Дария сняла со сковороды готовые котлеты и выложила их на бумажную салфетку, чтобы удалить излишки масла. Наблюдая за ее уверенными, четкими движениями, Мина подумала о том, что ни разу не видела, чтобы мать молилась. Больше того, подобную картину она и вообразить себе не могла. Казалось, ее тело было просто неспособно сгибаться под нужным углом. Да Дария и не захотела бы тратить время на общение с невидимым божеством, будь то стоя на коленях, сидя или лежа. Она бы сказала «Ну уж нет, хватит!» или еще что-нибудь в этом роде и занялась бы какими-нибудь домашними делами. «Религия – это подпорка, – не раз говорила Дария детям. – Костыль для слабых, для тех, кто не умеет крепко стоять на своих ногах. Это бегство от реальности. Иллюзия. Не поддавайтесь на пропаганду. Человек, который считает себя религиозным, просто напрашивается на то, чтобы им манипулировали».
И все же Мина считала, что в вере есть что-то прекрасное. Как, наверное, в любой вещи, на которую ты можешь рассчитывать при любых обстоятельствах. Так или примерно так рассуждала Мина, соскребая прилипшие к миске остатки фарша. Слепив из них кособокий шарик, она протянула его матери. И не важно, думала она, светит солнце или идет снег, сидишь ли ты в гостях или ешь спелую дыню на пляже, бушуют ли на улицах протесты и десятки людей гибнут под пулями или начинаются торжества по случаю двухсотлетия монархии – все равно на восходе, в полдень, вечером, на закате и ночью ее бабушка будет стоять на своем коврике лицом к Мекке и читать положенные молитвы. И это, решила Мина, выглядит вовсе не так плохо, как говорила ее мать.
В четверг, накануне выходного[17], Мина навестила Меймени. Шагая по узким улочкам, вдоль которых были проложены сточные канавы, она едва удерживалась от того, чтобы помчаться вприпрыжку. Ну вот наконец и бабушкин дом! Еще только приблизившись к воротам, Мина почувствовала запах аша.
Меймени встретила внучку крепкими объятьями и поцелуями. Пальцы у нее были красными – перед приходом Мины она была занята тем, что извлекала зернышки из спелых гранатов. Дед Мины Ага-хан читал книгу, лежа в пижаме на толстом персидском ковре. Подойдя к нему, Мина поцеловала его в щеку.
– Сколько тебе дать гранатов, азизем? – спросила Меймени, пока Мина шла вместе с ней на кухню.
– Не спрашивай, просто дай побольше! – крикнул из гостиной Ага-хан. – Эти гранаты мы купили для тебя, Мина-джан!
Бросив взгляд в кухонное окно, Мина заметила, что в деревянном ящичке осталось несколько кусочков лепешки, которую бабушка накрошила для голубей.
Меймени помешала суп.
– Специально для тебя я положила побольше лапши, Мина-джан, – сказала бабушка и, не отходя от плиты, крикнула: – Ага-хан, давай, поднимайся, лежебока! Доставай свой йогурт! – Она подмигнула внучке и закричала еще громче: – Быстрее! Бейа! Наша детка проголодалась!
Войдя в кухню, Ага-хан направился к холодильнику и достал оттуда собственноручно сделанный йогурт, что было его единственным вкладом в домашнюю готовку. Все остальное делала Меймени. Все блюда, приготовленные женщинами из семьи Данешджу, имели свой собственный вкус, который Мине очень нравился. Особые специи, рецепты и секреты приготовления – все эти знания перешли от бабушки к Дарие и тете Ники, и Мина нередко спрашивала себя, неужели когда-нибудь приготовленные ею плов и рагу будут обладать таким же неповторимым вкусом, какого добивались бабушка и мать, смешивая куркуму и гвоздику в строго определенной пропорции. Научится ли и она обжаривать лук так, чтобы он не подгорал, а становился золотисто-прозрачным? Сумеет ли она нареза́ть мясо ромбиками так же быстро и уверенно, как Меймени, Дария и тетя Ники?
Меймени подняла крышку кастрюли и насыпала в аш сушеный кумин, и Мина подумала, что ей придется еще долго и терпеливо учиться, чтобы, пользуясь разнообразными специями, как художник – палитрой, создавать такие же кулинарные шедевры, какие выходили из рук женщин Данешджу до нее.
После обеда они ели гранаты, посыпая их порошком сушеной эхинацеи. Крупные рубиновые зернышки буквально взрывались во рту, заполняя его кисло-сладким вкусом, а липкий сок стекал по подбородку.
– Тебе нравятся гранаты? Правда хорошие? – спросила Меймени.
– Очень хорошие, – подтвердила Мина, облизывая пальцы.
– Тогда я куплю тебе еще.
– А где ты их возьмешь?
– Лучшие гранаты продают на овощном рынке в центре города. Я съезжу туда и куплю их для моей любимой внучки. Кого же мне еще баловать? Вот когда в следующий раз поеду в центр, тогда и куплю.
– Спасибо, бабуля. Огромное спасибо!
В последние несколько дней новости были полны сообщениями о смертях. Нет, люди перестали гибнуть на улицах – кровавая Революция завершилась. Убийства совершались за закрытыми дверями – тайная полиция расправлялась с теми, кто был близок к шаху, кто оставался приверженцем западных ценностей и западного образа жизни, с теми, кто был слишком похож на расхожий образ шпиона, с тагутами[18], с монархистами, со слишком высокими или слишком полными, со слишком богатыми и слишком шумными… причина могла быть любая. Убийства, или «казни», становились все более массовыми, и конца этому было не видно. Мина даже думала, что все в стране перемешалось, встало с ног на голову и что Революция эволюционировала в нечто совершенно иное. Не то чтобы она хорошо разбиралась в политике, но она умела слушать, а ее родители частенько разговаривали о том, как резко ее братья изменили свои взгляды и каким безнадежным кажется им сложившееся положение.
