Извинившись перед гостями (ее, впрочем, никто не слушал, но если бы она этого не сделала, Дария непременно сделала бы ей замечание), Мина встала из-за стола и отправилась в ванную комнату. Ей до смерти надоели разговоры о политике и визгливое хихиканье матери. Закрыв за собой дверь, Мина вскарабкалась на край ванны, чтобы открыть окно. Ворвавшийся в комнату прохладный ночной ветер принес с собой запахи жасмина и пыли. Парвиз все-таки включил музыку, и до нее доносились песни Гугуш – самой популярной в прежнем Иране певицы, которую нынешние власти объявили «гласом греха».
Мина мысленно повторяла за Гугуш слова, пока ее внимание не привлек какой-то шум. Она насторожилась. Сначала ей показалось, что это столкнулись два автомобиля, но потом Мина поняла, в чем дело. Взрыв. Это был взрыв. В открытое окно ей было видно ночное небо, в котором быстро росло оранжевое зарево.
Саддам.
Когда Мина вернулась, Дария уже убирала блюдечки из-под десерта, не переставая при этом болтать с матерью Лейлы. Тетя Фируза сидела за столом и ковыряла в зубах сложенной вдвое бумажкой. Лейла стояла, прислонившись плечом к стене, и беседовала с мистером Джонсоном, который по обыкновению грыз дужки очков. Потом он что-то сказал, и Лейла засмеялась. Кайвон и Хуман устроили в середине комнаты показательный спарринг по карате. Парвиз возле магнитофона спорил с дядей Джафаром, который упрямо совал ему в руки кассету, на которой крупными буквами было написано по-английски «Я останусь в живых», и твердил, что «эта песня непременно поднимет всем настроение».
– Нет, давай поставим «Танцующую королеву», – возражал Парвиз, крепко прижимая к груди свою кассету с записями АББА, разумеется тоже контрабандную. Заметив Мину, он показал на нее:
– Вот она, наша королева сегодняшнего вечера, и ей хочется танцевать.
Услышав эти слова, Кайвон и Хуман перестали размахивать ногами и, схватив Мину под локти, потащили ее к группе гостей, которые собрались на свободном пространстве в центре комнаты и приготовились танцевать. Мина знала, что уже через несколько секунд над городом раздастся тревожный вой сирен, предупреждающий о воздушном налете, и гостям придется все бросить, чтобы, спасаясь от бомбежки, как можно скорее спуститься в подвал. Подарки тоже придется открыть намного позже, может быть даже завтра, но пока у нее есть эти несколько секунд, она должна их использовать.
И как только зазвучала запрещенная музыка, Мина начала танцевать вместе с гостями. Она закидывала голову назад, поднимала над головой направленный в потолок палец, она раскачивалась и плавно скользила вместе со всеми, прислушиваясь к голосу американской певицы (в споре с Парвизом дядя Джафар одержал верх, и гости дружно подпевали Глории: «Я останусь в живых»).
На другой стороне комнаты Мина заметила мать. Уперев руки в бока, Дария двигалась скользящим балетным шагом, а за ней, держа друг друга сзади за бедра, точно так же двигались другие танцующие. Это было необычно и странно красиво, и к тому моменту, когда на улице, заглушая музыку, взвыла сирена, Мина, ее братья и даже Парвиз присоединились к хвосту танцующего «поезда». Все они следовали за Дарией, которая, не прерывая танца, направилась к ведущей в подвал лестнице.
18. 11:17
На следующее утро Меймени позвонила, чтобы сказать Мине – она очень рада, что день рождения ее внучки прошел так хорошо, что никого не ранило и не убило во время бомбежки, и что никого не арестовали. Потом она велела передать Дарие, что зайдет после полудня и поможет с уборкой. Но сначала, сказала Меймени, она поедет на рынок в центре и купит для своей маленькой… то есть нет – для своей большой десятилетней Мины-джан самые лучшие гранаты, которые только там найдутся.
Мина была очень рада – гранаты, которыми угощала ее Меймени, действительно были необыкновенными, однако она все же вспомнила о таарофе и сумела сказать, что она очень благодарна, но ей не хочется затруднять бабушку, к тому же путь туда и обратно не близкий, что бабушка устанет и прочее. Меймени, однако, настаивала, и Мина довольно быстро сдалась, сказав:
– Ну хорошо, Меймени-джан. Огромное тебе спасибо. Я буду очень рада.
А еще через день Парвиз сообщил бледной, заплаканной Дарие, что найденные им на рынке фрагменты тела определенно принадлежали Меймени. Он сказал, что уверен в этом, так как узнал ее одежду. Несколько позднее Хуман показал Мине газетную статью, в которой говорилось, что иракская авиационная бомба была сброшена на центральный рынок в одиннадцать часов и семнадцать минут. Даже для Саддама это было довольно рано.
В тот день Дария не промывала рис, не варила и не вымачивала в шафране. Хуман и Кайвон плакали по своим комнатам и даже забросили занятия карате. В течение сорока дней вся семья носила черное, и Мина невольно подумала, что Саддаму все-таки удалось отнять у них радость. Вместо нее в их жизнь вошло горе, которое принесла война. Мысленно Мина поклялась, что когда она вырастет, она сделает всё, чтобы прекратить любые войны. Или, по крайней мере, постарается, чтобы Иран никогда больше не воевал. Мина давно знала, что война – это боль и слезы, смерть и страдания. Она просто не представляла, что боль может быть такой мучительной, а страдания – такими глубокими.
