[33]. Все стены в их кухне были увешаны похвальными грамотами за отличную учебу и примерное поведение, полки в комнатах ломились от кубков и других спортивных трофеев, завоеванных братьями на соревнованиях. Мина согласилась после колледжа поступать в бизнес-школу, и это тоже можно было считать достижением – правда, не ее, а родителей.
Но однажды, проснувшись утром, Дария увидела, как ее дети намазываются солнцезащитным кремом, готовясь к своему пятнадцатому пикнику в честь Четвертого июля, и поняла, что они – американцы.
«Но я никогда американкой не стану».
Да, дети с их неряшливым произношением, туфлями на мягкой подошве и манерой хлюпать, вытягивая до последней капли молочные коктейли, стали почти такими же американцами, как Сэм, с которым она познакомилась на курсах по «Экселю» и к которому ее безотчетно тянуло, но сама Дария осталась прежней.
«Не стала и не стану».
Неожиданно ей вспомнились тетради и учебники, по которым она занималась математикой в Тегеранском университете. Дария не стала брать их с собой, и они так и лежали в картонной коробке под кроватью в доме ее отца. Интересно, что стало теперь с этой кроватью? Может, Ага-хан ее продал? Как ему живется? Кто о нем заботится? Бывает ли ему одиноко?
Фейерверк в честь Четвертого июля Дария смотрела по телевизору. Каждый год в этот день она видела в небе сверкающие огни и думала о том, что этот праздник не для нее. Она смотрела, как отражаются эти огни в глазах детей, которые с восторгом и изумлением таращились в расцветающее невиданными цветами небо, и ей ни разу не хватило духа сказать им, что каждая вспышка, каждый звук от разрыва петарды до сих пор наполняют ее сердце страхом, и она испытывает инстинктивное желание упасть на землю и прикрыть голову руками.
И вот теперь, в девяносто шестом году, фактически на пороге нового тысячелетия, Дария сидела на диване в гостиной и искоса поглядывала на мужа. Парвиз читал (или делал вид, что читает) газету, держа на коленях миску со своими любимыми фисташками, но о чем он думал? С тех пор как Мина объявила им о своем желании провести зимние каникулы в Иране, прошло совсем немного времени, и он, несомненно, еще не пришел в себя, хотя и казался спокойным. А может, он расстроился из-за Сэма – из-за того, что Дария пошла с ним в «Старбакс»? Но ведь это не было свиданием! Они просто решили выпить после занятий чая/кофе!..
Дария вздохнула. В доме оставались только она и Парвиз. Хуман с женой жили в своей квартире в Верхнем Ист-Сайде. Кайвон, несмотря на поздний час, скорее всего, еще работал в своей юридической конторе в центральном Манхэттене, а Мина у себя дома усердно готовилась к экзаменам (Дария, во всяком случае, очень на это надеялась).
Парвиз отправил в рот очередную фисташку.
Добились ли они того, о чем мечтали? Добьются ли когда-нибудь?..
Дария вспомнила о мистере Дашти, о своих диаграммах и графиках, о бесчисленных часах, потраченных (зря потраченных!) на всех этих чужих, незнакомых мужчин. То, как трепетало ее сердце, когда Сэм был рядом, странным образом заставило ее усомниться в том, что от графиков, расчетов и досье могла быть какая-то польза. Наверное, думала она, все не так просто. Нельзя раскрашивать мир в черное и белое, есть другие цвета и бесчисленные оттенки. Она любила Парвиза, но и Сэм ей нравился. И это тоже было неизмеримо сложнее, чем строки и столбцы электронных таблиц. В жизни, в реальной жизни, дважды два – не всегда четыре. Теперь Дария знала это точно.
Часть III. 1996
27. Ты вернулась домой…
Очередь на паспортный контроль продвигалась медленно, но никто не ворчал и не возмущался. Словно из-под земли появились закутанные в чадры низкорослые женщины. Все двери охранялись бородатыми мужчинами в военной форме.
Дария и Мина вышли из самолета и спустились на летное поле по металлическому колесному трапу. Едва ступив на землю, обе ненадолго замерли, вдыхая воздух вечернего Тегерана. И в тот же миг внутри них словно повернулся какой-то выключатель, и прошедших пятнадцати лет как не бывало. Вокруг них все разговаривали на фарси, прохладный ветер доносил знакомый запах пыли, за зданием аэропорта шумели на улицах машины, шаркали ногами прохожие, кричали уличные торговцы. Все было как прежде, и Дария улыбнулась широкой, свободной улыбкой, как не улыбалась, наверное, с тех пор, как окончила школу, на несколько секунд сделавшись похожей на ту юную девушку, которую Мина видела только на старых, еще черно-белых фотографиях. В эти первые минуты на родной земле обеим казалось, что они вернулись к тому, что хорошо знали и любили, – вернулись не только в пространстве, но и во времени.