Порой Мине казалось, что ее бабушка и дед – единственные в городе люди, которых не затронули трагические события, происходившие за стенами их кирпичного дома. Нет, они не притворялись, будто ничего не происходит. Они просто отстранились от всего этого и продолжали жить как жили, и Мина частенько завидовала их спокойствию. Как они могут день за днем заниматься привычными домашними делами, когда вся страна летит в пропасть? Каждый раз, когда Мина их навещала, она удивлялась тому, как хладнокровно Меймени складывает остатки помидорного салата в керамическую миску и убирает в холодильник, а Ага-хан безмятежно посасывает ломтик лимона. Возможно, это спокойствие было привилегией возраста, а может – наградой за долгую жизнь.
– Как дела в школе? – спросила Меймени.
– У нас в классе теперь одни девочки, – сказала Мина. – И учителя тоже сплошные женщины. Из мужчин остались только охранники. Вообще в школе много новых правил – ну, ты знаешь… Обязательно носить хиджаб и все такое… И учительницы говорят, мы не должны даже смотреть на мужчин. Ни на каких, никогда… Единственное исключение – муж. Когда мы обзаведемся мужьями, конечно…
Ага-хан подмигнул Мине и ущипнул бабушку за локоть.
– Слыхала? По новым законам ты должна смотреть только на меня!
Меймени оттолкнула его руку.
– Хватит, насмотрелась! Сорок пять лет я на тебя смотрела, больше не могу! – рассмеялась она.
– А госпожа Амири все время нами командует! Надо прикрываться как следует! Надо выкрикивать проклятья шахскому режиму! Надо быть скромными! Надо быть на стороне Революции и умереть за нее, если потребуется! Моя подруга Бита говорит, что госпожа Амири просто идиотка.
– Эта твоя Бита мне всегда нравилась! – заметила Меймени.
– …А чему они вас теперь учат! Редкостная чушь!.. Как, бишь, твоя подруга назвала эту вашу… учительницу?
– Бита сказала – она идиотка, – смущенно повторила Мина.
– Да, – кивнул Ага-хан, – у тебя хорошая подруга. Она умеет мыслить здраво.
Как хорошо, подумала Мина, что бабушка и дед еще могут шутить над всем, что происходит. Если бы она рассказала что-то подобное матери, та, наверное, кипела бы несколько дней подряд. А вот Меймени и Ага-хан просто не придавали всей этой ерунде никакого значения, а значит, все как-нибудь образуется.
Меймени тем временем вышла из кухни и вернулась с какой-то книгой.
– Вот, Мина-джан, это мое универсальное лекарство от всех неприятностей.
Мина хорошо знала, что это за книга. Небольшой потрепанный томик с золотыми буквами на корешке. Его страницы пожелтели от времени, обтрепались по краям, некоторые были с загнутыми уголками. Собственно говоря, это была не книга, а переплетенные вручную тетради, куда бабушка своими руками переписала любимые стихи старых персидских поэтов. Мина до сих пор восхищалась затейливой каллиграфической вязью, которой Меймени научили еще в гимназии. В их школе никто так писать не умел.
– Смотри! – Меймени знаком велела внучке сесть рядом с собой. – Какие прекрасные слова нашли твои предки для выражения своих мыслей. Ты только послушай!
Пристроившись рядом с бабушкой, Мина положила голову ей на плечо. Бабушка читала стихи так громко и выразительно, что Ага-хан позабыл про свой чай. Что касалось Мины, то, вслушиваясь в ее голос, она чувствовала, как отступают тревоги, как отпускает напряжение долгого школьного дня со всеми его глупыми правилами. Изысканные мелодии стихов Руми, Саади и других персидских поэтов, начертанных на старой бумаге изысканной вязью, рождали желание вечно сидеть рядом с бабушкой и, положив голову ей на плечо, слушать ее голос, вдыхать ароматы обжаренного лука и мяты, которыми пропахло ее домашнее платье, слушать пыхтение самовара, на розетке которого томился заварочный чайник, и смотреть, как медленно опускается к горизонту багровое солнце.
16. Школа и Саддам
Сжимая в руке рулон алюминиевой фольги, Дария решительным шагом пересекла гостиную. С треском содрав пластиковую упаковку, она развернула рулон и принялась наклеивать фольгу на оконное стекло.
– Что ты делаешь, мама? – удивилась Мина, но Дария ничего не ответила.
Близкие и дальние знакомые исчезали уже целыми семьями, но, к счастью, полиция была ни при чем. Они уезжали (часто – не попрощавшись) в Америку или в Европу. Германия, Франция, Великобритания, Канада, Швеция и, конечно, США – Страна чайных чашек – таковы были адреса, где отныне поселились двоюродные и троюродные братья, сестры, дядья и тетки Мины. Лондон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес… эти произносимые таинственным шепотом географические названия она слышала в гостиной за мятным йогуртом с огурцом или ароматным пловом. Не было недели, чтобы из Тегерана не уехал кто-то из родственников или знакомых. Потом новая власть, словно спохватившись, закрыла выезд. Когда это случилось, уехать захотели буквально все.