— Уж слишком привлекает к себе внимание, это не вполне приятно в такой молодой особе, в общем, она из другой эпохи, — возразила г-жа Делом (это выражение было общим для Галлардонов и Германтов).
Но, видя, что генерал продолжает смотреть на г-жу де Камбремер, принцесса добавила наполовину от злости на молодую женщину, наполовину из учтивости по отношению к генералу: «Не вполне приятно… для ее мужа! Но раз она вам так по вкусу, мне жаль, что я с ней не знакома: я бы вас представила, — хотя, скорее всего, она ничего подобного бы не стала делать, даже если бы они и были знакомы. — А теперь я вынуждена распрощаться с вами, потому что еду поздравлять подругу с днем рождения, — продолжала она, приняв скромный искренний тон и низводя тем самым великосветский прием, на который собиралась, до уровня скучной церемонии, на которую она стремится из трогательного чувства долга. — Кстати, я должна там встретиться с Базеном, который, пока я здесь, навещал друзей, которых вы, кажется, знаете, у них имя, как название моста, Йена».
— Но прежде всего это название победы, принцесса, — сказал генерал[263]. — Что вы хотите, для меня, старого вояки, — добавил он, вынимая из глаза и протирая монокль таким жестом, словно менял повязку, так что принцесса инстинктивно отвела взгляд, — знать времен Империи, конечно, не то же самое, что древняя знать, но в своем роде она тоже великолепна: в конце концов, эти люди сражались как герои.
— Да я преисполнена почтения к героям, — с легкой иронией в голосе отвечала принцесса, — я совершенно не потому не езжу с Базеном к этой принцессе Йенской, просто я с ними незнакома. Базен их знает и обожает. Нет, это совершенно не то, что вы можете подумать, это не флирт, я ничего не имею против этой дружбы. Впрочем, если бы и имела, что это меняет! — добавила она меланхолически, ведь всем было известно, что наутро после свадьбы со своей очаровательной кузиной принц Делом начал ей изменять. — Но это совершенно не тот случай, просто он давно знает этих людей, эта дружба ему на пользу, я очень рада. Хотя что бы он ни рассказывал об их доме… Вообразите, у них мебель ампир!
— Ну конечно, принцесса, это же мебель их деда и бабки.
— Нет, я не возражаю, но от этого она не делается менее безобразной. Разумеется, я понимаю, не все же могут иметь красивую обстановку, но пускай бы хоть не такую смехотворную. Что вы хотите? Я не знаю ничего банальнее, ничего буржуазнее, чем этот кошмарный стиль, все эти комоды с лебедиными головами, как ванны.
— Но по-моему, у них как раз есть красивые вещи, кажется, им принадлежит тот знаменитый мозаичный стол, на котором был подписан договор…
— Ах, возможно с исторической точки зрения вещи у них интересные, не буду спорить. Но красивыми они быть не могут… потому что это кошмарно. У меня у самой есть такие вещи, Базен унаследовал их от Монтескью. Но они у нас на чердаках в Германте, и никто их не видит. Хотя, в конце концов, дело же не в этом, я бы ринулась вместе с Базеном навестить их посреди их сфинксов[264] и медных штучек, если бы я была с ними знакома, но… я же их не знаю! Когда я была маленькая, мне всегда говорили, что ходить к незнакомым людям невежливо, — сказала она голосом маленькой девочки. — Вот я и веду себя так, как меня научили. Вы представляете себе, как я ни с того ни с сего являюсь к этим людям, которые со мной незнакомы? Они бы, чего доброго, встретили меня в штыки!
И из кокетства она, вдобавок к улыбке, которую исторгло у нее такое предположение, придала взгляду синих глаз, устремленных на генерала, нежное мечтательное выражение.
— Ах, принцесса, вы же знаете, что они бы себя не помнили от радости…
— Да нет, с какой стати? — горячо возразила она, не то притворяясь, будто не знает, что она одна из самых знатных и блестящих дам во всей Франции, не то желая лишний раз услышать это от генерала. — С какой стати? Откуда вы взяли? Может быть, им это было бы более чем неприятно. Я, конечно, не знаю, каждый судит по себе, но мне уже и знакомых видеть надоедает, а если бы вдобавок пришлось еще и с незнакомыми встречаться, даже самыми что ни на есть героическими, я бы с ума сошла. И вообще, знаете, я не уверена, что героизм приемлем в светском общении, если, конечно, речь не о старых друзьях вроде вас, которых мы просто знаем и все тут. Обеды давать и без того скучно, но идти к столу под руку со Спартаком… Нет, честное слово, если бы мне был срочно необходим четырнадцатый гость, я бы не позвала Верцингеторикса[265]. Я бы его приберегла для больших приемов. А поскольку больших приемов я не устраиваю…
— Ох, принцесса, не зря вы из Германтов. Вам в полной мере досталось фамильное остроумие!
— Вот-вот, все говорят «остроумие Германтов», а я никогда не понимала почему. Мало ли кто умеет острить, — добавила она, весело и заразительно рассмеявшись, причем все черты ее лица словно собрались, сосредоточились вокруг этого взрыва веселья, а глаза засверкали, озаренные сияющим солнечным светом, который вспыхивал только в ответ на похвалы ее остроумию или красоте, пускай даже эти похвалы звучали из ее же уст. — Поглядите, вот Сванн раскланивается с вашей Камбремер, там, там… возле мамаши Сент-Эверт, вам отсюда не видно. Попросите его вас представить. Но поспешите, он собирается уходить!
