И тут из чемоданчика Мины вывалилась кукла Барби. Сотрудница таможни подняла ее и некоторое время рассматривала, держа на вытянутой руке.
– Зачем это тебе? – спросила она у Мины.
– В детстве у вас, наверное, были куклы? – быстро сказала Дария, и таможенница улыбнулась – презрительно и злобно.
– Нет, ханум, у меня никогда не было кукол. Ни одной! Это у вас, богатеев, были и куклы, и другие игрушки. Это вы когда-то владели всем, пока остальные работали, а теперь – поглядите-ка! – разбегаетесь как тараканы.
При этих словах Дария вздрогнула как от удара током. Мина была уверена – вот сейчас на лбу матери вздуется вена, и она скажет таможеннице несколько резких слов, но ошиблась. Дария только опустила голову и смотрела в пол, пока таможенница совала их вещи обратно в чемоданы. Появилась еще одна женщина, которая потребовала предъявить их паспорта и визы. Те несколько минут, пока она листала документы, показались Мине вечностью. Наконец чиновница заполнила посадочные талоны и резким движением головы показала на двери, ведущие в зал отлета.
– Идите.
Дария подхватила чемоданы, и обе быстро пошли в указанном направлении, спеша соединиться с Парвизом, Кайвоном и Хуманом. Мина шла и удивлялась – она не ожидала, что они так легко пройдут досмотр. Ей казалось, власти должны были помучить их подольше, а то и вовсе отказать в разрешении на выезд. То, что все произошло так быстро, казалось ей чудом.
Но, пройдя всего несколько шагов, Мина вспомнила про Барби, которую так и не получила назад. Таможенница сказала, что ей нужно осмотреть куклу и довольно долго крутила ей руки и сгибала ноги, а потом… потом Мина отвлеклась на сотрудницу, которая проверяла документы. Невольно замедлив шаг, она оглянулась назад – на пункт досмотра, где таможенницы потрошили чемоданы еще одной испуганной женщины с двумя дочерьми. Там, под портретом аятоллы, валялись на полу пластмассовые обломки.
Это было все, что осталось от ее Барби.
Все время, пока их самолет стоял на земле, Мина смотрела в иллюминатор, силясь рассмотреть за границами летного поля очертания тонущего в предрассветных сумерках города. Отец обещал, что они вернутся в Иран очень скоро – как только закончится все это «безумие», и страна снова станет «нормальной», но Мина чувствовала, что они уезжают навсегда, и ее сердце сжималось от тоски и страха перед неизвестностью. На мгновение ей почудилось, что снаружи к стеклу иллюминатора льнут десятки знакомых лиц. Среди них были и кузина Лейла, и тетя Ники, и Реза, и Марьям, и ее одноклассницы, и многие другие. Она отчетливо видела расплющенный нос тети Фирузы, огромные усы дяди Джафара и круглое лицо Зухры, которая, как обычно, вытирала платком вспотевший лоб. Видела она и фигуру деда, но он единственный не смотрел на нее с той стороны стекла. Ага-хан в одиночестве сидел за кухонным столом и, держа в ослабевшей руке газету, неподвижно уставился на пустой чайный стакан. Перед мысленным взором Мины промелькнула даже госпожа Амири, которая смотрела на нее чуть не с завистью. А в самом конце она увидела Биту, которую вели в тюрьму. На самом пороге подруга обернулась, и Мина увидела, что ее губы подкрашены блеском, а в дерзких черных глазах горит вызов.
И в тот же миг Мина почувствовала, что облегчение, которое она испытала когда они поднялись в самолет, куда-то испарилось, сменившись таким острым чувством вины, что у нее захватило дыхание.
Оторвавшись от окна, Мина повернулась к матери.
– Мы с ними так и не попрощались, – произнесла она, и в тот же миг самолет дрогнул и начал выруливать на взлетную полосу.
– Мы вернемся, – ответила Дария. – Мы уезжаем ненадолго.
Откинувшись на спинку кресла, Мина закрыла глаза и представила себе их брошенный дом: двери распахнуты, жалюзи подняты, по комнатам гуляет сквозняк, а в саду трепещут листвой молодые лимонные деревья, которые Дария посадила в позапрошлом году.
Когда Мина снова открыла глаза, Дария сидела, низко опустив голову. Ее губы чуть заметно шевелились, но Мина сумела угадать слова и удивилась. Впервые в жизни она видела, чтобы мама молилась. Дария никогда не читала молитв, не делала поклонов и не цитировала суры Корана. Казалось, она намеренно дистанцировалась от всего, что относилось к исламу. Сейчас же Дария была очень похожа на Меймени, и Мина почувствовала, как что-то кольнуло ее в самое сердце.
Стараясь взять себя в руки, она отвернулась и взглянула на отца, который сидел в кресле с другой стороны прохода, глядя в пространство перед собой. Хуман рядом с ним теребил верхнюю губу, а Кайвон спрятал лицо в ладонях. На мгновение он поднял глаза и, перехватив взгляд Мины, натянуто улыбнулся.
– Свобода!.. – одними губами произнес он, когда самолет оторвался от бетона взлетной полосы, и показал Мине растопыренные в виде буквы V пальцы, но руки его дрожали.
Самолет поднимался все выше. Мина снова откинулась на спинку кресла и прислушивалась к жужжанию голосов и гудению двигателей. В динамике раздавался гнусавый голос одного из пилотов, в воздухе витал запах чужого одеколона. Где-то внизу начинался рассвет, но за иллюминаторами все еще было темно, и Мина покрепче вцепилась в теплую руку матери.
