В подготовке дня рождения принимали участие множество людей. Соседи и родственники отдавали Дарие свои продовольственные талоны, чтобы она могла купить как можно больше мяса и яиц. Тетя Фируза, явившись в дом в своем просторном развевающемся рупуше, заявила с порога:
– Дария-джан, я привезла тебе свои керосиновые карточки, чтобы у тебя в доме было тепло. Как тебе известно, твой дядя Джафар не выносит, когда в доме слишком высокая температура, к тому же он уже недели три бредит рисовым пудингом. Аллах свидетель, я уже готова огреть его по голове сковородкой! Я говорила ему, что у нас мало молока…
– Ни слова больше, тетя! Прошу вас, возьмите мои талоны на молоко! – Дария потянулась к сумочке.
– Нет, нет, не возьму! Не обижай меня, у меня и в мыслях не было ничего такого. Я упомянула об этом просто потому, что… У тебя ведь двое мальчишек растут, да и Мине вот-вот исполнится десять. Нет, дорогая, я отдаю тебе весь наш керосин и не прошу ничего взамен.
– Тетя Фируза, пожалуйста! Умоляю вас, возьмите. Я не смогу спать по ночам, если не отблагодарю вас хоть чем-то за ваше внимание и щедрость!
Взаимные упрашивания и уговоры продолжались еще довольно долго, становясь все более напыщенными и многословными. Теперь-то Мина знала, что это не что иное, как иранский традиционный этикет – таароф, однако несколько лет назад она невольно поставила мать в неудобное положение. На каком-то семейном празднике хозяйка дома предложила Мине кусок пирога, и она недолго думая согласилась. Чуть позже Дария отвела ее в сторонку и объяснила, что, когда в гостях тебя чем-то угощают, соглашаться сразу ни в коем случае нельзя. Воспитанный человек, сказала она, должен принять угощение, только когда хозяин предложит его в третий раз.
Тогда Мина поняла ее не сразу, к тому же во рту у нее все еще был кусок пирога, который она не могла ни прожевать, ни проглотить, а к губам прилипли крошки. По этой причине ничего ответить она не могла и только кивнула. Весь остаток вечера она занималась тем, что наблюдала за другими гостями и училась «церемониальной неискренности», когда приходится говорить обиняками, делать вид, будто отказываешься от лакомых кусочков, и в то же время восхвалять щедрость и гостеприимство хозяев. Постепенно, при помощи матери, Мина поняла, где пролегают границы между настойчивостью и отказом, между сдержанностью и лестью, и с тех пор, оказываясь в гостях, вела себя в полном соответствии с традициями.
«Не хочешь ли кусочек торта, Мина?»
«Огромное вам спасибо, но – нет. Я уже так наелась. Боюсь, я больше не способна проглотить ни кусочка, хотя ваш торт выглядит просто восхитительно».
«А может, все-таки попробуешь? Я готова посыпать себе голову пеплом, если ты не отведаешь моего торта!»
«Вы очень добры, но я действительно не могу».
«Ну, пожалуйста! Вот как раз подходящий кусочек!»
«Но он слишком большой, просто огромный! Вы так щедры ко мне…»
«Пожалуйста, съешь, доставь мне удовольствие. Тебе нужно – смотри, какая ты тоненькая! Будь ты постарше, я бы подумала, что ты сидишь на диете!»
«Конечно, нет, никакой диеты! Просто я уже наелась – на вашем столе столько замечательных вещей, что удержаться было просто невозможно!»
«Ну, еще один кусочек как-нибудь влезет. Порадуй свою душу, попробуй».
«Огромное спасибо. Да продлит Аллах ваши дни!»
Мина клала на тарелку огромный кусок торта и ела его до тех пор, пока ей не предлагали добавку, после чего предписанный традициями обмен любезностями начинался вновь.
Гостей приглашали к семи вечера, но Дария знала, что соберутся они в лучшем случае к девяти. Город был фактически на военном положении, поэтому никто не приходил вовремя – все опаздывали. Женщинам нужно было подготовиться к выходу из дома – надеть ставшие обязательными в Новом Иране исламские одеяния и платки, а мужчинам – уложить на задние сиденья своих машин электрические фонарики, радиоприемники на батарейках и пластиковые бутылки с питьевой водой на случай, если воздушная тревога застигнет их в пути. Тогда по сигналу сирены им надлежало бросить машину и укрыться в вырытых вдоль улиц траншеях, способных защитить если не от саддамовских бомб, то, по крайней мере, от их осколков.
Первым в тот день – в семь часов и шесть минут – пришел мистер Джонсон, и Дария, открывая ему дверь, сделала вид, будто он единственный появился вовремя, тогда как остальные гости опаздывают. Ей очень хотелось, что бы мистер Джонсон, корреспондент Би-би-си и старый друг Парвиза, чувствовал себя как дома. Несмотря на то что на каждом тегеранском заборе можно было видеть направленные против иностранцев лозунги и призывы, выведенные огромными буквами краской из баллончиков, мистер Джонсон задержался в послереволюционном Иране на несколько лет. Правда, недавно Мина слышала, как Меймени говорила, что мистер Джонсон в ближайшее время намерен вернуться в свою тихую и мирную Англию, и с нетерпением дожидалась возможности спросить у него, собирается ли он в первый же вечер на родине от души наесться жареной рыбы с картофелем во фритюре. Госпожа Исобель – иранская армянка, к которой Мина ходила после уроков заниматься английским, – часто рассказывала своим ученикам, что завернутая в газету жареная рыба с картошкой и сдобные булочки – это национальная английская еда.
