Наконец, видим остров, запирающий собой выход воде. Это и есть Драконовы ворота. Вода, разделившись на два рукава, стремительно и шумно вырывается на простор. Величественно!
Приезжаем на остров. Нас радушно встречает здешний сторож, сяньшэн (учитель).
Сяньшэн чрезвычайно любезно все объясняет и рассказывает, водя меня по Даюмяо — храму Великого Юя, мифического государя глубокой древности (XXIII в. до н. э.!). Борясь с потопом, хлынувшим на Китай, и распределяя воды по всему его пространству, Великий Юй до такой степени был изнурен и изранен непосильной работой, что ноги его не могли заходить одна за другую. Сяньшэн ловко изображает эти знаменитые «Юевы шаги», которые, между прочим, делают заклинатели при своих магических операциях.
Любуюсь великолепным, сильным рисунком на стене храма. Изображен тигр с напряженными мускулами и слегка вздыбленной шерстью. На лбу подчеркнута якобы естественная складка, похожая на знак ван — царь (зверей), что еще усугубляет страх, который питают к нему бесы и оборотни. Нечистая сила боится эмблем царской власти, ибо царь может жаловать богов, а те, польщенные, могут уничтожить бесов.
Сяньшэн рассказывает, между прочим, любопытную басню из области фольклора о том, что когда человек повстречает тигра, то его платье и пояс сами собой расстегиваются, ибо тигр ест только голого человека. Это ему устраивают слуги-бесы. Откуда же они берутся? А вот откуда: когда тигр загрызет человека, то его душе не смеет никуда уйти и служит тигру, как слуга барину.
Затем рассматриваю фрески, изображающие танцовщиц. Это, как поясняет сяньшэн, относится к «Шуцзину», книге «Истории», где в разделе «Великий Юй» содержится строгое предупреждение правителям против увлечения женщинами, приводящего к неминуемой гибели. Любопытно, однако, что иллюстрацией этого конфуцианского запрета служит весьма соблазнительная картина танцующих красавиц, т. е. сам «запретный плод»...
В ту эпоху, когда жил Конфуций (VI—V вв. до н. э.), в высшем обществе царил беззастенчивый разврат; Конфуций вел с ним борьбу «пустым словом» (т. е. убеждением без наказания), но «перегибал палку» круто и резко. Это, конечно, не пользовалось популярностью не только при жизни Конфуция, но и в последующие века. Когда конфуцианское мировоззрение стало мировоззрением государственным, строгость его морали не смогла предотвратить вторжение женских имен в историю Китая, и фаворитки правителей заняли в ней место немалое, так что и здесь Китай — не исключение.
Знаменитейшая красавица древности, жившая в V в. до н. э., Си-ши обладала совершенно необыкновенным и мастерским кокетством[73]. О ней даже сложилась историческая пословица: «Раз взглянет — опрокинет город, два взглянет — погубит царство». Южный князь постарался воспитать в ней это уменье, а затем... подослал ее к своему сопернику, которому она до того вскружила голову, что коварному князю ничего уже не стоило его разбить и захватить его владения.
Другая знаменитая красавица, жившая в I в. до н. э., прозванная за неподражаемое мастерство и легкость танца «Летающей ласточкой», так заворожила своими чарами императора Чэн-ди, что он забросил все государственные дела, и династия быстрыми шагами пошла к упадку.
Танский император Сюань Цзун находился в полной власти своей фаворитки Ян. Негодяи родственники ее были поставлены на все важные места. Народному негодованию не было предела, но очарованный царь ничего не хотел знать. Поднялся мятеж, и войска категорически потребовали, чтобы фаворитка как виновница всех бед, обратившихся на страну, была казнена. Тогда государь, смирившись, дал ей приказ покончить с собой, хотя и горевал о ней весь остаток жизни.
Наконец, появляется Шаванн, отдыхавший после пути: конный переезд изнурил его, судя по походке, не меньше, чем потоп — императора Юя...
Отправляемся искать монгольский памятник и обретаем эту редчайшую надпись монгольского квадратного письма под... рыбьей требухой: на нем потрошат рыбу.
Цзун принимается за работу. Эстампажи он делает с настоящим мастерством: ловко, быстро, умело. Любуюсь его работой.
Восходит луна. Этого зрелища не забуду! Вспоминаю строки из Ли Бо. Сяньшэн подхватывает. Слова он произносит нараспев: китайцы скорее поют, чем читают стихи, приспособляя к ним самые разнообразные мелодии.
Луна засияла в горах Эмэйшань в полколеса под осень.
Лик ее входит и вместе струится в Пинцянской большой реке.
Ночью плыву я от Чистых Ручьев прямо к Трехскальным Горам.
Думаю с грустью о Вас, луна, спускаясь дальше в Юйчжоу.
Все настроены поэтически. Цзун рассказывает широко известное в народе предание о том, что Ли Бо провел свою последнюю скитальческую ночь на реке Цан. Он был совершенно пьян, склонился за борт лодки, желая выловить из воды луну, и, потеряв равновесие, утонул.
