рупуша, чтобы наружу торчал уголок с вышитыми лимонами. «По-настоящему скромная девушка не должна делать ничего такого, что может привлечь к ней внимание!» – тут же зазвучал у нее в голове голос госпожи Амири, и Мина, поколебавшись, засунула платок в карман как можно глубже.
Когда она вошла в класс, Бита быстро подняла голову и с тревогой посмотрела на нее. В ответ Мина чуть заметно кивнула, чтобы показать, что с ней все в порядке. Пока она шла к своему месту, слова патриотических песен и частушек, которые они скандировали на переменах, мешались у нее в голове с английскими колыбельными, которые Мина учила на занятиях у госпожи Исобель.
– …Так вот, дети, в этом мире есть добро, и есть зло, и ваш долг – всегда и везде выбирать путь добра, потому что это угодно Аллаху, – вещала госпожа Амири, роясь в своей простой черной сумке. Мгновение спустя из сумки появилась бутылочка с желто-коричневой жидкостью внутри. На этикетке был изображен небольшой человечек в цилиндре, который шагал, весело помахивая зажатой в руке тростью. Мина узнала этикетку практически мгновенно: «Джонни Уокер, Черный ярлык». Когда-то такие бутылки появлялись у них на столе каждый раз, когда приходили гости, но после Революции родители вылили все запасы виски в унитаз, а бутылки закопали в саду под кустами. Впрочем, во время празднования своего дня рождения Мина заметила по крайней мере одну такую бутылку, когда дядя Джафар предложил выпить за свободный Иран.
– Кто скажет, что это такое?
Девочки заерзали на своих стульях. Большинство знали или догадывались, что в бутылке спиртное, но старались не подавать вида.
– Ну?..
В наступившей тишине как гром с ясного неба прозвучал звонкий голос Биты:
– С вашего позволения, ханум, это бутылка виски.
Мина почувствовала, как ее сердце на мгновение замерло в груди. Бита всегда говорила то, что думала, что уже не раз приводило к неприятностям.
– И откуда ты это знаешь? – вкрадчиво спросила госпожа Амири.
Мина с тоской посмотрела в окно. Жаркое солнце заливало ярким светом бетонную площадку, где они гуляли невероятно давно – во время большой перемены. То, что происходило сейчас на ее глазах, было слишком ужасно, и она изо всех сил старалась думать о чем-то постороннем: о мясном рагу с петрушкой, которое мать приготовила на обед, о мухе, которая ползала по оконному стеклу, об английских детских стишках, которые она учила наизусть. «Смотри, как бегут три мышки слепых, // За фермершей следом, которая им, // Хвосты отрубила ножом кривым»[22].
– Откуда ты знаешь? – повторила госпожа Амири.
– Просто знаю, и все! – Осознав свой промах, Бита опустила голову. – Я знаю это… из книг. – Она беспомощно огляделась.
– Из книг? Не лги мне, Бита! Лгущий противен Аллаху. Может быть, дело в том, что такая бутылка есть у вас дома, а?..
– Честное слово, ханум, я просто знаю… помню… – Бита лихорадочно искала выход из опасного положения. Мина и другие девочки надеялись, что ей это удастся, но Бита внезапно выпрямилась.
– Ну а если честно, ханум, я буквально недавно пила из такой бутылки!
И она, сверкнув глазами, уставилась на госпожу Амири.
От такого заявления учительница буквально остолбенела, но всего лишь на несколько мгновений. Потом ее губы искривила неприятная усмешка.
– Ты, наверное, считаешь, что это очень остроумно, да, Бита? И ты надеешься, что подобная дерзость сойдет тебе с рук? Напрасно, дорогая моя, напрасно… Теперь я ясно вижу, что и ты, и твои родные – разносчики греховной инфекции! – Она со стуком поставила бутылку на стол. – Марш к директору! Живо! – прошипела госпожа Амири.
Бита встала, со скрежетом отодвинув стул, и стремительно вышла из класса. Мине даже показалось – она слышит, как рупуш подруги со свистом рассекает неподвижный воздух. Остальные девочки сидели совершенно неподвижно, боясь даже пошевелиться.
На следующий день Мина узнала от одноклассниц, что Стражи ворвались в дом Биты в семь часов утра. Ее отца арестовали, увезли в участок и заставили заплатить штраф. Какой – никто не знал. Кроме того, его имя внесли в списки Врагов Революции. Когда Мина попыталась позвонить подруге домой, трубку никто не взял. В течение еще нескольких дней Бита не появлялась на занятиях, и Мина увидела ее, только когда началась новая учебная неделя. Бита была бледна, с темными кругами под глазами, но когда Мина подошла к ней, чтобы поздороваться и обо всем расспросить, она увидела, что губы подруги подведены блеском. Тщетно она упрашивала Биту стереть блеск, пока ее не увидела госпожа Амири или кто-нибудь из учителей. На все уговоры Бита только упрямо качала головой.
– Я не боюсь госпожу Амири! – твердила она. – Я вообще никого не боюсь, кроме бога, но он… он не фанатик, как она. Он милостивый и милосердный. – Бита согнула мизинец и сцепила его с мизинцем Мины. – Никто не может запретить нам быть счастливыми, правда, Мина? Это наше право, и никто не может нас его лишить. – Она подмигнула. – Нас не задушишь!
