ЧУЧИК
Останавливаться на улице возле потерявшей хозяина собаки опасно.
Как только вы наступите ногой на валяющийся на земле поводок, а потом нагнетесь и возьмете его в руки, — грязный и мокрый ремешок превратится вдруг в нить судьбы, связавшую вас с одуревшим от грохота улицы, незнакомых запахов и своего неожиданного и непоправимого несчастья существом.
Именно это и случилось со мной в одиннадцатом часу вечера на людной московской улице.
Погрузившись в размышления, я тащила за собой застревающего у каждого столба и кустика коротконогого душистого Волчка.
Размышления были заурядны и отличались от обычных только тем, что сегодня, вернувшись домой, мне предстояло сделать гораздо больше, чем всегда. Пятнадцать минут, что полагались на прогулку Волчка, сейчас были очень кстати. Я могла обдумать тот последовательный и необходимый порядок всех своих дел, который даст мне возможность закончить их до рассвета. Дел было много. Завтра рано утром мы с сыном и мужем отправлялись на нашем стареньком «Запорожце» в отпуск, в далекое путешествие. Нужно было подготовиться к нему, а, как назло, на работе застопорился эксперимент, и последний месяц я допоздна засиживалась в лаборатории, пытаясь образумить схему, которая упорно выдавала не укладывающиеся ни в какую теорию данные. Даже сегодня пришлось задержаться. Весь день, не вставая из-за стола, я объясняла заменяющей меня на время отпуска сотруднице суть происходящего, все боялась забыть что-то, а вечером, измученная, приплелась домой, перестирала груду белья и развесила сушиться на балконе, первый раз порадовавшись страшной, нескончаемой жаре этого лета. И вот теперь предстояло мне погладить, убрать квартиру, приготовить на дорогу еды, удлинить сыну шорты, разморозить и вымыть холодильник, пришить все недостающие пуговицы на рубашках мужа и проследить, чтобы сын искупался и вымыл голову без халтуры, что было, пожалуй, самым нелегким.
Я вспомнила, что забыла снять с антресолей чемодан, небольшой, но очень вместительный. Правда, муж привез его из командировки с оторванной ручкой и корил меня за то, что я проглядела изъян, но починить ручку было несложно, нужно было только достать цыганскую иглу, и, спохватившись, что просить иглу придется у соседки, а час поздний, я поспешила к дому.
Волчка разозлило мое решение сократить его прогулку, он начал упираться, натягивая поводок, и я машинально дергала ремешок, пресекая неповиновение. Но неожиданно он решил прибегнуть к крайним методам борьбы: остановился и, широко расставив лохматые лапы, стал вывинчивать голову из ошейника. Я обернулась, чтобы прикрикнуть на неслуха, и тут увидела предмет его интереса. На другой стороне улицы, у светофора, сидела собака. Странен был вид ее и нелепа поза. Примостившись на самом краю тротуара, упершись передними лапами в проезжую часть, собака сидела неподвижно, не замечая мчащихся мимо машин, и было непонятно, то ли дремлет она, то ли поглощена думой, уставившись в землю.
«Потерялась», — отметила я и крикнула Волчку:
— А ну, прекрати это! — дернула сильно ремешок и пошла к дому. Волчок нехотя поплелся сзади. На углу я обернулась, уверенная, что собаки уже нет на прежнем месте, что она, передохнув, снова пустилась в поиски дороги к дому. Но у светофора темнела все та же согбенная фигурка. Какой-то человек остановился рядом, наклонился к ней, и собака тотчас испуганно рванулась вперед. Завизжали тормоза, собака метнулась и, волоча по земле поводок, наискось перебежала улицу. По тому, как тяжел был ее бег, как разъехались широко лапы, когда, трясясь и хватая раскрытой пастью горячий воздух, уселась она теперь уже на нашей стороне улицы, поняла и увидела я смертельную ее усталость.
«Дам ей попить и накормлю», — успокоила я себя, оправдывая совершенно странные и недопустимые свои действия. А заключались они в том, что, к огромной радости Волчка, я подошла к собаке и, наступив ногой на поводок, спросила ее:
— Ну что, пес, потерялся?
Пес глянул на меня коротко и равнодушно, как на что-то постороннее, не относящееся к течению его несчастной судьбы и не способное изменить это течение.
Но когда, присев перед ним на корточки, я начала перечислять собачьи имена: Джек? Джон? Тузик? — он, навострив уши и подавшись вперед, уставился в мои глаза с выражением такой готовности помочь и такой муки от сознания невозможности этой помощи, что, торопясь и путаясь, я шептала, не переводя дыхания: Шарик, Кузьма, Рекс, — и с каждым новым именем светлые подпалины бровей над его золотистыми прозрачными глазами сдвигались в страдальческом ожидании все теснее и теснее.
— Чучик? — уже в отчаянии, ласково спросила я.
И вдруг уши, острые, чуткие уши лайки, дрогнули. Пес наклонил голову набок и слабо вильнул хвостом.
— Чучик! — радостно забормотала я. — Чученька! — и погладила осторожно по голове.
Пес встал и посмотрел на меня вопросительно.
— Пойдем, я покормлю тебя и попить дам, — сказала я и тут же подумала с ужасом: «Зачем? Что за дурацкая идея!»
