ся и к походке. Движение актера на сцене — это постоянный танец. Генералы выступают особым «тигровым шагом», актеры, изображающие красавиц на перебинтованных ножках, грациозно изгибаясь, семенят быстрыми ловкими шажками. В истории китайского театра есть много имен актеров, прославившихся именно своей поступью-танцем, полной красоты и абсолютного ритма.
Ритм — первое по значению условие игры. Фехтовальные жесты, виртуозная манипуляция с двумя мечами, атаки, езда на коне, акробатические сальто, прыжки — все это, вплоть до мельчайшего жеста, подчинено ритму оркестра. Когда видишь эту строгую согласованность движений, красок и музыки, которая вначале только раздражала непривычное ухо и натягивала нервы, начинаешь ощущать ее полную законность. Так, незаметно трансформируется первое впечатление и «дверь», к которой у вас не было «ключа», открывается...
Труднее всего европейскому уху помириться с пронзительным фальцетом, которым поет китайский актер. Постановка голоса у него горловая, у нас — грудная, однако и то, и другое — голоса неестественные, поставленные, т. е. искусственные, и, как всякая искусственность, условные. Вопрос, следовательно, только в том, кто к какой условности привык. И уж тут, как говорится, о вкусах не спорят.
Китай — страна многообразной культуры, его изобразительное мастерство (живопись, фарфор и т. д.) уже давно прославлено на весь мир, и театр, существующий не менее двух тысячелетий, насыщен культурой и мастерством. Веками сохранялась, копилась традиция, от поколения к поколению передавалась эстафета мастерства, перешедшего, наконец, из мастерства в виртуозность, которая кажется иногда чем-то почти сверхъестественным, невозможным. В китайском актере прежде всего бросается в глаза именно это мастерство, ставшее традицией, или, вернее, являющееся следствием ее, плюс, конечно, колоссальная тренировка (с детства!). Китайский актер должен уметь петь, декламировать, танцевать, акробатничать — и все с одинаковым совершенством. Если наш оперный певец плохо играет, то про него говорят: «Зато голос хорош», китайскому же актеру ничего не простят. В Пекине я видел, как за какой-то промах актеру грозили кулаком из зрительного зала. Театралов в Китае масса. Собственно говоря, все театралы, ибо нет такого китайца, который бы не любил свой театр.
Ясно, что, расширив свой горизонт и допустив в него чужую форму, мы тем самым приобщим и к нашему миру это прекрасное и абсолютно общечеловеческое искусство. Надо лишь перевести язык одной культуры на язык другой и создать должные пропорции.
Условный театральный язык может быть понят только на его родной почве. Иностранец должен усвоить этот условный язык, переведя его сначала на свой собственный, не менее условный, а потом соединив добросовестно оцененные элементы его в новый мир, позволяющий жить жизнью чуждого вначале театра. Тогда увидим, что бескомпромиссное разделение добра и зла[17] может доставить не меньшее удовольствие, чем смешение того и другого в хаос, что направленные к этой ярко и демонстративно подчеркнутой цели и жест, и костюм, и грим, и голос, и музыка не смешны, а трагически велики, что бутафория и декорации могут и не быть предметами культа, что мужчина может исполнять женскую роль с исключительным совершенством, что древняя эпическая музыка может оттенить трагедию резкими эффектами, что в ней есть ясно выраженные мелодии, создающие настроение; и вообще увидим и услышим в причудливо новом виде то же самое, что видим, слышим, понимаем и ценим у себя, на родине.
4 июня. Идем по прекрасным зеленеющим полям, орошаемым искусно поднимаемой наверх водой. По берегу посажены прекрасные тополя для укрепления берегов, о чем свидетельствует надпись на одном из деревьев, угрожающая судом виновникам порчи и потравы.
Проходим мимо какого-то храма и видим, что он превращен в кладовую для товаров. Религиозные заботы верующих, очевидно, не особенно балуют монахов этого храма, а может быть, алчность, столь присущая хранителям буддийской веры в Китае, побудила их сдать помещение. Мы видим это в Китае на каждом шагу. Очень часто храм является притоном опиеманов, игроков, бесприютных бродяг и т. д.
Нарушение святости места, по мнению китайцев, никого, кроме самого нарушителя, не боящегося возмездия, не касается. Во всяком случае церковное изуверство в Китае развито неизмеримо меньше, чем во всех других странах.
Библиотека сей почтенной обители, состоящая из разрозненных экземпляров буддийского канона, литургий и причитаний, покрыта солидным слоем пыли и валяется где-то в углу. Благодаря нашей любознательности книги эти попадают, вероятно, впервые за много лет в руки человека. Монахи не дают воли своей фантазии. Это, за незначительными исключениями, крайне грубый народ, знающий очень ограниченное число китайских знаков, и, конечно, ничего об Индии, санскрите, первоучении и первоучителях буддизма и т. д. Главная функция буддийских и даосских монахов заключается в начитывании текстов канона по покойникам и собирании подаяний по всему Китаю, особенно же ко дням храмовых торжеств.
