— Ладно… сделаю, — с трудом произнесла женщина. — Но помни, к твоим делам я больше не причастна, — уже твердо сказала она.
— Не причастна, говоришь? — задышал ей в лицо Мокшанцев. — А фляжка-то, что второпях я оставил у клади, чья?
Слабо вскрикнув, женщина в страхе попятилась от заимщика в угол избы.
— Забыла? — не отступая от нее, зловеще шептал Федор. — Если забыла, так соседи помнят, как она висела у тебя на стене.
— Уйди! — простонала Марья и закрыла лицо руками. Перед ее глазами пронеслась картина летней встречи с Мокшанцевым.
Работая на огороде, она услышала его голос.
— Открой-ко избу. Собрался в Марамыш, а, видишь, какая жара. Пить захочется, а посуды подходящей нет…
Женщина сняла со стены висевшую на ремне фляжку, передала Мокшанцеву.
Когда заимщик после неудачной попытки сжечь кладь скрылся, милиционер нашел фляжку и увез ее как вещественное доказательство. Марья и не думала, что стала невольной соучастницей преступления Мокшанцева.
— Ты не бойся, — заговорил мягко Федор. — Исполняй, что велю, а завтра в полдень приходи в Татарский лог, там буду ждать, — взяв обрез и сунув краюху хлеба за пазуху, Мокшанцев вышел.
До утра Марья не могла уснуть. Вспомнила горькую нужду, смерть мужа, беззащитное вдовство, жизнь по прислугам, пьяные причуды Федора и всплакнула.
— Как ведь обошел меня лиходей, и некуда теперь деваться. Жила спокойно, и вдруг такая напасть! А что если рассказать все Осипу? — Марья слезла с полатей, затопила печь и долго сидела, не спуская глаз с горевших дров. Как только начал брезжить рассвет, оделась и торопливо зашагала к дому, в котором жил Осип. Постучала. С перекинутым полотенцем через плечо вышел Подкорытов и пропустил женщину в комнату.
— Что так рано поднялась? — спросил он приветливо и, повесив полотенце, подошел к зеркалу.
— Сегодня ночью у меня был Мокшанцев, — опустив глаза, заявила Марья.
Осип стремительно повернулся к ней.
— Сегодня ночью? — произнес он в изумлении. — Рассказывай, — бросив гребень, стал поспешно одеваться.
Женщина подробно рассказала о приходе Мокшанцева.
— Ах, гад! — выругался Осип. — Значит, он велел тебе насыпать отруби со стеклом в кормушки для свиней? С фляжкой ничего у него не выйдет! Просто он хотел тебя запугать. Тебя мы, Марья, знаем, — успокоил он женщину. — Вот только задача, как его поймать? — Осип прошелся по комнате. — Ты посиди, я схожу к коммунарам, посоветуюсь. А чтобы не скучать, поставь самоварчик: я ведь холостяк… — улыбнулся он и, закрыв дверь, поспешно сбежал с крыльца.
Собрание коммунаров было коротким.
— Если окружить Мокшанцева в Татарском логу, он будет отстреливаться и уйдет. Кругом густые ракитники, поймать его будет трудно, — говорил Осип. — Я предлагаю следующий план: пускай Марья идет в лог, где встретится с Мокшанцевым и позовет его к себе. В сенках мы устроим засаду. Как только он откроет дверь, навалимся и и обезоружим.
— А если он заподозрит неладное и откажется? — резонно заметил кто-то.
— Тогда надо с утра послать в лог Герасима. Пускай в кустах проследит, где он прячется. Как ты думаешь, Герасим? — обратился Подкорытов к сидевшему у окна Ераске.
— Что ж, можно, мне не впервые. Раз мертвеца поймал, а живой от меня не уйдет. Только вот что, Осип Матвеевич: не пожалей для начала ягненка да шкалик молока с соской.
— Зачем?
— Это уж мое дело, — уклончиво ответил бобыль. — Марья пускай твою инструкцию сполняет, я ее знать не знаю.
— Винтовка тебе нужна?
— А как же! Патрончиков с обойму. Чтоб было полное боевое снаряжение.
— Хорошо, выдадим.
В полдень Марья вышла к Татарскому логу. Часа за два другой дорогой к логу шагал Ераска в облезлом треухе на голове. Подоткнув полы домотканого армяка за опояску, чтоб не мешали, он погладил за пазухой ягненка и сказал ласково:
— Погоди, дурашка, как спустимся в ракитник, дам тебе молока, чтоб сидел спокойно, — поправив висевшую за плечами винтовку, он зорко оглядел местность.
Татарский лог — неширокая побуревшая равнина, прорезанная глубокой балкой, сплошь заросшая тальником.
«Марья пойдет дорогой посредине лога. Мне надо взять правее, — размышлял Ераска. — На-ко, пососи». Ераска сунул рожок ягненку и стал спускаться в лог. Выбрав удобное для наблюдения место, он привязал ягненка недалеко от себя и, сняв винтовку, стал ждать. В логу было сумрачно и сыро.
Показалась Марья. Остановилась у спуска, пристально посмотрела по сторонам.
Мокшанцев вырос перед ней неожиданно.
— Никто тебя не видел?
— Как будто нет. Мужики за сеном собрались ехать.
— Ладно. Хлеб принесла?
Женщина передала узелок Мокшанцеву. Тот направился в кусты, Марья последовала за ним.
— Свиней кормила? — опускаясь на землю, спросил Федор.
— Сделала, как велел.
Заимщик положил возле себя обрез.
— Что там слышно? — кивнув в сторону коммуны, спросил он.