Быть может, это все-таки возможно, подумала каждая, но их первоначальную эйфорию очень быстро разрушили огромные плакаты и баннеры, развешанные по стенам аэропорта, на столбах, лестницах и колоннах. С плакатов на них сурово взирали увеличенные портреты руководителей страны. Куда бы ни поглядела Мина, повсюду она натыкалась на одни и те же лица. Их морщинистые лбы, нарисованные глаза и волчьи улыбки выглядели намного страшнее, чем реальные молодые солдаты с винтовками в руках, которые встречались буквально на каждом углу. Впрочем, и на них Мина тоже смотреть не решалась, хотя несколько брошенных украдкой взглядов убедили ее, что большинство гвардейцев-басиджей, которых она так боялась и которые не раз являлись ей в ночных кошмарах, были теперь намного моложе ее. Некоторые и вовсе выглядели как мальчишки: Мина различала свойственные подросткам неуверенные позы и угловатые движения, видела россыпи прыщей на лбу и щеках и нежный персиковый пушок над верхней губой. Если кто-то из них вдруг замечал ее взгляд, то поспешно отводил глаза, словно в смущении, и Мина их почти жалела – жалела до тех пор, пока ей не пришло в голову, что любому из этих юнцов достаточно взмахнуть винтовкой или шепнуть пару слов кому-то из аэропортовских служащих, чтобы вовсе не пустить ее в Иран или как минимум задержать в аэропорту на неопределенный срок. Как только Мина подумала об этом, ее жалость уступила место страху, который, впрочем, она изо всех сил старалась скрыть.
Дарию, однако, было трудно обмануть.
– Спокойно! – шепнула она дочери, когда несколько женщин, толкнув их, вклинились в очередь чуть впереди. – Они ничего не могут нам сделать. Все наши документы и визы в порядке, так что не бойся!
Мина хорошо помнила, как они боялись, покидая Иран, как робко приближались к чиновникам паспортного контроля, молясь про себя, чтобы в последний момент ничто не помешало им сесть в самолет. Сейчас они снова были в том же аэропорту, и хотя на этот раз они не уезжали, а возвращались, и она, и Дария испытывали точно такую же беспомощность перед всемогуществом местных бюрократов. Мина молилась, чтобы служащий на паспортном контроле был сегодня в хорошем настроении. Пугающие сообщения и сюжеты, которые передавали по американскому телевидению, оказали свое действие, и она ни секунды не сомневалась в том, что за стойками в тегеранском аэропорту сидят не люди, а злобные чудовища, которые уже приготовили наручники и цепи, чтобы заковывать в них возвращающихся беженцев и препровождать в специальные пыточные камеры, где их будут мучить только за то, что в их паспортах не хватает какого-нибудь штампа, или за то, что у них из-под платка выбилась прядь волос.
При мысли об этом Мина, наверное, уже в двадцатый раз поправила платок, как можно туже затянув узел. В платке было неудобно и жарко, однако она понимала, что не знает всех тонкостей и нюансов ношения хиджаба, которыми в совершенстве владели те, кто никуда не уезжал. Наверное, даже ходить и жестикулировать правильно она разучилась, не умея соединить скромность и уверенность в той пропорции, которая воспринималась бы Стражами революции как не выходящая за рамки приличий.
Слегка откашлявшись, Мина припомнила наставления матери, которая советовала при разговоре с чиновником паспортного контроля ограничиваться лишь самыми краткими ответами. При этом ей стоило огромного труда не вспоминать брошюры Международной амнистии[34], распространявшиеся в прошлом месяце на территории кампуса Колумбийского университета, в которых живописались пытки и репрессии в современном Иране.
Дария слегка подтолкнула Мину вперед. Подошла ее очередь у стойки паспортного контроля.
Вопреки ее ожиданиям, за окошком в перегородке из матового стекла сидел не бородатый фанатик-исламист, а молодая, очень худая девушка в туго повязанном платке. Она протянула над стойкой костлявую ладошку, однако Мина настолько растерялась, что, вместо того чтобы передать ей свой паспорт, ответила точно таким же жестом, едва не обменявшись с девушкой рукопожатием. В последний момент она спохватилась и смущенно отдернула руку.
– Ваш паспорт, пожалуйста. – Голос девушки за стойкой звучал невыразительно, но громко и уверенно – гораздо громче, чем можно было ожидать. На Мину и ее смущение девушка не обратила внимания; напротив, она держалась спокойно и сосредоточенно, словно давно привыкла к тому, что бывшие беженцы, оказавшись перед ее окошком, нервничают и совершают странные поступки.
В конце концов Мина взяла себя в руки и протянула девушке свой паспорт. Специально для этой поездки Дария восстановила ее старый иранский паспорт, в котором на отдельной страничке стоял четкий штамп – выездная виза. В том, что он там есть, Мина не сомневалась – она открывала эту страничку не менее пятидесяти раз. «Ты никуда не поедешь, пока я не буду уверен, что ты сможешь вернуться. Всякое любопытство должно иметь границы», – сказал Парвиз и поморщился: с тех пор как она объявила о своем решении побывать на родине, его мучили мигрени.
Девушка перелистала паспорт.
– Когда вы покинули Иран?
– Пятнадцать лет назад. Я выехала в США в составе семьи – с родителями и братьями. Это было зимой, и… – Тут Мина снова вспомнила, что мать велела ей отвечать на вопросы коротко и по существу, но остановиться не могла.