«Покормлю и отпущу, не так это много времени займет, а все же легче ему будет, — может, он просто одурел от усталости и не может поэтому найти свой дом, а отдохнет и сообразительней станет. Попрошу Петьку отвести на прежнее место», — утешала я себя, ведя уже двух собак к дому.
В лифте я разглядела его как следует.
Худой и мускулистый, в другие, более счастливые времена был он, наверное, красивой собакой. Но сейчас густая, цвета каленых орехов, шерсть его слиплась от жары и пота в короткие сосульки, тонкие лапы дрожали и разъезжались на гладком линолеумовом полу лифта. Сел он в углу кабины, привалившись всем дрожащим как в ознобе сухощавым телом к деревянной стене, и, не сводя с меня взгляда слезящихся, словно от яркого света прищуренных глаз, время от времени нервно и длинно зевал. Волчок сунулся к нему, но, почувствовав, видно, запах беды, отошел тотчас, лишь коротко рыкнул, на всякий случай. Мы смотрели в глаза друг другу, смотрели долго, и первой, не выдержав его страдания и загнанности, отвела взгляд я. И сразу же натолкнулась на свое отражение в зеркале. Увидела свое лицо и засмеялась.
Мои слипшиеся, крашенные хной волосы были того же цвета, что и шерсть Чучика, а в покрасневших, обведенных темными тенями глазах застыло то же выражение нескончаемого бега и загнанности этим бегом, и одиночество, и робость.
«А может, это он нашел меня на улице и ведет к себе домой, чтобы я отдохнула и отдышалась перед новым бегом», — улыбнувшись себе в зеркале, подумала я. Но улыбка вышла жалкая, — такая бывает у человека, пересилившего себя и улыбнувшегося шутке, открывающей печальную тайну его жизни.
Лифт остановился.
— Иди, Чучик, — тихо позвала я, и он тотчас, тяжело вздохнув, встал.
«И все-таки это безумие. В доме кавардак, масса дела, а я тащу приблудного пса. А может, они обрадуются, — маленькое развлечение — и не рассердятся на меня», — попыталась успокоить я себя и тихонько открыла дверь квартиры.
Но разочарование ждало меня сразу, как только переступила порог. Волчок, до сих пор довольно спокойно реагировавший на Чучика («Видно, понял, что у собрата несчастье», — наивно предполагала я), в доме преобразился. Здесь он был хозяин и тотчас же дал это почувствовать. Вихрем, не дождавшись, пока я сниму с него ошейник, убежал в комнату, и оттуда сразу же донесся его громкий, возмущенный лай. Он жаловался на меня мужу, и через секунду они оба появились на пороге.
— Кто это? — мрачно спросил муж.
— Это Чучик, он потерялся, я покормлю его. — Стараясь не встречаться с мужем глазами, я наклонилась, чтобы взять миску Волчка. Ушла в ванную, налила в нее воды, поставила перед Чучиком, он тотчас принялся жадно лакать. — Вот видишь, — я улыбнулась мужу, — он пить очень хотел.
— Я вижу, что происходит что-то непонятное. И потом, сейчас соседи прибегут. Неужели…
— Но он только поест…
— Ах, он поест! — изображая нарочитое умиление, муж сложил молитвенно ладони. — А мы потом, после него? — уточнил он.
— Ну, зачем так, это же пять минут, а я пока попробую по номеру хозяев найти, — пришла мне вдруг прекрасная идея, — позвоню в районную ветлечебницу, и они мне подскажут. Принеси мне телефонный справочник, он в комнате.
Но муж не двинулся.
— Знаешь, если мы найдем его хозяев, это будет хорошее предзнаменование нам перед поездкой, я загадала. С машиной все будет в порядке.
Боязнь за неисправность машины была слабостью мужа, и я прибегла к жалкой хитрости, в последней надежде умилостивить его, смягчить свою вину.
— Уйми ты этого дурака, — попросила я мужа, кивнув на орущего Волчка. Но муж даже не шевельнулся.
— Мы будем всю ночь искать его хозяев? — все с той же неестественной, умиленной интонацией спросил он и вдруг, не выдержав, крикнул на Волчка: — Замолчи! Место!
Волчок тут же, — он боялся только мужа, — поджав хвост, прогнувшись, влез под диван и уже оттуда зарычал негромко, но угрожающе.
— Слушай, — уже совершенно серьезно сказал мне муж, — ты так боялась за свои простыни, а они, наверно, давно пересохли.
— Ой, точно!
Я бросилась на балкон, сняла с веревки уже абсолютно сухое белье — придется снова намочить, — бросила на диван в Петькиной комнате.
— Это ничего, — успокоила я мужа, строго глядевшего на меня. — Это поправимо.
— Да, в общем-то, это твое дело, — он пожал плечами, — только не понимаю, зачем было себе создавать еще сложности? По-моему, у тебя дел сегодня хватало.
— Хватало, — упавшим голосом согласилась я, поняв всю нелепость своего поступка.
В кухне царил бедлам, на столе — с обеда невымытая посуда, в Петькиной комнате на диване гора кое-как сваленного в кучу белья, всюду следы приготовлений к дороге двух не привыкших убирать за собой мужчин, а на коврике у двери, словно воспитанный и робкий гость, сидит собака с несчастными глазами, приведенная мной так безответственно и несвоевременно.
— А где Петя? — спросила я и тихонько ногой придвинула к Чучику миску с не доеденной Волчком кашей.