Признаться, многие из нас и не подозревали о существовании этого небольшого тропического города, административного центра обширной области Папуа и Новой Гвинеи. Не удалось нам установить и дату возникновения города. Миклухо-Маклай, посетивший эти места в 1874 году, записал в своем дневнике: «14 февраля прибыли в деревню Аупата, находящуюся у большой бухты, обозначенной на карте под именем Порт-Морсби». Очевидно, из этой деревни и вырос постепенно современный город Порт-Морсби.
Связанные с нашим приходом формальности заняли немного времени, и вскоре мы вступили на новогвинейскую землю. Порт-Морсби — вернее, его деловая часть — располагается на перешейке холмистого полуострова. Сразу за портом начинается главная улица. На двухэтажных домах пестреют вывески различных деловых контор, банков, учреждений, магазинов, баров, отелей.
Другим концом главная улица упирается в барьер кокосовых пальм и панданусов[24], между стволами которых виднеется ослепительная синева океана и белеет песок пляжа. И здесь же столбик, жестяная дощечка с возмутительной надписью: «Только для европейцев». Налево разветвление маленьких улочек, взбегающих по склонам холма Туагуба. Зелень садов, заросли кустарника обрамляют нарядные бунгало — это жилые кварталы.
Два меланезийца с трудом катят в гору тележку с какими-то мешками. Улица очень узка, и вынырнувший из-за поворота лимузин не может проехать. Не так-то легко маневрировать тяжелой тележкой: улица оглашается нетерпеливыми сигналами. Из машины выскакивает длинный англичанин с липом кирпичного цвета и неожиданно высоким срывающимся голосом кричит на меланезийцев. Вот тебе и традиционная английская сдержанность!
Садится солнце, и на сразу потемневшем небе вспыхивает россыпь золотых звезд. Улицы пустынны, тихо, редкие фонари вырывают у мрака участки дороги.
Вдруг идущий впереди гидролог Толя Волков останавливается и прислушивается: да, действительно, неторопливый перебор гитары. Еще несколько шагов, и мы поравнялись с домом, около которого на скамейке сидят две девушки, одна из них с гитарой. Мы спросили, как ближе пройти к порту. Нам приветливо пояснили — и незаметно завязался непринужденный разговор. Выяснилось, что они сестры, уроженки архипелага Самоа. Работают на складах копры.
— Вы здесь давно живете?
— Очень. Нас привезли, когда мы были совсем маленькими. А сейчас «цветным» въезд на Новую Гвинею не разрешен, — сказала одна из сестер.
— А язык свой помните?
— Нет, уже забывается. Вот только песни помним.
Мы попросили спеть. Они в два голоса исполнили грустную самоанскую песню, главное содержание которой — тоска по родине.
Порт освещен слабо и в этот час безлюден, но у «Витязя светло и шумно. Судовые прожекторы ярко освещают палубы и прилегающую часть пирса, где собрались меланезийцы и папуасы. «Белых» мало, и они держатся особняком. Смех, шутки, песни, разговоры продолжались до позднего вечера.
Утром следующего дня мы пошли на рынок.
Между урезом воды и лентой шоссе втиснулась узенькая каменистая тропинка, по которой впереди нас, прихрамывая и слегка сутулясь, идет высокий немолодой папуас.
Услышав голоса и увидев целую толпу «белых», он сошел с тропинки, уступая дорогу.
— Good morning[25].
Папуас, а это был, несомненно, настоящий папуас с густой шапкой мелко вьющихся волос и характерным орлиным носом, растерялся, при этом его суровое лицо приняло мягкое и какое-то доброе детское выражение.
— Вы спрашиваете где национальный рынок? О да! Вы идете правильно, — неожиданно на хорошем английском языке заговорил папуас.
Редко можно встретить папуаса или меланезийца, хорошо владеющего английским языком. Колонизаторы не заинтересованы в том, чтобы «туземцы» получили доступ к современным знаниям.
Правда, в общеобразовательных школах, открытых австралийской администрацией для папуасских и меланезийских детей, преподавание ведется на английском языке, но подавляющее большинство обучается в трехгодичных миссионерских школах. Преподавание в них ведется на местных диалектах и ограничивается священным писанием и молитвами.
Логическим следствием такой постановки образования явилось то, что в 1948 году официальным языком в Папуа был объявлен уродливый жаргон «пиджин-инглиш» — явление сугубо колониальное, возникшее в результате общения местных жителей с английскими торговцами и скупщиками. Сколько-нибудь сложные понятия с помощью «пиджин-инглиш» выразить невозможно.
Основной мотив, который выдвигала австралийская администрация при объявлении жаргона языком официальным — это языковая раздробленность. Действительно, на Новой Гвинее насчитывается сейчас около 400 различных диалектов и наречий.
