Еще несколько разрывов поблизости. Но Карзову везло - его не задел ни один осколок. Сквозь дым разрывов впереди он увидел - танки поворачиваются, уходят. Вот они скрылись в той же лощине, откуда вышли. Но две машины замерли неподвижно.
Кто их подбил? - пытался угадать Карзов. - Я или артиллеристы, что перенесли огонь на них? В конце концов, важно не это. Важно, что танки не прошли.
Только теперь почувствовал, что его бьет мелкая дрожь, хотя он весь разгорячен, гимнастерку хоть выжимай. Он смахнул пот со лба, глянул под ноги. Там навалом лежали гильзы выстреленных им снарядов, источая кисловатый запах сгоревшей взрывчатки. Он удивился: Как много! Сколько же? Пересчитал. Шестьдесят одна гильза!
Пройдет немного времени, и Карзов привинтит к своей гимнастерке рядом с Красной Звездой второй орден - Отечественной войны второй степени за отражение танковой атаки. И мы, его сотоварищи, от всей души, горячо поздравим его.
Противник еще цеплялся за Тросну. Автоматными очередями, гранатами приходилось выкуривать гитлеровцев из каждого двора, который они пытались превратить в огневую позицию. Падали сраженные фашистской пулей наши солдаты в горячую пыль уличной дороги, в лебеду и чертополох задичавших огородов, но товарищи их продолжали неуклонно продвигаться все дальше по Тросне.
Под конец дня, когда спала жара, ослаб и накал боя: противник, видя, что ему не удержаться, откатился на север, полностью оставив Тросну. Все три батальона нашего полка, пройдя село насквозь, вышли за его окраину и сразу же начали окапываться и приспосабливать оказавшиеся под рукой немецкие окопы к обороне: вдруг противник, подтянув силы, снова возобновит контратаки?
Но все же пока установилось затишье. Надолго ли?
Как только батальоны вышли за Тросну, Ефремов перенес туда КП полка. Мы расположились в двух-трех соседних погребах - на Орловщине почти в каждом деревенском дворе можно найти капитально оборудованный, иногда даже выложенный кирпичом погреб с капитальным перекрытием, с лестницей, ведущей вниз - лучшего укрытия на случай обстрела и не найти.
Тросна... Я входил в нее с каким-то особым, горделиво-радостным чувством. Ведь это было первое жилое место, в освобождении которого участвовал. Много раз потом придется мне вступать с моими однополчанами в села, деревни и города, свои и чужие, очищенные от врага. И всегда при этом охватит меня тот восторг, который в гамме человеческих чувств можно назвать чувством освободителя. И всегда, даже когда уже все на войне станет привычным, все же трудно будет представить, что там, куда пришли мы, еще недавно хозяевами были фашисты, смертельные враги - вот так же ходили, стояли они здесь, как сейчас ходим и стоим мы...
С любопытством смотрел я вокруг, идя по Тросне. Почти все постройки саманные хаты, сараи, хлевы - стоят без крыш, только над некоторыми чернеют на фоне голубого неба обугленные стропила. От многих построек остались лишь груды разваленного самана, заросшие высокой травой. Кое-где торчат из нее ржавые, искореженные остовы железных кроватей, выглядывают обломки простецкой деревенской мебели. А вот сиротливо стоит самодельная детская коляска без колес, сквозь нее проросла лебеда. Все разорено...
Даже деревьев, неповрежденных, зеленеющих листвой, осталось мало. Торчат голые, обгоревшие, обломанные стволы. И ни одного жителя, ни кошки, ни собаки, ни какой-либо другой животины. Зона пустыни... Сейчас населяем ее только мы, военный народ. Да и то населяем не густо и не надолго.
Помня наставления Миллера, я, пользуясь затишьем, отправился обследовать погреб неподалеку, от дверей которого тянулись оборванные разноцветные провода - уже по этой примете легко было определить, что здесь находился какой-то штаб или узел связи.
Я спустился по лестнице и при свете солнца, лучи которого падали сверху в дверь, увидел, что пол погреба сплошь усеян бумажным мусором.
...Ворошу ногой толстый слой разнообразнейшей бумаги. Что тут интересного? Вот папка с подшитыми документами! Распоряжения по какому-то батальону. Листы каких-то списков, с указанием воинских званий и должностей... Что-то неприятное глянуло на меня с фотографии. Детское лицо, парнишка лет семи. Может быть, уже и осиротел этот мальчуган? На его чистый детский лобик спускается челка. Модная прическа под фюрера? Переворачиваю фотографию. Крупным, еще неуверенным детским почерком выведено: Ман либер паппи... - моему дорогому папочке - Гансик. Внизу, тем же почерком: Хайль Гитлер!
Так вот почему так неприятна показалась мне эта карточка! Бросаю ее.
Выхожу из погреба, прихватив с собою кое-что из документов: посмотрю на досуге.
Смеркается. На передовой тихо. Видно, противник угомонился, сегодня уже вряд ли можно ожидать его контратак.
Прихожу к погребу, в котором обосновалась штабная оперативная часть во главе с Карзовым - в его подчинении связные и писарь.
У входа на травке расположились Карзов и Байгазиев. Подсаживаюсь к ним. Начинаем обсуждать результаты сегодняшнего боя и высказывать прогнозы на завтра. Но тут появляется наш командующий связью Голенок, который довольно часто наведывается на КП полка, и сообщает сногсшибательную новость:
- А вы знаете - только что с Сохиным разговаривал сам командующий фронтом!