Рабочие приготовляют доску, ставят на нее чашку с курительными свечами, кладут арбузы, яблоки, момо и круглые пряники: это жертва Юелао — «лунному старцу». Сегодня пятнадцатое число восьмого лунного месяца — осенний праздник, посвященный культу луны и ее божеств, в том числе и «лунного старца», который слывет божественным сватом: он метит попарно детей, предназначая их в будущие супруги. Кроме того, китайское предание гласит, что на луне живет еще яшмовый заяц (особое истолкование пятен на луне). В лапах заяц держит пест и толчет им в ступе снадобье, делающее человека бессмертным. Изображение зайца поэтому украшает пряники, принесенные в жертву луне. К тому же все жертвы должны быть круглыми, как диск луны. Поэтому ей подносятся арбузы и яблоки. Яблоко, кроме того, звучит как пин (мир) и символически означает пожелание мира и согласия.
На берегу всюду слышны раскаты петард. Все праздники в Китае сопровождаются шумом и треском.
Спрашиваю у рабочих, приносящих жертву: «Чего вы просите у Юелао?» — «Да так, ничего, поклоняемся ему, вот и все; у кого есть сердце, тот верует».
23 сентября. В 6 часов трогаемся в обратный путь, мило распрощавшись с сяньшэном. Слуги из ямыня, переусердствовавшие вчера в возлияниях луне, еле держатся на лошадях. Цзун по этому поводу замечает: «Юань-ши пьет вино: раз пьян — на тысячу дней». Спрашиваю его, что сие значит, и получаю следующий рассказ: некий Юань-ши купил в Чжуншане вина. Ему дали знаменитый местный напиток, от которого человек спит непробудным сном тысячу дней, но забыли предупредить об этой силе напитка. Домашние, видя такой продолжительный сон, решили, что он опился и умер, и схоронили его. Через тысячу дней трактирщик спохватился и пошел посмотреть, как обстоит дело. Ему сказали, что Юань-ши умер уже три года назад. Открыли гроб — пьяный только что начал просыпаться.
В быту Китая вино играет огромную роль, хотя такого разнообразия вин, как в Европе, Китай не знал никогда. Дело в том, что виноградное вино не привилось в Китае, а рисовое вино и «самогонка» из проса и гаоляна не дают такого разнообразия сортов, как виноградное. Пьют вино всегда подогретое, из чайников, мало чем отличающихся от предназначенных для чая. Даже в самых захудалых харчевнях нам предлагают такой «чайник». Но пьянство в Китае служит мишенью насмешек и отвращения (между прочим, оно запрещено в «Шуцзине»), и я никогда не видел ни «мертвецки» пьяных, валяющихся на дороге, ни просто «пишущих вензеля».
Однако в китайской поэзии вино — почти сплошная тема, ибо не имеет той одиозности, как у нас. Поэзия вина — поэзия освобождения человека от уз земли. Опьянение превращает поэта и ученого в сверхпоэта и сверхученого. Поэзия отшельничества поэтому связана с вином, а не с аскетизмом. Ближайшая параллель — это персидская и арабская поэзия (хотя там вино виноградное, а здесь — рисовое).
Тема вина входит во все жанры поэзии и прозы (Тао Цянь, Ли Бо, Ду Фу). «Речь о говорунах» Сыма Цяня, «Ода доблести вина» Лю Линя, «Песнь о восьми бессмертных пьяницах» Ду Фу ярко иллюстрируют эту поэзию, граничащую с поэзией экстаза, безумия. В стихотворении Ду Фу восемь бессмертных пьяниц — это восемь знаменитых поэтов, каллиграфов, ученых. Опьянение для них равно наитию. «Ли Бо — этому четверть: получишь сотню стихов», «Чжан Сюй выпьет три чары — почерк навек идеальный... Кистью взмахнет, на бумагу опустит — словно тучи — туманы», «Цзяо Суй-ю — пять четвертей — только тогда и приличен: речью возвышенной, критикой мощной всех за столом удивляет».
В качестве иллюстрации к этому стихотворению Ду Фу я мог бы дать, как это ни странно, одну из лубочных картин. Поэзия вина в Китае не ограничивается областью литературы, а распространяется гораздо шире, и вот народная фантазия изображает восемь бессмертных божеств даосской религии (явившихся поэтическим синонимом для опьяневших поэтов и ученых в стихотворении Ду Фу) в виде совершенно такой же веселой компании «эпикурейцев-мудрецов», сидящих за столом, обильно уставленным винами и фруктами. Хань Чжун-ли[74] со своим огромнейшим веером и голым животом (что считается признаком богатой обеспеченности) сидит напротив Ли Те-гуая[75], который, облокотившись на тыкву, бросает в воздух свой волшебный железный костыль. Оба они с восторженным удивлением смотрят на Люй Дун-биня[76] и Цао Го-цзю[77], играющих в выкидывание пальцев[78]. Хань Сян-цзы[79] занят наливанием вина. Хэ Сянь-гу[80] наклонилась к винному сосуду вместе со своим лотосом-ребусом. Лань Цай-хо играет на флейте и заставляет Чжан Го-лао[81]