Мина терпеть не могла новости. Она считала: то, что в них показывают, способно лишь укрепить уверенность Джулиана Краппера в том, что в Иране живут только тупые фанатики и террористы.
Однажды вечером, когда Том (а может быть, Дэн) показывал небольшой сюжет о Тегеране, Парвиз вдруг отставил в сторону миску с фисташками и провел рукой по лицу, словно у него вдруг закружилась голова.
– Вы видели?! – взволнованно спросил он. – Видели?!! Там, на заднем плане, – тележка торговца свеклой!
Хуман, Кайвон и Мина не ответили. На экране Мина видела только толпу озлобленных бородатых мужчин. Никакого торговца свеклой она не заметила.
– Я видела! – откликнулась Дария с интонациями девочки, которая отвечает на заданный учителем вопрос.
Парвиз просиял.
– Я почти почувствовал во рту вкус вареной свеклы!
Дария расправила на коленях складки плиссированной юбки.
– А вы заметили, что там, рядом, был и торговец бала́лом? – Она подняла голову и посмотрела на мужа и детей.
Балал. Жаренная на гриле кукуруза, которую потом погружают в соленую воду. Мина очень живо ощутила запах и вкус этого блюда и даже, кажется, почувствовала горячий ветер от бамбуковых вееров, которыми торговцы размахивали над своими жаровнями с углем.
– Очень может быть, что он действительно там был, – согласился Парвиз.
– Приятно знать, что на этой неделе режим еще не падет, – заметил Хуман. – Аятоллу ведь пока не свергли, нет? И война, слава Аллаху, еще продолжается. Не похоже, что в ближайшее время будет заключен мир. В общем, я могу спать спокойно, потому что мы теперь можем в любой день вернуться обратно. В любой день! Правда, папа?
Кайвон слегка нахмурился, как делал каждый раз, когда Хуман отпускал одну из своих шпилек, желая поддеть отца.
– То есть ты хочешь сказать, что это… – Парвиз показал на экран телевизора, – …это и есть та культура, которой ты призываешь нас гордиться? Лично мне кажется, что гордиться здесь нечем. И я не горжусь.
Его рука остановилась на полпути к миске с фисташками, и Дария замерла, слегка склонив голову набок и согнув локти, отчего сразу стала похожа на один из своих портновских манекенов.
Мина затаила дыхание.
Кайвон снова покачал головой.
А Парвиз, действуя с быстротой солдата, получившего приказ командира, уже ринулся к журнальному столику и, схватив оттуда пять или шесть толстых книг, принялся листать их с лихорадочной быстротой. Мина знала – он ищет там новые примеры замечательных достижений Персидской империи. Кайвон тоже поднялся, чтобы помочь отцу, и Хуман с обреченным видом потер лицо рукой. И он, и все остальные прекрасно знали, что сейчас им предстоит выслушать очередную лекцию о тысячелетней истории Ирана и о бесценном наследии многих поколений предков, которыми им надлежит гордиться.
Дария тихо вышла из комнаты, но почти сразу вернулась и встала в дверях, держа под мышкой какую-то книгу. У нее был такой вид, словно она только что вышла из спальни, где коротала прекрасный летний вечер за чтением.
Эту книгу Мина узнала бы из тысячи других. У нее был голубой кожаный переплет с золотым тиснением вязью и зеленой шелковой закладкой ляссе. В последний раз она видела эту книгу в руках у Меймени, которая, сидя рядом с ней на красно-коричневых бархатных подушках, читала ей из этой книги стихи персидских поэтов. Воспоминание было таким отчетливым, что у Мины ослабели ноги. Словно наяву она ощутила мягкое прикосновение бабушкиного плеча к своей голове, почувствовала аромат чая, доносящийся из фарфорового чайника на самоваре, услышала бабушкин голос. В один миг гостиная в Квинсе исчезла вместе с журнальным столиком и телевизором, и Мина снова очутилась в хорошо ей знакомом доме, где вреза́лась в локти вышивка на подушках, а с улицы доносился вечерний призыв к намазу. Меймени читала стихи громко, уверенно, с гордостью, и Мина, вслушиваясь в звуки ее голоса, чувствовала, как в желудке переваривается густой бабушкин аш. Да, все это было в ее жизни когда-то… Было и ушло.
Словно желая физически вернуться в те времена, Мина сползла с дивана на ковер и легла на бок, скорчившись в позе младенца. Ее трясло, но она старалась, чтобы этого никто не заметил. Впрочем, Кайвон, Хуман и Парвиз все еще стояли возле журнального столика, перебирая книги.
– Все это когда-то принадлежало Персии, – говорил отец, постукивая согнутым пальцем по странице, на которой, по-видимому, была напечатана старинная карта. – Посмотрите – отсюда и досюда!..
Хуман помалкивал.
– Взять хотя бы почту! В наши дни почтой пользуются буквально все, а кто ее изобрел? Древние персы, вот кто! – Парвиз хлопнул по книге ладонью. – Вот какими были наши предки! – (Мина услышала шелест страниц.) – А кто описал свойства алкоголя? Кто составил звездные карты? Тоже персы! Помните об этом, потому что вы – их наследники и не должны уподобляться вот этим… – Он обличающим жестом показал на телевизор, словно перед ним была куча навоза. По телевизору как раз передавали рекламу. Мине не нужно было поворачиваться, чтобы узнать этот ролик: в нем молодые девушки в мини-юбках и шортиках танцевали под веселую музычку и пели куплеты о том, что, после того как они полностью удалили волосы на ногах, ничто не мешает им щеголять в короткой одежде.