— Коммунисты уехали в город. Идут разговоры, что вместо коммуны будет у нас колхоз.
Федор гмыкнул, махнул досадливо рукой.
— А-а, все едино… Слушать неохота.
— Сегодня придешь? — после короткого молчания спросила Марья и вздохнула, вспомнив невольную связь с этим человеком. Тут же внезапная радость заполнила ее: «Поймают тебя, пакостника! Да я только жить начала, а ты вздумал добро наше переводить? Жизнь мою пачкать?!» — Ей хотелось ударить его по лицу, закричать от ненависти.
По-своему поняв ее волнение, Мокшанцев лукаво усмехнулся:
— Не знаю, погляжу: может, буду, может, нет.
— Ну, однако, я пойду, а то на ферме хватятся, свиней опять кормить надо, а ключи-то от кладовки у меня, — заторопилась Марья и поднялась.
— Ладно, иди с богом, только другой раз долго у окна меня не держи.
Мокшанцев стал спускаться в лог, Марья пошла своей дорогой. До слуха Федора донеслось слабое блеяние.
«Ягненок где-то бродит. Как он попал сюда? Стащил кто-нибудь…» — Мокшанцев начал осторожно раздвигать кусты. Похожий на детский плач крик ягненка повторился. Увидев человека, ягненок доверчиво сунулся мордочкой в его сапог. Поставив возле ближнего куста обрез, Мокшанцев стал отвязывать его от ракитника.
— Пригодится на жаркое. Ишь какой сытый.
Резкий пинок свалил заимщика с ног. Отбросив в сторону обрез бандита, Ераска поднял винтовку и крикнул свирепо:
— Руки вверх!
Поднимаясь, Федор сунул руку за пазуху и, выхватив нож, бросился на Ераску. Тот отскочил и ударил его прикладом по голове. Мокшанцев, выронив нож, рухнул. Обрезав бечевку от ягненка, Ераска скрутил руки заимщику и стал ждать, когда тот очнется. Ягненок подошел к Ераске и, приподняв длинные ушки, жалобно проблеял.
— Погоди маленько, вот очухается волк, тогда и домой.
Мокшанцев приподнял голову, посмотрел тусклыми глазами на Ераску и вновь опустил ее к земле.
— Хватит прохлаждаться. Пора вставать.
— Не могу, сил нет, — Федор стер плечом струившуюся кровь со щеки. — Помоги…
— Ишь ты, захотел от кошки лепешки, от собаки блинов! Подымайся, а то как огрею прикладом, что волком взвоешь.
Мокшанцев, кряхтя, поднялся.
— Шагай, — скомандовал Ераска и, не выпуская из рук винтовки, повел пленника из логова. За ними, ковыляя на слабых ногах, шел ягненок.
ГЛАВА 12
В июльский день тысяча девятьсот двадцать пятого года с железнодорожной станции по тракту на Марамыш бойко бежала пара лошадей, запряженная в тарантас. Расстегнув китель, слегка откинувшись на сиденье, пассажир, одетый в военную форму, внимательно оглядывал местность. Высокий лоб, прорезанный тремя глубокими морщинами, когда-то мягкие черты лица, погрубевшие от фронтовой жизни, придавали ему сосредоточенное и властное выражение. По тому, с каким интересом он всматривался в поля и в перелески, обращаясь порой с односложными вопросами к ямщику, можно было понять, что военный хорошо знал эти места.
— Скоро Марамыш, — повернувшись к седоку, заявил возница, — теперь до дому рукой подать.
Миновали окраину села, широкую поскотину, за ней небольшой бор. Дорога стала петлять между густых березовых колков. Скоро кони вынесли тарантас на небольшой пригорок, и перед глазами открылся Марамыш. Слева — глубокий овраг, за ним избы горшечников, пимокатов и крестьян. За небольшой выемкой к речке — ряд кузниц, вправо — окраина Пармановка, за рекой — торговая слобода: большие каменные дома, магазины, церкви и мелкие лавчонки.
При виде родного города на душе военного стало немножко грустно. Здесь прошло его детство и юность — счастливые невозвратные годы. Встряхнувшись, он застегнул китель на все пуговицы, поправил фуражку и выпрямился. Ямщик подобрал вожжи, лихо гикнул на коней, и тарантас, оставляя за собой серую ленту пыли, быстро покатил по улицам.
— Пусти коней шагом, — услышал ямщик спокойный голос седока.
Пара лошадей перешла с рыси на ровный шаг. Придерживаясь рукой за край коробка, военный, не спуская глаз, долго смотрел на старый фирсовский дом. На мужественном обветренном лице появлялось то мечтательное, то суровое выражение. И когда дом, скрылся за поворотом, он вздохнул и спросил спокойно:
— Ты знаешь, где живет Христина Фирсова?
— Вот те раз, — обидчиво произнес ямщик. — Да кто ее в городе не знает, спроси любого, каждый укажет. А ты кем ей приходишься? — спросил он в свою очередь.
— Муж, — тихо ответил Андрей.
— Транди тебя, што ты не сказал об этом раньше? Да я по такому случаю лошадей не пожалел бы загнать. Эй, вы, таракашки! — крикнул он на коней. — Шевели ногами!
Промелькнуло несколько построек, два-три переулка и, лихо осадив лошадей у ворот небольшого уютного домика, ямщик соскочил с козел и стал отвязывать чемоданы.
Рассчитавшись с ямщиком, Андрей подошел к крашеной калитке, дернул за шнур звонка; где-то в глубине прозвучал дребезжащий звук колокольчика. На дорожке между клумбами цветов показалась в темном платье, похожая издали на суровую монахиню, фигура старой женщины.