оизведений Л. Толстого, Горького, Короленко и Лескова, каждый раз давая точные ссылки, но Борис не мог больше слушать и ушёл. Они поехали к Саше и там впервые в жизни Боря напился.
Через несколько дней в газете «Правда» появилась сочувственная статья об обществе «Память». Боря дал её жене и сказал, что больше жить здесь не может.
– Моя мать не даст разрешение, – ответила Рая.
– Даст как миленькая, – возразил Борис. Он настроился на тяжёлую борьбу и длительные уговоры и не ожидал, что его жена так быстро согласится.
– Ты всё же с ней поговори, прежде чем что-либо делать.
– Конечно, поговорю, а пока попрошу Фиму прислать два вызова. Один нам, а другой ей.
– Второй не нужен. Она никогда отсюда не уедет.
– Э, Рая, жизнь идёт вперёд. За последние годы расстановка сил в империи зла изменилась. Даже апостолы веры позволяют себе критиковать родное коммунистическое правительство, и, какой бы верноподданной твоя мать ни была, она не может этого не видеть. Я и то изменился. Раньше я считал, что всех коммуноидов надо перевешать, а теперь думаю, что некоторых можно и расстрелять.
– Кончай паясничать, Боря, эмиграция это огромный риск, я боюсь.
– Я тоже боюсь, особенно после того как я побывал на собрании «Памяти». Да и не только поэтому. Там среди всех этих подонков я видел и Вислоухина.
– Какого Вислоухина?
– Того самого, произведениями которого мы зачитывались. Он стоял рядом с нами и я сначала думал, что обознался. Мало ли людей, похожих на него.
– Так это был он?
– Да, я узнал его по голосу, а по реплике стало понятно, почему он оказался на митинге. Когда там выступал один парень и зачитывал отрывок из статьи Толстого «Не могу молчать», Вислоухин с типичным оканьем стал говорить соседу, что он мог бы процитировать других русских писателей, например, Достоевского и Гоголя, которые изображали жидов совсем в другом свете. И ведь это правда. Ты понимаешь, Рая, это правда. Наступает смутное время, народ будет искать козла отпущения, а кто виноват во всех бедах России давно известно. Раньше их называли жиды, потом безродные космополиты, теперь сионисты, как их будут называть завтра, я не знаю, но становиться жертвой не хочу.
– Пока были только армянские погромы.
– Это лишний раз доказывает мою правоту. В Советском Союзе сейчас такой бардак, что даже не знают, кого надо бить в первую очередь. Мне страшно, Рая. Конечно, может всё и утрясётся, но лучше наблюдать за этим с другого берега.
– Значит, ты готов расписаться в собственной трусости?
– Готов и ничего позорного здесь не вижу. Впрочем, среди советских евреев нет трусов.
– Неужели? – язвительно сказала Рая, глядя на мужа.
– Конечно, – ответил он, – есть только смелые и храбрые. Смелые это те, кто уезжает, а храбрые это те, кто остаётся, так что я смелый.
Вечером Боря сказал тёще, что собирается эмигрировать, но для этого нужно её разрешение.
– Зачем вы едете, – спросила Поланская, – неужели вам здесь плохо? У вас же всё есть, а когда я умру, вам и эта квартира достанется.
– Нина Михайловна, вы не намного старше меня и мне пришлось бы долго ждать. В ваши идеалы я не верю и бороться за светлое будущее человечества не хочу. Мне достаточно того, что придётся бороться за своё будущее.
– Если ты понимаешь, что тебя там не ждут, так подумай ещё раз.
– Уже давно подумал и ваша дочь, наконец, со мной согласилась, а вы, если хотите, можете к нам присоединиться.
– Не могу. В Америку коммунистов не пускают.
– Откуда вы знаете?
– Слышала.
– Вам не обязательно афишировать своё членство в КПСС. В крайнем случае, дадите торжественную клятву не разжигать в Америке пожар мировой революции, а я за вас поручусь. Видите, для приёма в партию вам требовалась рекомендация двух коммунистов, а для выхода из неё достаточно одного беспартийного. Ну, а пока подпишите, пожалуйста, бумагу, что никаких материальных претензий к Рае у вас нет.
– Куда вы так торопитесь?
– Не куда, а откуда. Я вашему правительству не верю. Сегодня оно разрешает мне ехать, а завтра выпустит закон, осуждающий поведение сионистов и всех, кто их поддерживает. А вы сами знаете, когда партия говорит «надо», народ отвечает «есть» причём в данном случае он с удовольствием примет участие в расправе над осуждёнными, потому что можно будет безнаказанно набить кому-то морду, потрахать молодых бабёнок или пограбить богатеньких евреев. Я боюсь здесь оставаться.
– У тебя паранойя. Сколько людей здесь живёт и ничего.
– Это их дело.
– Если я подпишу, меня выгонят с работы. Ведь детский комбинат является частью предприятия Министерства оборонной промышленности. У меня даже допуск есть.
– У вас паранойя, Нина Михайловна. Никто вас не тронет, вы никаких секретов не знаете и вражеским шпионам ничего рассказать не можете. Ну, разве только слова песен, которые разучиваете с детьми к очередному утреннику. А если вы действительно боитесь остаться без работы, езжайте с нами.
– Куда я поеду, Боря, я здесь всю жизнь прожила.
– Мои родители тоже здесь всю жизнь прожили, но им это не мешает.
– Им там пенсию дадут, а я ещё должна работать.
– Здесь же вы работаете и не жалуетесь.
– Здесь я у себя, а там я даже языка не знаю.
– Выучите.