21. Огни на земле
Примерно на половине пути между Ираном и Соединенными Штатами сидевшие в самолетных креслах женщины начали снимать свои платки и расстегивать рупуши. Когда же до посадки в Нью-Йорке осталось совсем немного, из сумочек и саквояжей появились небольшие косметички, и в воздухе запахло пудрой, которая словно снег оседала на тусклую от усталости кожу. Тушь ложилась на и без того черные ресницы, а по губам скользили тюбики с помадой и блеском.
Бо́льшую часть полета Дария размышляла о том, что их всех ждет, и только удивлялась тому, как крепко спит, прижавшись к ее боку, Мина. Сама она тоже была бы рада вздремнуть, но ей не давало сделать это чувство ответственности, которое она ощущала с тех пор, как родила первого ребенка. С самого начала Дария знала: судьба детей во многом определяется тем, куда она, мать, их поведет, как воспитает. Это было нелегкое бремя, и порой Дарие даже казалось, что оно ей не по силам.
Как-то утром, еще до того, как дети встали, Парвиз заговорил с ней об Америке. Дария как раз наливала кипяток в заварочный чайник, думая о том, скольким вещам (в том числе умению правильно заварить чай) научила ее Меймени. Увидев выражение его лица, она хотела прерваться, но почему-то не смогла. Она сразу поняла, что разговор пойдет о чем-то важном. Уже несколько раз муж упоминал об отъезде, но как-то вскользь. На сей раз, похоже, дело было серьезное.
«Америка… – проговорил он. – Есть один реальный вариант, Дария-джан. Что скажешь?»
Дария задумалась.
«Можно попробовать», – ответила она наконец и почувствовала, как сердце проваливается куда-то очень глубоко. Неужели, для того чтобы жить нормальной жизнью, они должны покинуть свой родной дом? Неожиданно ей захотелось закричать во всю силу легких, но она сумела взять себя в руки.
Парвиз разливался соловьем, рассказывая о том, какие в Америке школы, какие университеты, какие магазины, но Дария лишь молча сжимала кулаки, уставившись на стоящую на краю раковины бутылочку со средством для мытья посуды. Ядовито-зеленая жидкость ярко блестела в лучах солнца, и она подумала, что в бутылке осталось еще больше половины. Парвиз говорил о будущем Хумана, о том, что в Америке он сумеет выучиться на врача, а Дария рассматривала пузырьки на поверхности жидкости. Потом муж заговорил о Кайвоне, о его способностях, о которых с похвалой отзывались все, с кем он разговаривал, а Дария только спрашивала себя, когда же это кончится. Нет, она была согласна с тем, что человеку нужно создать условия, чтобы развивать свой талант, но на самом деле куда больше ее занимал вопрос, успеет ли она использовать оставшееся средство для посуды до того, как они уедут. На сколько сковородок, тарелок и кастрюль его хватит? На сколько дней или недель?..
«Что касается Мины… – продолжал Парвиз. – Подумай о ее натуре, о ее шади́. Она всегда жила в мире красок, но сейчас она погружена в мир, где из цветов есть только черный да серый…»
Пожалуй, подумала Дария, того, что осталось в бутылке, более чем хватит. Если, конечно, они будут действовать достаточно быстро и если им ничто не помешает… Про себя она прикинула, сколько моющего средства она может истратить, прежде чем их семья окажется на пути в Америку, и решила, что в бутылке его останется еще пальца на два. И как всегда, когда ей удавалось решить сложную математическую задачу, Дария почувствовала глубокое удовлетворение, хотя ей и было странно думать, что моющая жидкость останется стоять здесь на раковине, даже когда их уже не будет.
Самолет мчался в ночном небе. «Правильно или неправильно мы поступили?» – думала Дария. Они сами выдернули себя из родной почвы. Дети?.. Все доводы Парвиза она знала практически наизусть: свобода, страна возможностей, счастливое обеспеченное будущее… И все же ей было неприятно думать, что здесь, в Нью-Йорке, дети будут оторваны от своей большой семьи – от рода, который в ее представлениях был единственным, что могло гарантировать безопасность и поддержку. Да, они сами приняли это решение, сами вырвали себя из мира, который знали и любили, чтобы в чужом краю начать все с чистого листа. Стоило ли это того?.. Даже если их страна сошла с ума, это была их страна. Этот новый мир – Страна чайных чашек, как называла его Мина, – что они о нем знали?..
Пристроив под головой крошечную жесткую подушечку, Дария закрыла глаза в надежде уснуть, но мысли продолжали свербеть, не давая покоя. Вот если бы ей удалось собрать всех родственников и посмотреть каждому из них в глаза! Дария была уверена, что сумела бы найти нужные слова, объяснить… Она сказала бы, что не хотела уезжать, что она была вынуждена уехать и что если бы она могла, то взлетела бы в небеса, чтобы перехватить все бомбы и ракеты, которые Саддам обрушил на ее страну. Она парила бы под облаками, широко раскинув руки, и бомбы – шлеп!.. шлеп!.. шлеп!.. – падали бы в ее ладони словно спелые яблоки и тут же исчезали, как тающие снежинки, и никто из тех, кого она любила и с кем делилась своими проблемами, не погиб бы, как погибли ее мать, ее соседи и друзья.