Прежде чем решиться на отречение, которое ему советовал генерал Рузский, Николай II через посредство Ставки запросил мнение об этом всех остальных главнокомандующих фронтами.
И тут-то он впервые постиг всю глубину той пропасти, которую своим упорным отказом пойти навстречу справедливым желаниям и мольбам страны сам создал между собой и ею: все главнокомандующие, не исключая великого князя Николая Николаевича, ответили, что во имя спасения Отечества считают необходимым его отречение. Передавая их ответы государю в Псков, к ним присоединился и его начальник штаба генерал Алексеев.
Отвергнутый страной, покинутый армией, которую он так любил, отчужденный от своей семьи, император Николай II остался один – не на кого ему было больше опереться, не на что больше надеяться. И он во имя блага России отказался от престола.
Ту же горькую чашу испил сто с лишним лет назад Наполеон, когда он, упорно не желая пойти навстречу требованиям страны, жаждавшей мира и конца кровопролитных войн, был покинут своими маршалами и принужден отречься от престола.
Подписав 2 марта акт отречения, государь отправился в Ставку, где должен был ожидать прибытия депутатов Временного правительства, которые будут его сопровождать в заточение в Царское Село к его семье.
Развивавшиеся с невероятной быстротой фатальные события нам в Ставке просто не дали времени прийти в себя: кружилась голова, почва уходила из-под ног, мнилось, что будущее чревато страшными последствиями, и никому не было легко на душе.
3 марта, ранним туманным утром, направляясь в управление генерал-квартирмейстера, я столкнулся в воротах сквера губернаторского дома с каким-то человеком в штатском пальто и нахлобученной на глаза барашковой шапке. Со страхом озираясь кругом, он спросил меня: «Правда, меня так не узнают?» То был Воейков, который четыре дня перед тем с высоты своего величия нагло смотрел на ход грозных событий, а теперь, перепуганный, бежал первым, покидая облагодетельствовавшего его государя.
И в то же самое время один за другим покидали Царское Село близкие царской семье и облагодетельствованные ею люди. Мало кто остался ей верен, ибо редко кому в этом печальном мире свойственно душевное благородство и неизмерима глубина человеческой низости.
Вечером 7 марта мы получили потрясающий, если в него вдуматься, циркуляр: «Бывший Верховный главнокомандующий простится завтра в 11 часов утра в управлении дежурного генерала с желающими чинами штаба».
Утром в большом зале управления дежурного генерала собрались почти все чины штаба Ставки; никто не решился пойти на низость и не явиться. Зал был переполнен, и в середине оставалось лишь небольшое свободное пространство. Стояла мертвая тишина. Все были подавлены величием несчастья, последний акт которого должен был тут свершиться.
Ровно в 11 часов послышались ответы стоявших на лестнице казаков (царского конвоя), с которыми в последний раз здоровался государь. В дверях при входе государя в зал два молодых офицера конвоя упали в обморок.
Государь вошел в свободное пространство зала один; он был страшно бледен и несколько мгновений не мог начать говорить. Наконец, справившись с волнением, он тихо, но ясно произнес: «Для блага любимой мною родины я отрекся от престола. Прошу вас служить так же верно России и Временному правительству, как служили при мне… прощайте…» Спазма сдавила его горло, и он поднес к лицу руку. Со всех сторон раздались рыдания. Государь повернулся, пожал некоторым из ближе стоящих руки и, сокрушенный, с поникшей головой, ушел.
Кончился многовековой период русской истории, во время которого Романовы создали Великую Российскую империю. И в этот до гроба незабываемый час все мы поняли безмерную глубину горя последнего из них, невольно способствовавшего гибели любимой им России, ибо над ним тяготел неумолимый рок: этого в душе мягкого человека и любящего семьянина судьба не наградила свойствами, необходимыми для управления великой страной; бремя власти пало на его слабые и неподготовленные к этому плечи. Глубоко верующий, он всеми силами ревниво охранял, по его глубокому убеждению, самим Богом данную ему власть и искренно думал, что именно в этом и зиждется благо любимой им России, ибо не умел думать иначе… И за это после безмерных унижений, перенесенных с истинно святым смирением, принял мученический венец.
Теперь тут возникает тревожный вопрос: сделало ли Верховное командование в лице генерала Алексеева и его сотрудников все, что было необходимо и возможно для предотвращения катастрофы, которая принесла России столько бедствий и страданий, а всему человечеству столько лишений и тревог за будущее?
Для правильного и объективного ответа нужно прежде всего иметь в виду, что события революционного движения развивались с необыкновенной, можно сказать, молниеносной быстротой. Успеху революции, без сомнения, способствовало не столько утомление войной, сколько крайнее негодование политикой престола и правительства народных масс, видевших только в революции выход из созданного этой политикой безнадежного положения.
