Стрелка была переведена и я покатился по рельсам советской кинематографии.
Итак, техникум! С каким теплым чувством воспоминаю я три с половиной года учебы в этом заведении. Высшем, хотя и именовавшимся тогда средне-техническим. Там готовили высоко квалифицированных специалистов с хорошим инженерным образованием. Мы проходили высшую математику и сопротивление материалов, ограническую химию, физику, электронику и множество других дисциплин, казалось бы совершенно ненужных работнику искусств.
Существует некоторая закономерность. На заре любой отрасли техники специалистов готовят так, чтобы он мог не только эксплуатировать данную технику, но и сам ее конструировать, строить, ремонтировать. Техника, в стадии становления, ненадежна и, чтобы она бесперебойно работала, надо «по шелесту ее шестеренок» понимать, чем она заболела и тут же оказывать помощь. Так и в кинематографии. Кинооператор в двадцатые годы мыслился не только как человек снимающий, но и как человек чинящий и совершенствующий.
К тому же вполне разбирающийся в смежных профессиях: в технике и химии изготовления и обработке пленки, знающий все ее капризные свойства, разбирающийся в осветительной технике и в кинопроекционной.
Изучали мы, конечно, и вопросы фото и киноискусства, но все же выпускники техникума были подкованы технически куда больше, чем творчески.
Хотя я нисколько не жалею, что приобрел технических знаний больше, чем получают операторы в настоящее время. Это оказалось ближе к моим стремлениям и стало одним из факторов, позволивших мне стать потом специалистом комбинированных съемок и конструктором около трехсот различных технических приспособлений.
Основан Ленинградский фотокинотехнику был где-то в первой половине 20-х годов и наш курс был не более, чем третьим в его истории. Старше нас шли, ставшие потом известными ленфильмовскими операторами, Левитин, Куликович, Бугров (впоследствии декан факультета). Со мной учились Долгов, Погодин, Володарский, Лаврентьев, Олег Иванов. Потом они, как и я, оказались на Леннаучфильме. На Ленфильм ушли мои однокурсники Максимов, Сысоев, Богданов. Курсом младше учились Васильев (брат Сергея Васильева) и Магид. В 1930 году операторский факультет техникума был переведен в Москву и лег в основу операторского факультета ВГИКа. Там много из технических дисциплин было заменено искусствоведческими.
Технически база техникума была смехотворно слаба. По линии фототехники это был, изумительный по обилию экспонатов, музей старинной фотоаппаратуры. Громадные деревянные стационарные фотоаппараты и, так называемые, «дорожные». Тоже деревянные камеры размером 13х18, из дорогих пород дерева, с блестящими черными кожаными мехами и тяжелыми штативами. Камер 9х12 не было. А уж о ручным «лейках», снимающих на кинопленку, не приходилось и мечтать. Эти аппараты, в то время, встречались лишь на руках людей так или иначе имевших контакты с заграницей и были предметом нашей зависти и бессмысленной мечты.
Из киноаппаратуры были старый «ПАТЕ-верблюд» — черный прямоугольный ящик с наружными квадратными кассетами и ручкой на задней стенке, деревянный «Эклер» и, тоже деревянный, «Дебри-А», предшественник «Дебри-ЖК», которые считались вершиной кинотехники и были лишь в нескольких экземплярах только на лучших студиях страны.
Из ручных камер были одна или две «Кинамо». Была небольшая кинолаборатория с проявкой на рамах (о проявочных машинах еще не было и речи).
Снимали на немецкой пленке «Агфа-специаль», ортохроматической, то есть чувствительной лишь в сине-зелёной части спектра, весьма малочувствительной. На натуре света хватало, а в павильоне требовалось много света дугового.
Пленки было, естественно, очень мало и давали ее будущим операторам в крохотных количествах. За все время обучения мне, например, пришлось много поснимать фотографий на пластинках, но всего лишь метров двадцать киноаппаратом на пленке. Это было один раз. Мы, группы из трех-четырех человек, под руководством Ленфильмовского оператора Сергея Иванова, зарядив «Кинамо», с запасной кассетой, выехали на судостроительный завод. Там забрались на строящийся корпус корабля и снимали «документальный фильм» о том, как идет клепка корпуса из толстых листов металла.
Был еще второй раз, но уже по нашей собственной инициативе. Я, Олег Иванов и Жорж Максимов, достали с полсотни метров позитивной пленки, выклянчили на полдня «Эклер» со штативом и поехали на трамвае на Поклонную Гору, где шла разработка песчаного карьера.
При «полной дырке» в солнечный день света хватало. И мы с увлечением снимали несколько часов, по очереди разыгрывая роль то оператора, то ассистента, то режиссера. Конечно, кепки у всех были повернуты козырьком назад, как в то время у всех кинооператоров мира, чтобы козырек не мешал смотреть в глазок аппарата — лупы были очень короткие. И упивались толпой ребятишек, с восхищением и любопытством обступивших нас.
Какое это было счастье! Мы чувствовали себя настоящими кинооператорами. Таскали на плече камеру, привинченную к штативу, вертели панорамные ручки, наводили фокус, потом вертели ручку аппарата. Моторов ведь не было.