Грызя, по обыкновению, дужки очков, которые он вертел в руках, мистер Джонсон приветливо улыбнулся Дарие.
Помимо того, что он был другом Парвиза, мистер Джонсон оказался желанным гостем еще по одной причине. Дело было в том, что Меймени держала в своей красной потертой сумочке фотографию старшей внучки своей сестры. Внучку звали Лейлой. На предыдущем празднике, куда был приглашен и мистер Джонсон, она позаботилась о том, чтобы англичанин якобы случайно увидел это фото. Кузине Лейле было девятнадцать, и она была ослепительно красива. Что касалось мистера Джонсона, то он был высоким, подтянутым привлекательным мужчиной со светлыми, расчесанными на прямой пробор волосами, который к тому же довольно бегло говорил на фарси. А главное – он не был женат. Мина сидела у бабушки на коленях, когда та шептала в телефонную трубку:
«Не беспокойся, сестра, я кое-кого нашла для твоей Лейлы. Если все пойдет как я задумала, она покинет Иран еще до того, как ей исполнится двадцать. Она сможет учиться в Англии, а главное – она больше не будет страдать».
Поцелуи, объятия, запах фиксатуара и лака для волос… Наконец-то прибыли остальные гости. Дом Дарии и Парвиза отличался одной архитектурной особенностью, которая высоко ценилась в послереволюционном Иране: в нем была просторная, отдельная от комнат прихожая, в которой пришедшие в гости женщины могли перевести дух, снять платок и тяжелый рупуш и не торопясь вернуть себе прежний облик – снова стать такими, какими они были до того, как в стране были введены новые законы. Летели в угол навязанные государством сандалии, и из пластиковых пакетов извлекались сверкающие ярким лаком туфли на высоченных каблуках, примятые платком волосы заново взбивались и укладывались в модные прически, а из-под рупушей появлялись обтягивающие красные платья, тесные топы, мини-юбки и длинные коктейльные платья на узких бретельках, что считалось последним писком западной моды. Женщины приводили себя в порядок, пересмеивались, сплетничали, ворчали по поводу необходимости носить хиджабы, красили губы, накладывали тени и передавали друг другу купленный на черном рынке флакончик с «Шанелью № 5», чтобы подушить запястья и ложбинку между грудями. Покончив с приготовлениями, женщины переходили в гостиную, а в прихожей, на специальных крюках, которые Дария вбила в стену после Революции, оставались висеть серые безжизненные рупуши, странно похожие на тусклые хитиновые коконы, из которых только что выпорхнули яркие тропические бабочки.
После взаимных приветствий, коктейлей, долмы и фисташек Парвиз предложил гостям послушать музыку. Но прежде он опустил жалюзи и убедился в том, что входные двери надежно заперты. Дария в качестве дополнительной меры предосторожности задернула занавески, а дяди Мины забаррикадировали входную дверь стульями. Теперь, если бы Стражи Революции попытались ворваться в дом, эта груда мебели могла дать им несколько драгоценных секунд.
– Не беспокойтесь, – успокоил гостей Парвиз. – Сегодня в нашем квартале нет ни одного басиджа. В Юсеф-Абаде большая свадьба, и все патрульные отправились туда, в центр города. Ну или, по крайней мере, большинство из них.
– В прошлые выходные Стражи ворвались на свадьбу Хунариса, – сообщила тетя Фируза, отправляя в рот нанизанную на зубочистку оливку. – Услышали западную музыку и взломали дверь. Их было чуть ли не десять человек! Они оштрафовали хозяина, а гостей отвезли в участок. Бедная Нилуфар очень жалела, что вообще устроила этот прием.
– Вечно ты каркаешь, Фируза-джан! – заметил ее муж дядя Джафар, который, сидя в мягком кресле, потягивал домашнее пиво, принесенное им в бутылочках из-под йогурта. – Зачем ты всех пугаешь? Хоть бы подумала, прежде чем говорить.
Тетя Фируза окинула мужа недовольным взглядом и отпила большой глоток вина.
– Хоть бы бог избавил меня от этого человека и его замечаний! – проворчала она и, сердито топая, ушла на кухню. Лицо у нее было очень недовольное, но Мина знала, что тетя Фируза и дядя Джафар хоть и постоянно спорят, редко ссорятся по-настоящему.
Джафар тем не менее продолжал вещать – довольно громко, хотя и не обращаясь ни к кому конкретно:
– Кто-нибудь из вас слышал про Виктора Франкла[20] и его теории? Он выдвигает очень интересные идеи относительно положительных эффектов так называемого позитивного мышления. – Он откашлялся. От пива его лицо разрумянилось, глаза заблестели. – Или вот есть такая американская певица Глория Гей Лорд[21], которая исполняет одну из моих любимых песен «Я останусь в живых». Вы ее слышали?