- Командующий? - не верим мы своим ушам. - Да он что, к нам в дивизию прибыл?
- По телефону! - Голенок заметно взволнован. - Прямо из штаба фронта, через все коммутаторы - армии, дивизии - прямо к нам, на тот телефон, что у Ефремова. Ефремов думал - его самого командующий вызывает, а оказалось Сохина!..
- Не может быть! - все еще не верим мы. - Зачем командующему Саша понадобился?
- А вот зачем... - Голенок обрывает себя на полуслове. - Да вот он сам идет, спросите, он лучше меня расскажет.
- Саша, правда? - спрашивает Карзов подошедшего к нам Сохина. - Правда, что тебя Рокоссовский к трубке вызывал?
- Правда, - отвечает Сохин сдержанно, как всегда, но вид у него несколько растерянный, словно он сам не может поверить, что разговор с командующим состоялся.
- Ну, давай садись, рассказывай!-торопим его.
- Да что рассказывать... - тихо, словно нехотя, начинает Сохин. - Я со своими хлопцами был, отдыхали после всех дел и к ночному поиску готовились. Вдруг сломя голову бежит связной: Товарищ капитан, вас - мигом к командиру полка! Ну, побежал я. Прибегаю - сидит Ефремов, вроде бы немножко не в себе, трубку мне протягивает: Тебя Рокоссовский, сам! Батюшки, думаю, с чего бы это? Беру трубку, докладываю: Капитан Сохин слушает! А он мне: Каким орденом, товарищ капитан, наградить вас за бой в Тросне? Меня аж пот прошиб. Спасибо, товарищ командующий, - говорю, - мне бы боевой орден Красного Знамени! - Это почему же? - спрашивает. Так сразу видно, что за боевые дела получил. Рассмеялся командующий: Ну ладно, так уж и быть, учитываю ваше желание награждаю вас орденом Красного Знамени. На том и порешили...
- Чудак ты! - набросились мы на Сохина. - Мог бы и орден Ленина попросить!
- А как Рокоссовский узнал, что ты в Тросне отличился?
- Ефремов мне рассказал: он в штадив насчет меня докладывал. Ну из штадива наверх пошло, дошло до Рокоссовского. Он и велел соединить себя прямо с полком. Спросил Ефремова: Есть у вас такой капитан? Отличился? К трубке его позовите! - ну а дальше как я уже сказал... - Сохин перевел дух и добавил: Я, конечно, начальство понимаю. Два дня две дивизии Тросну взять не могли. А тут взяли. Я Ефремову представления на всех разведчиков до единого, какие со мной в Тросне были, написал. И на автоматчиков... А что, ребята орденов достойны. Орлы!
Глава 6.
В хлебах измятых
Наступление продолжается. - Поиск на фланге. - Бьют катюши. Маша-богатырь. - Что пишут из Германии. - Две смерти Тарана. - Пленные, да не те. - Последнее кьянти.
...Такой же знойный день, как и предыдущие. Уже позади Тросна: вчера мы ушли из нее вперед, сбив противника еще с одного рубежа. Он откатывается, временами огрызаясь огнем. Мы неотступно идем следом. Сейчас на нашем пути высокий, вылинявший на солнце бурьян. Он стоит плотной стеной, но в нем протоптаны тропы. Пробираемся по одной из них. Неровности под ногами - следы борозд - дают понять, что здесь была пашня. Сколько такой земли, ставшей пустошью в лихую годину, земли, отвыкшей от плуга, от рук земледельца, втуне лежит в этих местах! А ее пахари и сеятели не плугом прикасаются к ней солдатской лопаткой, не зерна сеют в нее - капли крови своей - здесь ли, в других ли краях, еще не очищенных от орды, что нахлынула в черном сорок первом...
Под ноги попадается круглая ребристая коробка немецкого противогаза, еще через несколько шагов -заношенные, рваные серые носки с черной каемочкой такие выдают немецким солдатам. А вот валяются связанные ногами две неощипанные курицы, вот и третья - какой-то немец-куроед тащил, видно, до последней возможности, да вынужден был бросить.
Но вот полоса бурьяна позади. Перед нами - широкое открытое поле...
Леденящий душу свист. Инстинктивно падаем. Сзади нас, сливаясь, хлопают разрывы, почти без интервалов. Мины! Но к счастью - перелет. Если бы мы шли чуть помедленнее, как раз бы и накрыло. Вскакиваем, бежим дальше. Кто-то рядом кричит, тяжело дыша:
- Скорее, скорее, броском, а то вмажет! Прямо перед нами лощинка. И снова - зловещий, с переливами, свист.
Сбегаем в лощинку. Мины рвутся позади, но сейчас уже ближе, чем в первый раз. Переждать в лощинке? Но безопаснее ли это? Противник может пристреляться, и тогда-Броском вперед! Вырваться из зоны обстрела! Бежим что есть мочи. Перед нами уходящий вверх травянистый склон. Он довольно крут - приходится карабкаться. Спотыкаюсь, с меня слетают очки, ныряют в траву.
Останавливаюсь на четвереньках, в полной растерянности: где же очки? Вожу пальцами по траве.
- В чем дело? - спрашивает меня оказавшийся рядом Байгазиев.
- Да вот, очки потерял...
Вижу еще несколько рук, шарящих в траве рядом с моими.