Как уже отмечалось, личный состав Ставки, не представляя собой сплоченного единой волей и мыслью организма, не был способен вступить в борьбу с революцией, как это, несомненно, случилось бы при великом князя Николае Николаевиче, который решительно повел бы эту борьбу до конца.
Вместо того чтобы вступить в борьбу с революцией, личный состав Ставки надел красные банты и под предводительством начальника штаба покорно отправился целой процессией на загородное поле у Могилева для участия вместе с населением в манифестации по прославлению торжества революции. Манифестация была организована Могилевским советом рабочих и солдатских депутатов, который был образован после революции неизвестно откуда взявшимся подпрапорщиком еврейского происхождения и какими-то полуинтеллигентными демагогическими «орателями».
И с той поры начался «крестный путь» Ставки. Все ходили как потерянные, подавленные сознанием полного бессилия, и у всех кружилась голова перед открывшейся под ногами революционной бездной. Почва под ногами уходила, не на что было опереться.
В связи с провозглашенным Временным правительством правом синдикального объединения даже в армии и на флоте – чем как бы легализировалось существование советов рабочих и солдатских депутатов – в Ставке была сделана попытка образовать по примеру Петрограда объединение офицеров, но оно вскоре после своего учреждения распалось, ничего не достигнув.
Немало способствовало падению авторитета Ставки и то обстоятельство, что за пять месяцев существования Временного правительства на посту Верховного главнокомандующего сменилось пять лиц: генералы М.В. Алексеев, А.А. Брусилов, Л.Г. Корнилов, Н.П. Духонин и даже адвокат по профессии А.Ф. Керенский.
Из этих пяти Верховных главнокомандующих один лишь Корнилов сделал, как известно, попытку вступить в борьбу с революцией, закончившуюся неудачей и заточением его в Быхове. Генерал Алексеев, обессиленный болезнью, переживал ясно видимый душевный слом и, не имея сил для борьбы, вскоре ушел с поста Верховного главнокомандующего. Генерал Брусилов и, конечно, Керенский вели на этом посту политику революционного характера, стараясь добиться недостижимого компромисса с советами рабочих и солдатских депутатов. Генерал же Духонин, назначенный перед самым концом Ставки, когда процесс развала русской армии, в сущности, уже завершился, оказался бессилен что-либо сделать и, как агнец, был принесен в жертву революции.
Особенно же способствовало падению авторитета Ставки то, что она тотчас же после революции превратилась в настоящий проходной двор.
Со всех сторон хлынули в нее многочисленные депутации и депутаты разных советов и исполнительных комитетов солдат, рабочих, матросов и крестьян, снабженные какими-то «мандатами», написанными на клочках бумаги, не поддающимися никакой проверке. Все они носились с деловым видом по улицам Могилева, не выказывая чинам Ставки ни малейшего внимания, а, наоборот, во многих случаях смотрели на них враждебно и буквально врывались к нам в управления, где бесцеремонно рассаживались, не считаясь ни с чем и предъявляя нам самые абсурдные требования и проекты, касающиеся ведения войны, и даже вмешиваясь в оперативные вопросы.
Малейшие знаки нетерпения с нашей стороны, а тем более нежелание их выслушивать и удовлетворять их требования вызывали с их стороны угрозы и обвинения в контрреволюции, которые нередко служили предметом обсуждения в местном совете рабочих и солдатских депутатов.
Временами эти депутации и депутаты собирались для обмена мнениями в совершенно загаженных залах верхнего этажа губернаторского дома, где раньше жил государь, и на этих сборищах царил тогда настоящий бедлам. Как бы то ни было, контролировать этих людей, вторгшихся в расположение Ставки, было совершенно невозможно, и потому вместе с толпой проникали к нам разные подозрительные аферисты, шпионы, бывшие каторжники и даже умалишенные.
Верховное командование из опасения навлечь на Ставку подозрение в контрреволюционной деятельности и сопротивлении «завоеваниям революции» не решалось воспротивиться этому нашествию и старалось путем бесконечных разъяснений и увещеваний «ублажить» нахлынувшую на Ставку революционную орду.
Так как оперативная работа штаба Верховного главнокомандующего фактически прекратилась или, вернее, была беспредметна за неспособностью, а в некоторых случаях даже за нежеланием войск выполнять оперативные задачи, то об этой работе не приходится больше и говорить, ибо она была лишена всякой цели. Штаб Верховного главнокомандующего обратился из повелевающего органа Верховного командования в «уговаривающее» и «убеждающее» учреждение, лишенное авторитета.
Для суждения же о том хаотическом состоянии, в каком протекала работа штаба после революции, приведу лишь несколько характерных эпизодов из тех поистине кошмарных времен.