— Вы заметили, как скверно он выглядит? — спросил генерал.
— Бедненький Шарль! О, наконец-то он идет сюда, я уж думала, что он не хочет меня видеть!
Сванн очень любил принцессу Делом, а кроме того, глядя на нее, он вспоминал Германт, имение, соседствовавшее с Комбре, и весь этот край, который он так любил и куда теперь уже не ездил, чтобы не расставаться с Одеттой. Зная, что принцессе он этим угодит, а в то же время и желая выразить ностальгию по тем краям, он заговорил в том отчасти артистическом, отчасти галантном тоне, который появлялся у него сам собой, как только он вновь окунался в свою прежнюю стихию:
— Ах, вот она, очаровательная принцесса! — произнес он в пространство, чтобы слышали сразу и г-жа де Сент-Эверт, к которой он обращался, и г-жа Делом, для которой говорил. — Подумайте, она нарочно приехала из Германта, чтобы послушать «Святого Франциска Ассизского» Листа и успела только, как птичка-синичка, ухватить несколько черешен и ягод боярышника, чтобы украсить себе головку; на них еще остались капельки росы и немного изморози, — герцогиня, поди, стонет от холода. Очень красиво, милая принцесса.
— Неужели принцесса нарочно приехала из Германта? Ну зачем же! Я не знала, я так смущена, — простодушно воскликнула г-жа де Сент-Эверт, не имевшая привычки к остротам Сванна. Потом она принялась рассматривать прическу принцессы. — А и правда, похоже… на какие-то ягодки, фрукты, не на каштаны, конечно! Какая очаровательная мысль! Но откуда принцесса могла узнать мою программу? Музыканты даже мне и то не сказали.
Сванну было не впервой, беседуя с женщиной на языке галантности, выражаться так замысловато, что светские знакомые его не понимали; он не потрудился объяснить г-же де Сент-Эверт, что выражался метафорически. А принцесса залилась смехом, потому что остроумие Сванна высоко ценилось в их кругу, а еще потому, что стоило ей услышать комплимент, как она тут же находила его необыкновенно изящным и неудержимо забавным.
— Ну что ж, Шарль, я в восторге, если мои ягодки боярышника вам нравятся. Почему вы поклонились этой Камбремер? Она тоже ваша деревенская соседка?
Видя, что принцесса с удовольствием болтает со Сванном, г-жа де Сент-Эверт удалилась.
— Но вы и сами с ней соседи, принцесса.
— Я? Да у этих людей повсюду деревни! Хотелось бы мне быть на их месте!
— Я не о Камбремерах, я о ее родителях; она урожденная Легранден и приезжала в Комбре. Вот не знаю, известно ли вам, что вы графиня Комбрейская и капитул задолжал вам подати.
— Уж не знаю, что там задолжал мне капитул, а знаю только, что кюре каждый год грабит меня на сто франков, без чего бы я легко обошлась. Однако у этих Камбремеров поразительная фамилия: начинается с епископства… но чем-то напоминает сыр! — заметила она со смехом.
— А кончается почти по-республикански, — подхватил Сванн.
— И попахивает наполеоновским маршалом!..
— Как будто кто-то добросовестно решил проследить историю семьи от Средневековья до Империи, не решаясь, однако, выдавать ее политические симпатии.
— Уж лучше бы ограничился безобидным пристрастием к сыру. Мы тут с вами развлекаемся восхитительными каламбурами, мой милый Шарль, но какая досада, что я вас совершенно не вижу, — добавила она ласково, — я так люблю с вами поболтать. Представьте, этот дурак Фробервиль даже не понял, что странного в фамилии Камбремер. Жизнь ужасна, согласитесь. Я перестаю скучать только в вашем обществе.
Это, уж конечно, было преувеличением. Но Сванн и принцесса имели обыкновение судить о мелочах одинаково; следствием из этого сходства — а может, и его причиной, кто знает, — было множество совпадений в манере изъясняться и чуть не в выговоре. Это сходство не поражало, потому что голоса у них были совершенно непохожи. Но стоило мысленно отрешиться от звучания того, что говорил Сванн, и от усов, из-под которых слетали слова, и становилось ясно, что это те же фразы, те же модуляции голоса, тот же ход мыслей, что и в кругу Германтов. А вот по важным вопросам у Сванна и принцессы мнения никогда не совпадали. Но с тех пор, как Сванн был в большой печали и его часто пробирала та внутренняя дрожь, которая предшествует слезам, ему постоянно хотелось говорить о своем горе, как убийце хочется говорить о своем преступлении. Ему приятно было слышать слова принцессы о том, что жизнь ужасна, словно она заговорила с ним об Одетте.
— О да, жизнь ужасна. Надо нам чаще видеться, милый мой друг. Вы печальны, и это так прекрасно. Проведем как-нибудь вместе вечерок.
— А я подумала, почему бы вам не приехать в Германт, моя свекровь с ума сойдет от радости. Считается, что у нас там ужасно некрасиво, но скажу вам, что мне это даже нравится, терпеть не могу «живописных» мест.