19. «Хвосты отрубила ножом кривым…»
Хлеб, сыр, рис и кишмиш,
Саддам, Саддам, отчего ты дрожишь?
Иранцы тебя не хотят убивать,
А только усищи тебе оборвать!
Потные пальцы других девочек неприятно липли к ладоням Мины. После того как они все вместе пропели частушку против Саддама в седьмой раз, она перестала им нравиться, перестала быть частью перемены, превратившись просто в продолжение урока.
Стояло позднее утро, и лучи солнца окрасили все вокруг в оранжево-желтые тона. Они нагрели и платок на голове Мины, отчего ее волосы слиплись, а капли пота потекли по лицу. Ей хотелось протереть глаза, но она не осмеливалась разжать пальцы: Мина и ее одноклассницы, крепко держа друг друга за руки, ходили по кругу и пели частушку в восьмой раз. Саддам, Саддам, отчего ты дрожишь?..
Когда в классе выбирали, чем заняться на большой перемене, Мина была за то, чтобы сыграть в «классики», но Бита настояла, что они должны петь про Саддама. Быть может, таким образом им удастся хоть немного его заколдовать, чтобы он не мог бросать бомбы так точно, сказала Бита, и Мина не нашла, что возразить. Да и как она могла возражать, если всего несколько недель назад Злобный Усач сбросил бомбу на лавку зеленщика и убил ее бабушку. С тех пор Мине часто снился страшный сон, в котором она медленно шла по окровавленному асфальту, обходя разбросанные повсюду оторванные конечности и разорванные сердца, и пыталась угадать, какие из этих фрагментов принадлежат Меймени. Саддаму, по все видимости, было абсолютно наплевать, что будет с ее бабушкой, если он сбросит бомбу прямо ей на голову.
После большой перемены начался урок «Основ Веры». Когда госпожа Амири вошла в класс, Мина встала вместе с остальными девочками, однако стоило ей бросить взгляд на прыщавый подбородок и сурово сжатые губы учительницы, как ей захотелось оказаться где-нибудь подальше, например дома, где Дария напоила бы ее чаем и угостила свежими лепешками.
Пока Мина мечтала о чае, госпожа Амири написала на доске какой-то лозунг и велела всем аккуратно переписать его в тетрадь. Мина честно старалась сосредоточиться на задании, но вместо лозунга ее рука снова и снова рисовала в тетради наклонный навес над прилавком, где бабушка в последний раз покупала лучшие в мире гранаты. Она так глубоко ушла в свои невеселые мысли, что не заметила, как госпожа Амири подошла сзади и схватила ее за плечо. От неожиданности Мина вздрогнула и зацепила локтем флакончик с чернилами для каллиграфии. Флакон опрокинулся, и чернила хлынули на тетрадь.
– В следующий раз подумай хорошенько, прежде чем рисовать в тетради всякую чушь!
Чернила промочили тетрадь почти насквозь, потекли по парте, и госпожа Амири слегка попятилась, чтобы не испачкаться.
– И вообще, Мина, в последнее время ты буквально спишь на ходу. Пора просыпаться, детка, иначе для тебя это плохо кончится!
Мина попыталась вытереть чернильную лужу носовым платком, но он был слишком маленьким и моментально промок. Первой протянула ей свой платок Бита. Остальные девочки тоже начали передавать Мине свои платки, так что скоро в ящике ее стола лежала целая стопка маленьких кусочков батиста и шелка, которые матери и бабушки ее одноклассниц подрубили на старых швейных машинках и украсили по углам инициалами или вышитыми изображениями вишен, роз, гранатов.
Платок Мины, на котором Меймени вышила два крошечных желтых лимона, стал из белого черным, и она, подняв руку, нерешительно откашлялась.
Госпожа Амири перестала царапать мелом по доске, на которой она старательно выводила суру корана, и обернулась.
– Что тебе?
– Позвольте мне выйти, ханум.
Госпожа Амири кивнула в сторону двери.
– Только поживее!
Мина осторожно встала из-за стола. Она очень старалась не коснуться чужих платков, чтобы не испачкать, – использовать их она не решилась: слишком чистыми и красивыми они были. Сжимая свой платок в кулаке, Мина двинулась к двери класса так быстро, как только осмелилась – совсем недавно госпожа Амири объясняла им, что девочки, которые слишком торопятся, выглядят вульгарно.
Оказавшись в школьном туалете, Мина включила воду и попыталась выстирать платок в раковине. Она терла и терла его едким дешевым мылом, споласкивала и терла снова, а по ее щекам катились слезы, которые, как с ней часто бывало в последнее время, пролились словно сами по себе. Казалось, внутри Мины скопился неиссякаемый запас соленой влаги, и ей оставалось только удивляться, почему она до сих пор не закончилась.
Увы, несмотря на все усилия, платок так и остался грязно-серым. В конце концов Мина как следует его отжала, расправила и, сложив треугольником, засунула в передний карман