На полях, по которым мы проходим, работает масса женщин. Пшеницу они вырывают с корнем, а не срезают. У многих за спиной свертки, из которых торчат детские головенки. Так трудятся китайские крестьянки: за плечами пищит младенец, искалеченные ноги ноют, увязая в грязи. Не удивительно, что от такой тяжелой трудовой жизни и, конечно, возмутительных условий деторождения женщины быстро вянут, и во всей полосе лессового Северного Китая они редко красивы, хотя встречаются девицы и молодые женщины своеобразно интересные. Вообще же только юг Китая, особенно Шанхай и Сучжоу, славится своими красавицами. И действительно, обитательницы сих счастливых мест румяные, изящные, с жемчужно-матовой кожей, стройные, большеглазые, с роскошными волосами, причесанными по моде (которая законодательствует затем по всему Китаю), звонким, красивым голосом, прелестными манерами, остроумием и часто тонким образованием (это, конечно, только в богатых домах).
Я по-прежнему восхищаюсь поведением китайцев. Киваешь головой какому-нибудь старику, бредущему навстречу. Он тотчас же осклабливается и превежливо, даже слегка манерно, отвечает, затем осведомляется, куда держим путь, и восхищенный тем, что понимает и понят людьми, во всем столь резко ему противоположными, долго еще смотрит, кивает и улыбается нам во след. И так везде и всегда.
В Китае и за границей после событий 1900 г. я слышал много вопросов, касающихся отношений китайцев к европейцам. Я думаю и подтверждаю это опытом своего пребывания среди китайцев, что отношение это близко к идеальному. Паническое любопытство никогда не переходит в назойливое приставание действием. Разговаривая с вами, каждый старается изощриться в том, чтобы сказать вам самое приятное и правдоподобное. Не говоря уже о сверхэтикете, соблюдаемом повсюду в отношении вас, народная масса, если она еще недостаточно озлоблена миссионерскими промахами, ведет себя прекрасно. Страх перед европейцами, поддерживаемый постоянным вмешательством чиновников в интересах последних, конечно, играет большую роль. Но объяснить внешне прекрасное отношение к иностранцам только этим страхом для знающего Китай было бы ошибкой. Не надо забывать, что вежливость в Китае — основа всех взаимоотношений. Так называемые китайские церемонии, происходя из религиозного обряда чинного поведения в храме предков[18], давно уже вошли в быт как учтивость, этикет. Два неграмотных рикши-извозчика бегущие навстречу друг другу вдруг бросают оглобли, становятся в чинную позу — руки по швам и, сдерживая дыхание, в изысканных выражениях осведомляются о здоровье и прочем. Потом оба сразу бросаются к своим коляскам и бегут дальше. «Церемонии» вывели из вежливого обращения местоимения я и ты, заменив их самоуничижительной формулой для первого и комплиментом для второго лица. Самый простой неграмотный человек знает, что нельзя спросить: «Ты, как твоя фамилия?», а надо: «Знатная (т. е. Ваша уважаемая) фамилия?»; нельзя закричать: «Дорогу, эй ты там!», а можно: «Заимствуюсь светом» (вашей уважаемой личности и позволяю себе потревожить Вас, т. е. прошу прощения). И так на каждом шагу. Это не означает, конечно, что не бывает на улице брани, ссоры и драки, но во всяком случае их бывает несравненно меньше, чем примирительных отходов от них и, наоборот, обязательной предупредительности и обязательного комплимента. Вежливые взаимоотношения составляют основу местной проповеди в особенности конфуцианской, и, стало быть, присущи этому глубоко культурному народу, а не пришли к нему от других народов вместе с нарядами и модами.
Может ли при таких условиях китаец допустить, чтобы европеец стал думать дурно о его воспитанности? Ясно, что он приложит все силы к достижению совершенно обратного эффекта. Так оно и есть на самом деле... Да, но в Петербурге в Летнем саду я видел, как китайцев дергали за косу.
Видим на берегу какой-то храм. Ползем и обнаруживаем интереснейшую вещь, типичную для Китая — смешение буддийского культа с даосским и просто народным, неизвестно, к какой религии относящимся. Храм этот поставлен духу Северного полюса неба (даосский культ), но в следующей нише стоит статуя Будды и написано на желтой бумаге: «Все в мире пустота» — наклейка типичная и обычная для буддийского храма. Здесь же изображены полубоги исторического китайского предания: добродетельный Чжоу-гун, дядя государя Чжоуской династии (XII век до н. э.), его жена Тао-Хуар-сюй, научившаяся от него магии и давшая будто бы основу для всех последующих магических школ, дух богатства и денег (Цайшэнь), восемь бессмертных китайского религиозно-литературного предания и т. д. Ради экономии помещения, результатом которой и является это странное смешение самых разнообразных культов, сюда же пристроили нишу крайне популярного божества туди (местного владыки), храм которому обязательно воздвигается в каждой китайской деревушке. Божество это заведует направлением умерших данной области в следующие инстанции, каковы: бог города