Парвиз взглянул на экран и осекся.
– Пардон, я не это имел в виду. Я имел в виду тех, кто верит всему, о чем вещают с экранов комментаторы и журналисты. Зачеркнуть достижения нашей цивилизации, отменить нашу историю не удастся никому! Телевизионные боссы это отлично знают, но все равно стараются изобразить нас твердолобыми фанатиками, реакционерами и террористами. Это политика. Да, среди нас есть и реакционеры, как есть они в каждой стране, в каждой нации, но в новостях показывают исключительно их. Почему я ни разу не видел репортажа о нормальных гражданах, которых в Иране большинство? Почему никто никогда не рассказывает о…
Мина продолжала лежать на ковре в прежней позе. Теперь она думала о том, что если что-то и могло вернуть им Меймени – если не ее саму, то, по крайней мере, ее дух, ощущение ее незримого присутствия, – то это была только эта книга в голубом переплете. Ах, если бы только она не попросила бабушку купить ей еще гранатов!.. При мысли об этом Мину бросило в жар, а по щекам потекли горько-соленые слезы. Парвиз продолжал что-то бубнить над самой ее головой (Ах, древняя цивилизация!.. Ах, империя!..), но она снова и снова вспоминала ужасную смерть Меймени и оплакивала свою потерю. Неожиданно ей пришло в голову, что если бы она не лежала на боку, ее поза (ладони прижаты к лицу, а колени – к животу) была бы точь-в-точь такой, в какой бабушка каждый вечер молилась. При мысли об этом слезы с новой силой хлынули из ее глаз. Всех этих лет как не бывало, и Мина снова со всей остротой испытала ту скорбь, горечь и тоску, которые она отодвинула на задворки сознания в тот самый момент, когда впервые зашнуровала на ногах новенькие американские кроссовки, когда сунула в рот подаренную Мишель пластинку жевательной резинки, когда впервые прошла под дождем из желтых лепестков. Сейчас Мине стало совершенно ясно, что эта скорбь останется с ней навсегда. Когда-то у нее была бабушка, была большая семья и подруги, был дом, где она жила своей особенной, непохожей на нынешнюю жизнью, а теперь все это растаяло, растворилось в воздухе, исчезло.
Словно откуда-то издалека послышалась громкая рок-музыка. Это снова был телевизор, источник постоянного и бессмысленного шума. Сквозь щели между пальцами Мина видела ноги отца и братьев (все трое были в одинаковых носках), которые продолжали обсуждать телевизионные новости и древние великие династии. Именно в этот момент она поняла – никуда они не вернутся. Никогда. А это значит, что страны, о которой Дэн, Том и Питер говорили с такой восхитительной непринужденностью, с такой непредвзятостью и якобы профессиональной отстраненностью, все равно что не существует. По крайней мере – для нее. Все кончено.
И слезы снова заструились по ее щеке и по виску, одна за другой впитываясь в ковер.
Потом ей на спину легла чья-то теплая рука, и Мина почувствовала совсем рядом присутствие матери. Дария опустилась рядом с ней на колени, наклонилась низко-низко, и Мина подумала, что и она тоже вольно или невольно повторила позу, которую Меймени принимала во время молитвы.
На протяжении почти минуты мать и дочь оставались недвижимы. Книга в голубом переплете лежала между ними на ковре. Парвиз все еще читал свою лекцию, но Мина не слушала. Протянув руку, она крепко сжала пальцы Дарии в своих.
25. Страхи и фейерверки
Мина вошла в кухню как раз в тот момент, когда Дария собиралась положить в маринад сосиски.
– Что ты делаешь, мама?! Это же хот-доги!
– Ну и что? Когда готовят мясо на гриле, его обязательно маринуют, тебе ли этого не знать, – возразила Дария, но Мина удержала ее руку.
– Здесь это делается по-другому, – сказала она.
– Оливковое масло, лимонный сок, соль, перец, резаный лук и шафран… Мариновать не менее шести часов. Вот увидишь, твои хот-доги станут намного вкуснее.
– Нет. – Мина решительно убрала шафран в шкаф. В последнее время Дария явно злоупотребляла этой традиционной пряностью, к тому же жареные сосиски предназначались для пикника в честь Четвертого июля[26], и готовить их следовало по-американски. Хакими, владельцы иранского магазинчика в Рего-парке, составили для них целый список традиционных праздничных блюд, куда входили сосиски хот-доги, цыплята, гамбургеры и вареные кукурузные початки с маслом. Цыплят Дария таки успела положить в маринад, приготовленный по рецепту, вывезенному из той, другой страны. Кукурузу она собиралась обжаривать на гриле, пока ее зерна не покоричневеют, после чего – окунуть в соленую воду (именно так готовили в Иране настоящий балал). Даже фарш для гамбургеров она сделала из собственноручно маринованной говядины. Мина, однако, считала, что свое первое Четвертое июля – День независимости! – они должны отпраздновать в соответствии с американскими традициями, чтобы выразить тем самым свою признательность стране, которая их приютила. В самом деле, все они были живы, здоровы и обрели свободу. Чего же им еще желать?