Солнце, хоть и с перебоями, светило и, снимая на позитивной пленке «с полной дыркой», мы надеялись получить достаточную экспозицию. Ведь чувствительность позитивной пленки в сто раз меньше, чем у негативной.
Поскольку позитивная пленка очень контрастна, мы проявляли ее дома, в теплом метоловом проявителе, в каких-то кастрюлях, намотав пленку на коррексы при красном фонаре. Негатив получился достаточно мягкий, с достаточной проработкой в тенях. В кинолаборатории нам его отпечатали. Мы смонтировали свой «фильм» и с невероятной гордостью показали его товарищам и педагогам.
К сожалению, жизнь большинства студентов двадцатых годов была посвящена не только учебе. Приходилось думать и о хлебе насущном. Студенческой стипендии едва хватало на скромное питание. Мы с матерью совершенно обносились. Я был одет в серые, сшитые матерью, брюки, которые на мне отвратительно сидели и серую гимнастерку, которая мне давно была мала. Выглядело это безобразно и смешно. Маме были нужны лекарства, но их не на что было купить. Сегодня не знали что будем есть завтра. Вот фон, на котором начался период моего студенчества.
Заработки были необходимы. Поэтому учеба, должен с сожалением признаться, часто уходила на второй план. Всегда, на всех лекциях в голове гвоздем сидела мысль о заработки, где, когда и с кем поговорить, куда съездить, что делать. Эта проблема тогда касалась почти всех моих сокурсников.
Брались за любую работу. Ходили в порт грузить бревна и на товарную станцию выгружать мешки с мукой. Как трудно мне было выполнять эту работу, учитывая вечно болящую, гноящуюся грудь! Да и денег платили там мало. По ночам сторожили магазины.
Потом при техникуме было организовано производство электромоторов для швейных машин. Там студенты мотали якоря. Это была чистая, сидячая работа в теплом помещении, хорошо оплачиваемая (до 100 рублей в месяц). Туда рвались, но там было мало рабочих мест. Я долго не мог туда попасть «по анкетным данным». Мне говорили: «Мы даем в первую очередь тем, кто из рабочих и крестьян. А ты подождешь…». И направляли на «грязную работу». Приходилось расплачиваться за свое «позорное» происхождение. Под конец все же и я «сел мотать». Правда, ненадолго. Тем не менее, дела дома стали поправляться. Помог еще один случай. Один мой родственник, кажется, Мессинг, предложил мне участвовать во всесоюзном конкурсе на рисунок почтовой марки, о котором было объявлено в газете. Я сначала отказался, но потом решил все-таки попробовать, нарисовал марку. График из двух ломаных линий. Одна изломами идет все выше и выше и ее с усилием поднимает наш рабочий. А вторая ломаная линия идет сверху вниз и своим концом прижимает лежащего «капиталиста» в цилиндре. И надписи «У них загнивание и упадок», «У нас рост и расцвет». Послал и забыл. Потом вдруг вижу объявление в газете, что первая и вторая премии за марку не присуждены, а третья — Клушанцеву (600 рублей). Вот не ожидал!
На полученные деньги я смог впервые в жизни купить себе костюм, плащ и часы.
Выпущена моя марка не была. Видимо, премию дали за идейность.
Если уж зашел разговор о моем «творчестве», то скажу еще, что я тогда много занимался радио. Не столько для заработка, сколько для себя. Я строил ламповые приемники. Один такой долго потом стоял на моем столе. Слушали его наушниками, вернее, одним наушником, укрепленным на голове с помощью противовеса из мешочка с песком. Не изящно, но звук был приличным.
Несмотря на то, что столько времени и сил уходило на добывание средств для существования, зачеты я сдавал на хорошие отметки. Мне почти все предметы давались легко. Вот только органическую химию и высшую математику я не любил. Особенно хорошо, с увлечением, я учился у Рынина, преподававшего у нас начертательную геометрию и перспективу. Обычно художники рисуют эскизы декораций и перспективные пейзажи только интуитивно. Рынин же научил нас строить перспективу, исходя из полученных данных, в виде плана объекта, фокусного расстояния объектива и положения точки съемки. Он развил у нас пространственное воображение, так необходимое операторам. И как мне потом пригодилось уменье рассчитывать декорации, макеты, их отражение в воде, тени, падающие от них, строить чертежи кадров, полученных той или иной оптикой с данной натуры! Я шел у Рынина только на одни пятерки.
Из преподавателей стоит упомянуть также Берингера. Изумительный человек, образец культуры, настоящий интеллигент. Он преподавал нам историю искусства, учил композиции кадра, освещению человека при съемке портрета, учил рисовать, понимать красоту пейзажа. Он делал все, чтобы мы были не «сухими» технарями, а работниками искусства.
Запомнился и Муравейский, научивший нас обращению с аппаратурой.
А Вишневский?! Он всю свою жизнь посвятил фото- и киноаппаратуре, знал ее идеально, любил беззаветно и активно передавал нам и знание, и любовь к этой технике. Вишневский явно был в техникуме одним из его учредителей и играл там далеко не последнюю роль.