Мина подумала о Меймени, задыхающейся под грудой обломков.
– Нет, – сказала она. – Нет!
– Когда-нибудь мы снова будем свободны, вот увидишь! И я думаю, это будет совсем скоро. Быть может, уже следующий твой день рождения мы будем праздновать в саду среди роз. Мы будем петь и танцевать, и никакие Стражи ничего нам не сделают.
Мина печально улыбнулась. Она подумала о том, что ее следующий, одиннадцатый день рождения пройдет без Меймени. При мысли об этом ее глаза защипало от подступивших слез, но если через год Иран снова станет свободным… Мина крепче сжала пальцы Биты и даже попыталась подмигнуть. «Нет, никто не сможет нас задушить, – сказала она себе. – Мы не сдадимся. Мы выживем во что бы то ни стало!»
20. Барби остается в Тегеране
Мина как можно ниже опустила край чадры, стараясь прикрыть лицо. Братья сидели рядом с ней на заднем сиденье такси. Ночные фонари за окном изредка высвечивали редкие фигуры людей, оказавшихся на улице в полночь. Один раз Мина даже заметила влюбленную пару – высокого молодого мужчину и женщину в темной чадре, которые медленно шли по тротуару и ели мороженое. Вдоль заборов крались тощие кошки.
Закрыв глаза, Мина принялась молиться.
Они не заправили постели, не сняли чайник с плиты. Вещей у них было совсем немного. Они не попрощались с большинством родственников и соседей, надеясь, что машина слухов распространит весть об их отъезде уже после того, как они благополучно пересекут границу. В последний момент Мина сунула в свой небольшой чемоданчик набор цветных карандашей и фломастеры, которые ей купили еще в прошлом году. Сейчас, сидя вместе с Дарией и братьями в стремительно несущемся такси, она вспомнила, что не смогла взять с собой достаточно нижнего белья. На первое время ей, конечно хватит, но что потом? Можно ли купить подходящее белье там, куда они едут?..
Парвиз, сидевший впереди рядом с водителем Али, всем телом наклонился вперед, словно давил на воображаемую педаль газа. Али жевал резинку и время от времени выдувал изо рта пузыри, которые звонко лопались. Из динамиков древней автомагнитолы доносилась какая-то исламская музыка. Как сказал Парвиз, это было хорошее прикрытие. Если Стражи их остановят и начнут задавать вопросы, такая музыка может их очень выручить.
«Мы должны уехать в Америку», – заявил он как-то за завтраком через несколько месяцев после смерти Меймени, и по его лицу Мина поняла, что родители уже обсудили этот вопрос между собой и даже обговорили детали. Что ж, чего-то подобного следовало ожидать – особенно после того, как Дария твердо сказала: она не допустит, чтобы ее сыновья погибли, убивая своих ни в чем не повинных иракских сверстников (каждую неделю на фронт отправлялись все новые группы молодых иранцев), а Парвиз добавил, что не хочет, чтобы его дочь росла бессловесной, покорной и запуганной. Вместе они составили и обсудили свой план, и за завтраком (сладкий чай и хлеб с «фирменным» вареньем Меймени из кислой вишни) просто объявили детям о принятом решении. Стоило ли говорить, что начиная с этого момента жизнь семьи стала иной. Все, что они делали для подготовки к отъезду, следовало держать в глубокой тайне. От детей требовалось вести себя так, чтобы никто из окружающих не догадался, что они собираются покинуть страну.
В аэропорту Али выгрузил их чемоданы на асфальт. На часах была половина первого ночи. По расписанию их рейс вылетал в половине пятого утра, но им еще предстояло преодолеть многочисленные пункты контроля и проверки.
На прощание Али пожал руку Парвизу, поклонился Дарие и окинул Кайвона и Хумана долгим взглядом.
– Берен. Берен зуд. Уезжайте скорее, – сказал он. – Иначе через несколько месяцев вас отправят на фронт убивать иракцев.
Когда Хуман и Кайвон подхватили чемоданы, Мина невольно посмотрела на их длинные руки и ноги. Почему-то ей казалось, что если посадить братьев в окоп или траншею, они вряд ли будут чувствовать себя там достаточно комфортно.
В аэропорту Дарию и Мину отделили от Парвиза и братьев и направили в отделение для женщин. Шагая следом за матерью, Мина продолжала натягивать платок на самое лицо – ей не хотелось, чтобы власти не пустили их в самолет только потому, что им чем-то не понравился ее хиджаб. На первом же таможенном посту им приказали открыть чемоданы, и три сотрудницы в чадрах тщательно осмотрели и перещупали все вещи.
– Вывозить из страны ценные предметы запрещается, – сказала одна из них, окидывая Дарию и Мину насмешливым взглядом.
Вторая женщина производила личный досмотр и при этом больно щипалась. Третья тем временем спрашивала, зачем они едут в Америку («Для неотложного лечения», – без запинки отвечала Дария – с помощью коллег, которые перебрались в Нью-Йорк, Парвиз сумел оформить соответствующие справки), сколько времени они намерены там пробыть («Девять месяцев»), какие ценности – золото, валюту, персидские ковры, фисташки, ювелирные украшения – они везут с собой («Никаких»).