«Почти в каждой деревне свое наречие», — отмечал Миклухо-Маклай. И если его экскурсии длились более одного дня, ему требовались два или даже три переводчика. Это «вавилонское столпотворение» поражало и других исследователей. В новогвинейском фольклоре есть такая легенда: «Очень давно юноша и девушка, полюбив друг друга, решили идти по тропе жизни рука об руку, но их союз противоречил воле родителей и племени. Влюбленные решили бежать. Их побег был вскоре обнаружен, и все племя вместе с родителями стало преследовать их. Беглецов настигли, но те влезли на огромное дерево, которое, пожалев влюбленных, стало расти прямо на глазах. Тогда решили спилить дерево. Подпиленное дерево упало с таким ужасным грохотом, что память испуганных преследователей пострадала, и они, после того как разошлись по своим деревням, начали говорить на разных языках».
Следует отметить, что в последнее время произошло частичное объединение диалектов и возникли так называемые большие языки, охватывающие значительные территории. Это, например, язык меланезийского племени моту, на котором стали говорить жители в большом районе, примыкающем к Порт-Морсби, или язык добу на островах Луизиады.
Папуасские языки не имеют письменности, и даже единственный журнал для папуасов и меланезийцев, издающийся в Порт-Морсби в очень небольшом тираже «Papuan villager», печатается на английском языке. Трудно говорить, по какому пути объединения языка пойдет Новая Гвинея, одно ясно — за основу общенационального языка народы Новой Гвинеи не взяли бы чуждый им «пиджин-инглиш».
Но пока Новая Гвинея — фактически колония, и ее делегат Айсолини Салин, выступивший на Первой конференции народов Тихого океана, с горечью констатировал: «Мы не имеем общего языка…»
Но вернемся к нашему попутчику. Да, он действительно папуас из племени элема, живущего на побережье залива Папуа. Зовут его Данги. Ему много пришлось жить среди европейцев, и он научился хорошо говорить по-английски.
За разговорами незаметно прошли большую часть пути. Примыкающая к урезу полоса берега снова стала просторнее, показались какие-то строения, а совсем близко, в бухточке, на зеленом от отражающихся пальм зеркале воды расположилась флотилия лодок с убранными парусами. На носу одной из лодок о пальмовый канат, поддерживающий мачту в вертикальном положении, терлась пегая коза, а на соседней — нагие ребятишки забавлялись с поросенком, издававшим время от времени пронзительный визг.
— Это привезли на продажу? — спросили мы нового знакомого.
— О да! Но многие так и живут вместе с животными. С этих лодок — мы называем их лакатой — ловят рыбу и жемчуг. А для многих это плавучий дом. Ну вот вы и пришли, желаю вам всего хорошего, — сказал Данги.
— Приходите к нам на корабль!
— Благодарю вас.
Мы простились с Данги и свернули на рынок.
На берегу — просторный навес, однако большинство аборигенов предпочли разложить свой товар просто в тени пальм. Оранжевые апельсины и гроздья зеленых и молочно-желтых бананов, лиловатые клубни батата и кокосовые орехи рассыпаны на банановых листьях.
На веревках, натянутых между стволами пальм, подвешены диковинные рыбы. Некоторых из них мы узнаем — это коралловые. Тут же и панцири гигантских морских черепах, разнообразные раковины, крабы.
Многие меланезийцы и папуасы пришли на рынок, вероятно, из ближайших деревень и одеты более или менее по-европейски, но непременно босые. А некоторые были, по-видимому, из отдаленных мест. Темно-коричневые тела женщин украшены затейливой татуировкой. Никакой одежды, кроме юбочек из сухой травы или из листьев пандануса. Мужчины также обнажены, и на фоне темной кожи выделяются ярко-красные или оранжевые набедренные повязки.
Не уступая пестротой и колоритностью восточным базарам, рынок в Порт-Морсби явно уступал им в динамичности. Не было слышно возгласов, зазываний. Назвав цену, продавец уже не занимался покупателем, а спокойно продолжал перекладывать товар или просто безучастно созерцать происходящее вокруг.
Вблизи базара раскинулось предместье Порт-Морсби, населенное коренными новогвинейцами. Дощатые домики покрыты гофрированным железом или пальмовыми листьями. Эти хрупкие домики обступают со всех сторон стройные красавицы пальмы. Улицы не асфальтированы, и в пыли возятся голые ребятишки. Взрослых не видно — вероятно, все на работе. Лишь иногда можно увидеть старую меланезийку, хлопочущую у очага, сложенного из камней вблизи дома.
К первому советскому кораблю, прибывшему на Новую Гвинею, жители проявляли огромный интерес, и в течение трех дней стоянки в Порт-Морсби к нам на судно было настоящее паломничество. Научные работники переквалифицировались в гидов и водили морсбийцев по кораблю, знакомя с его научным оборудованием и лабораториями.
Одним из первых пришел ученый-геофизик Джемс Брукс. Он зимовал в Антарктиде, и одно из свидетельств этого — марка, выпущенная Австралией в честь открытия первой австралийской зимовки на шестом материке. На марке на фоне снега и голубоватых глыб льда изображена мачта с поднятым австралийским флагом, а под ней группа зимовщиков с приветственно поднятыми руками, крайний правый из них Брукс.