Вскоре после отречения государя адмирал А.И. Русин ушел со своего поста начальника морского штаба Верховного главнокомандующего и на его место был назначен вице-адмирал А.С. Максимов, прозванный во флоте благодаря своему финскому происхождению Пойка. Он говорил по-русски с ярко выраженным финским акцентом, отличался полной беспринципностью и громадным честолюбием, совершенно не отвечавшим его более чем ограниченным способностям. После убийства революционной чернью командующего Балтийским флотом адмирала Непенина и многих офицеров Максимов повел на Балтийском флоте до крайности демагогическую политику, имевшую целью достичь своего избрания матросами на пост командующего флотом. В конце концов ценой всяческих унижений он достиг своей цели, превратившись в послушное орудие матросских революционных комитетов, в среду которых втерлись немецкие агенты, стремившиеся подорвать боеспособность Балтийского флота и открыть этим немецкому флоту доступ к столице.
Принимая во внимание, что для обороны столицы – главного центра революционной власти – сохранение боеспособности Балтийского флота имеет значение первостепенной важности, Временное правительство, убедившись в крайней опасности вредоносной деятельности Максимова, приняло решение убрать его с поста командующего флотом. Но при первой же попытке сделать это натолкнулось на сопротивление матросских комитетов, которые резко выступили в защиту своего ставленника и воспротивились его смене. Тогда Временное правительство придумало как «обойти» Максимова, сыграв на его честолюбии. Ему предложили пост начальника морского штаба Верховного главнокомандующего, на что он согласился. Матросские комитеты также были польщены предоставлением их ставленнику столь высокого поста.
Узнав о назначении Максимова, я доложил генералу Алексееву, что служить под начальством этого демагога и принимать участие в его зловредной деятельности не хочу, а потому прошу дать мне другое назначение. О том же я сообщил Морскому генеральному штабу в Петроград для доклада Временному правительству. Меня стали уговаривать не уходить в столь тяжелое время из штаба, где я служил с самого начала войны и был хорошо знаком с работой Верховного командования. Но я настаивал на своем.
Через несколько дней после этого Керенский, направлявшийся на фронт для «уговаривания» какой-то взбунтовавшейся воинской части, остановился в Могилеве. Генерал Алексеев сообщил, что он желает меня видеть.
Тут, в его вагоне на станции, я в первый раз увидел Керенского и имел с ним деловой разговор. Он сообщил, что Максимову дано понять, чтобы он не вмешивался в работу штаба, о которой не имеет понятия, что его назначение последовало для возвеличения заслуг матросов перед революцией путем выбора их избранника. Мне же Керенский предложил вести работу далее, не обращая внимания на Максимова.
На этих условиях я согласился остаться в Ставке. И действительно, в течение своего кратковременного пребывания на посту начальника морского штаба Верховного главнокомандующего Максимов совершенно не вмешивался в дела штаба. Я его даже редко видел, а все доклады делал помимо него непосредственно Верховному главнокомандующему и отправлял распоряжения за подписью последнего.
Как только матросы забыли о Максимове, что произошло, по примеру всех вообще революций, весьма быстро, он был сменен, и решительно никто из избравших его матросов не подал голоса в защиту своего ставленника. Его ликвидация произошла безболезненно, и он исчез, растворившись в революционном хаосе.
После смещения Максимова морской штаб Верховного главнокомандующего был преобразован в морское управление штаба Верховного главнокомандующего, и я был назначен его начальником.
Что касается Керенского, то при первом знакомстве он произвел на меня впечатление совершенно загнанного человека, изнемогающего под свалившимся на него бременем власти. При наступившем революционном хаосе и бессилии правительства все почему-то обращались только к нему за разрешением самых разнообразных вопросов и буквально разрывали его на части. Вокруг него, где бы он ни находился, носились и галдели в революционной экзальтации растерзанные типы обоих полов, ожидая от Керенского каких-то «чудес».
Произошло это потому, что Керенский, человек с высшим образованием, безусловно, отдавал себе ясный отчет, в какую пропасть устремляется Россия под давлением разбушевавшихся революционных страстей. Вместе с тем, будучи представителем революционных слоев общества, он не мог не идти навстречу их стремлениям к «углублению» революции. Керенский оказался между двух огней: умеренные круги общества старались использовать его для задержания процесса революционного развала, в то время как революционные круги требовали от него обратного.
Будучи сам порождением революции, Керенский, конечно же, не мог вступить с ней в открытую борьбу, да он и не обладал для этого соответствующими данными – тут нужен был бы по меньшей мере Ришелье или Наполеон, а потому он и вертелся между революционной демагогией и стремлением спасти Россию от угрожающей ей гибели.
Ему не оставалось ничего другого, кроме как лавировать и уговаривать. Пример такого лавирования – случай с назначением Максимова, ясно показывающий все бессилие власти Временного правительства и его главы Керенского, стяжавшего себе меткое прозвище Главноуговаривающий.