Конечно, с того момента, как революционным силам удалось окончательно сломить в столице сопротивление органов правительственной власти, а особенно – когда железные дороги подчинились революционному комитету Викжеля, ничего предпринять в Петрограде было уже невозможно. Это и показала неудавшаяся попытка генерала Иванова с Георгиевским батальоном.
Возможно, была еще возможность спасти положение принятием энергичных мер в самые первые дни революционного движения, то есть 25 и 26 февраля. Но для этого Верховное командование и Главнокомандование Северо-Западного фронта должны были находиться в руках прозорливых, смелых и решительных боевых начальников, каковыми ни генерал Алексеев, ни тем более генерал Рузский не являлись. К тому же генерал Алексеев как раз в этот критический момент оказался тяжело болен. Кроме того, в эти первые дни революции петроградские власти посылали в Ставку успокоительные донесения и заверения, что справятся с беспорядками собственными силами.
В той обстановке, в которой началась и развивалась революция, остановить ее было нельзя. Возможно, это смог бы сделать великий князь Николай Николаевич, останься он во главе Верховного командования, но при нем революция, наверное, и не началась бы.
Так почему же не были своевременно предприняты меры для предотвращения начала революционного движения в столице и для успешной борьбы с ним в случае необходимости?
Верховное командование, даже при поверхностном знании истории, должно было отдавать себе отчет в том, что революционное движение во время войны явление нередкое и что оно всегда начинается именно в столицах. Поэтому должны своевременно предприниматься надежные меры для обеспечения порядка.
Особенно в этом явилась необходимость, когда всем, в том числе и Верховному командованию, стало ясно, что направление нашей внутренней политики способствует развитию революционного настроения в народных массах.
По закону на Верховном командовании лежит долг принять все меры для успешного исхода войны. Революционное движение неминуемо должно иметь отрицательное влияние на этот исход. И этого Верховное командование не могло не знать. Поэтому, раз оно было не в состоянии изменить пагубное направление нашей политики, его прямой долг заключался в том, чтобы, не поддаваясь каким-либо чувствам и политическим соображениям, неукоснительно принять со своей стороны самые решительные и продуманные меры для обеспечения порядка в столице. Это ему повелевал его долг.
Как же оно этот свой долг исполнило?
Верховное командование, несомненно, знало о нарастании революционного настроения в столице. В тревожных донесениях охранного отделения прямо говорилось о том, что близится революция.
Правда, министр внутренних дел Протопопов уверял, что он с одной лишь столичной полицией и жандармерией справится со всякими беспорядками, но генерал Алексеев, прекрасно зная оппортунизм, неуравновешенность и крайнюю ретроградность взглядов Протопопова, ни в коем случае не смел положиться на его заверения. Именно потому, что высшая гражданская власть в столице была в руках этого полусумасшедшего и всеми ненавидимого человека, Алексеев должен был принять решительные меры для обеспечения порядка в столице.
О том, что генерал Алексеев это сознавал, видно из того, что незадолго до начала революции столица и прилегающий к ней район были выделены в особую область, во главе которой поставлен главноначальствующий генерал. Однако на эту в высшей степени ответственную в данных обстоятельствах должность был назначен никому не известный и ничем себя не зарекомендовавший заурядный генерал Хабалов. Он, вероятно, из карьерных соображений, не решался докучать Ставке какими-либо своими требованиями и довольствовался тем, что имел.
Между тем подведомственный ему гарнизон столицы состоял лишь из запасных батальонов гвардейских полков, казачьего второочередного полка и нескольких сот юнкеров и курсантов разных военных училищ и курсов.
В 1916 году запасные батальоны были укомплектованы главным образом солдатами старых сроков службы, семейными, давно уже потерявшими понятие о воинской дисциплине, которые сами были чрезвычайно благоприятным «материалом» для возбуждения, а никак не для усмирения беспорядков. При этом почти все офицеры этих батальонов (к тому же совершенно недостаточные числом), призванные также из запаса, принадлежали к радикально и даже революционно настроенным слоям русского общества. Именно они и увлекли в критический момент запасные батальоны на сторону революции, обеспечив ей успех.
Во второочередных казачьих частях положение было немногим лучше.
Таким образом, в распоряжении генерала Хабалова для подкрепления в случае надобности столичной полиции не было никаких других надежных боевых частей, кроме нескольких сот юнкеров и курсантов.
Как же случилось, что Верховное командование не позаботилось назначить в состав гарнизона столицы достаточное число надежных кадровых войсковых частей?