– Ничего я не выучу, – заплакала Нина Михайловна, – и никуда я не поеду.
– А я поеду и мне нужна ваша подпись.
Боря уже считал себя жителем другой страны и неприятности людей, остающихся здесь, казались ему не стоящими внимания.
На следующий день он пошёл к директору техникума и сказал, что собирается выехать на постоянное место жительства в Израиль.
– Зачем? – искренне удивился тот.
– Жить, работать, растить детей. Иметь всё то, что имеют нормальные люди в нормальных странах.
– Так ведь у вас всё это есть.
– Нам бесполезно говорить на эту тему. Лучше дайте мне характеристику и мы расстанемся по-хорошему.
– Зачем вам характеристика?
– В ОВИРе непременно хотят знать, является ли отщепенец, предающий Социалистическую родину, политически грамотным и морально устойчивым и будет ли он достойно представлять первое государство рабочих и крестьян в мире загнивающего капитализма.
– Сначала напишите заявление по собственному желанию.
– Нет, сначала характеристика, потом заявление.
– После того что вы сказали, я и так могу вас уволить. Ведь обучение молодого поколения – очень важная задача и её нельзя доверять политически неустойчивым элементам…
– Поберегите свой пыл для очередного партсобрания, – перебил Борис, – я уволюсь только после того, как получу характеристику.
– Мне нужно подумать. Такие вещи с наскоку не решаются, вполне возможно, что мне сначала придётся устроить общее собрание и выяснить мнение сотрудников. У нас в техникуме за границу ещё никто не уезжал.
– Устраивайте, что хотите, я на ваше мероприятие не пойду.
На следующий день, предварительно посоветовавшись с партийным начальством района, директор выдал Боре характеристику, в которой говорилось, что гражданин Коган проявил себя посредственным преподавателем, постоянно отлынивавшим от общественно-полезной работы и пытавшимся привить студентам антисоветские взгляды.
Теперь была очередь Раи, но она пользовалась любым предлогом, чтобы отсрочить решительный разговор со своим начальником. При одной только мысли об общем собрании её начинало колотить. Она просила Бориса подождать хотя бы до нового года, когда у людей будет нормальное рабочее настроение. Ведь даже в КГБ в конце декабря больше думают о праздниках, и если подать документы в это время, то они вообще могут затеряться. Но Боря настаивал, так как среди отъезжающих ходили упорные слухи о том, что граница закрывается и нужно выскочить из Союза как можно быстрее. Он сказал, что если Рая не пойдёт к своему шефу, то он это сделает сам.
– Я не знаю, как поведёт себя мой начальник, – ответила она, – может, он тоже захочет устроить собрание трудового коллектива, а я этого не выдержу.
– Тогда увольняйся.
– А на что мы жить будем, ведь я единственный работающий член семьи.
– Для того чтобы уехать, нам денег хватит.
– А если нет? Попадёт какому-нибудь бюрократу вожжа под хвост и нам не дадут разрешения.
– Не бойся, дадут. Фима уезжал пять лет назад и то плевал на них с высокой колокольни.
– Ему повезло.
– Повезло, потому что он ничего не боялся.
– Но я-то не такая.
– Знаю, поэтому, когда будешь говорить со своим начальником, руби под дуру. Говори, что ты не хочешь никуда ехать, что я угрозами заставил тебя согласиться. Свихнулся на отъезде, совершенно потерял рассудок и на каждом перекрёстке кричу, что всем, кто попытается мне помешать, я намотаю кишки на яйца. Поняла?
– Поняла. Намотаешь всем кишки на яйца, – без выражения повторила Рая.
– Правильно. И главное держи хвост пистолетом. Сталинские времена прошли.
Борис был прав, рядовой советский обыватель уже не был таким дремучим, как в пятидесятые годы, но общением с иностранцами развращён ещё не был, корреспондентам зарубежных газет не доверял и дел с отъезжающими предпочитал не иметь. Конечно, за последние годы люди успели привыкнуть к тому, что среди их соотечественников находятся смельчаки, готовые бросить социалистический рай и переселиться в общество потребления. К ним стали относиться более терпимо и даже с некоторым уважением.
Тем не менее, когда Рая зашла в кабинет Алексея Ивановича Сухоручко, закрыла за собой дверь и заговорила о цели своего визита, голос её дрожал. Выслушав её, Сухоручко сказал:
– Ну что ж, пиши на себя характеристику.
– То есть как? – не поняла она.
– Так, бери лист бумаги и пиши. И пожалуйста, без грамматических ошибок, а то тебя не выпустят.
Рая никогда не давала поводов заведующему отделом называть себя на «ты». Отношения между ними были строго официальными. Его назначили на эту должность всего год назад. В отличие от своего предшественника он развил бурную деятельность и стал довольно часто ездить в Прибалтику. После первой же поездки он привёз сотрудницам несколько занятных безделушек, а потом они начали заказывать ему колготки, трусики и бюстгальтеры. Он знал все их размеры, никогда не ошибался и его покупки вызывали искреннюю благодарность заказчиц. Рая знала, что эта благодарность не ограничивалась поцелуями в щёчку и не хотела ни о чём его просить. Её отношение не изменилось, даже когда он привёз ей на день рождения французский лифчик. Вручая ей подарок, он сказал, что его собственной жене обновка не подошла. Зная его, поверить в это было невозможно, а поскольку как мужчина он был ей безразличен, Рая вежливо, но решительно отказалась. Больше Сухоручко ничего ей дарить не пытался и она была уверена, что теперь он поквитается с ней сполна, но он сказал: