеми тайнами природы. Лао-цзы стал шефом заклинателей, именем которого подписываются амулеты.
26 августа. Дорога снова идет лессовым ущельем. Можно понять, почему княжество Цинь, находившееся в этой стране, было так сильно. Удел назывался «заключенным внутри барьеров», и дорога от Лояна к Сианьфу, проходящая между двумя высокими стенами твердого лесса и совершенно недоступная для нападения извне, иллюстрирует твердость позиции Цинь. Дороги Китая играют немалую роль в его истории.
Ворота маленькой деревушки, которую мы проезжаем, сделаны наподобие заставы. Везде надписи, намекающие на проезд Лао-цзы.
Телега медленно ползет в желтой грязи, липкой и глубокой. До Тунгуань (торговое поселение) еще 40 ли. Здесь считают, между прочим, «большими» ли (1,8 обыкновенной). Путаешься в счете.
Интересно, что в здешних местах часто встречаются богато одетые женщины, едущие на мулах. Многие из них необычайно миловидны: жемчужно-матовая кожа с легким румянцем, роскошные волосы, собранные в сложнейшее, причудливое сооружение, яркие глаза, посылающие косые лучи из-под опущенных век. Недаром взгляд красавицы в китайской литературе часто именуется «осенними волнами»: «...очи ее чисты, как отстоявшаяся от летней мути вода осенних рек».