– Еще одна вещь, которая потрясла меня на родине, это яркие краски. Здесь так много цветов и оттенков, и они… живые.
Она опустила взгляд и несколько секунд разглядывала медно-желтый ковер опавшей листвы у своих ног, на котором красиво выделялись красные и розовые лепестки и свежеопавшие алые и золотые листья. Потом Мина вспомнила сверкающие мозаики на стенах домов в южном Тегеране, бирюзово-синие декоративные пруды с японскими карпами, затейливые узоры ручной работы ковров в домах и магазинах, горы шафрана, куркумы и сумаха на лотках рыночных торговцев, праздничное многоцветье цветов на парковых клумбах, от которого рябило в глазах…
– Об этом никто не говорит, там, в Америке… – добавила она. – Быть может, многие просто не помнят.
– Согласен. После того как я уехал, я всегда вспоминал свою жизнь в Иране в черно-белых цветах. Но когда я вернулся, здесь оказалось столько красок, что я… Пока я не вернулся, я не сознавал, как сильно мне всего этого не хватало.
Вот именно, подумала Мина и попыталась представить себе, как он стоит по другую сторону дерева и глядит на огненно-красные листья. Одновременно она сильнее прижалась к шершавому стволу, словно это могло приблизить ее к Рамину. Звук его голоса, то, как он выговаривал слова, – все это помогало ей успокоиться и почувствовать себя в безопасности. Сердце ее вернулось к нормальному ритму, адреналиновая буря в крови улеглась. Она помнила, что Стражи по-прежнему близко, что они никуда не уехали и у них есть винтовки, однако ей казалось, что покуда Рамин стоит по другую сторону дерева и разговаривает с ней, с ними ничего плохого случиться не может. Мине больше не хотелось оказаться где-то в другом месте, подальше отсюда. Здесь она обрела счастье.
Счастье… Мина провела ладонями по шелушащейся коре. Воздух был сухим и холодным, но ствол чинары как будто излучал тепло. Утром она приняла душ с мылом, ароматизированным розовым маслом. Она тщательно вымыла и высушила волосы, и теперь ей стало жаль, что Рамин не видит, не может вдохнуть их аромат, а главное – он не знает, как сильно ей хочется оказаться с ним рядом.
– Иногда мне хочется, чтобы мне вовсе не нужно было снова уезжать, – сказал он.
– Я понимаю, – ответила она шепотом. – Но придется. Каждый из нас должен вернуться к своей жизни…
И едва Мина произнесла эти слова, ей представилось, как она стремительно идет по коридорам бизнес-школы, как сдает экзамены, как повисает на поручне нью-йоркской подземки по пути на работу. Да, у нее впереди было еще много дел, целей, которые нужно достичь, препятствий, которые предстояло преодолеть. Рамина ждали совещания, новые заказчики, проекты, сроки и прочее, из чего складывается бытие архитектора. Да, у каждого из них была своя жизнь, к которой предстояло вернуться.
– Когда я увидел тебя у Биты на кухне, я хотел сказать, что… В общем, я подумал – было бы неплохо, если бы мы… ну… поддерживали контакт, – выпалил Рамин после небольшой паузы. – Ну, когда вернемся… Как ты на это смотришь?
Несколько красных и желтых листьев плавно пролетели перед самым лицом Мины и легли на землю.
– О, конечно! Я буду рада, – сказала она с облегчением. – Мы будем поддерживать контакт и… – Она посмотрела на растоптанную розу. – Жаль, что у нас было так мало времени. Мне бы хотелось, чтобы все произошло… не так быстро.
– Когда мы вернемся, времени у нас будет сколько хочешь.
Мина слышала, как зашуршали опавшие листья, когда он переступил с ноги на ногу. В воздухе пахло прелью и жареными орешками. Внезапно ей снова показалось, что здесь, под деревом, время не движется и что они двое застряли в его складках. Секунды растягивались в года, и каждая из них принадлежала им – навсегда.
– Когда ты возвращаешься? – спросил Рамин из-за дерева, возвращая ее к реальности.
– Через неделю. – Она вздохнула. – Не могу поверить, что прошла уже половина моих каникул. Мы с мамой собирались побывать в других городах.
– Хочешь угадаю в каких? Шираз и Исфахан?
– Точно.
– Я был в Ширазе. Это город поэтов. Как там его называют?.. «Страна Любви»? Если будете там, обязательно побывайте в Персеполе.
– Да, мама так и хотела… А ты? Когда ты возвращаешься в Штаты?
– Завтра.
От сильного порыва ветра ветки у нее над головой зашумели, заскрипели, и на землю обрушился целый водопад золотых и багровых листьев. Остановившееся время снова понеслось вскачь, и Мина готова была отдать все, что у нее было, лишь бы его остановить, продлить эти минуты, пусть даже все Стражи караулят ее на дорожке. Ей даже захотелось выйти из-за дерева, чтобы прикоснуться к нему – и будь что будет. Бо́льшую часть жизни она провела, балансируя между двух культур, не чувствуя себя своей ни там, ни там, но сейчас, в этот самый момент, рядом с Рамином, под раскидистой чинарой, Мина чувствовала себя дома. Наконец-то она нашла место, которое могла назвать своим.
– Мой рейс завтра рано утром.
– Вот как?
– Но мы будем созваниваться, правда?
По дороге прошла группа матерей с детьми, их громкие голоса ненадолго прервали разговор. Прислонившись затылком к стволу дерева, Мина закрыла глаза и стала ждать, пока они пройдут. Ей было приятно думать, что эта чинара растет здесь уже лет сто или больше. Она росла здесь до того, как появились Стражи. Она росла здесь до того, как в стране сменилась власть, до того, как появился на свет последний шах. Сколько влюбленных пар встречалось в ее тени? Сколько разговоров и клятв она слышала?
Мина открыла глаза и посмотрела на серое небо, видневшееся среди ветвей. По дорожке прошли еще несколько человек, но ни один даже не поглядел в их сторону. Возможно, кто-то и угадал в них влюбленных, но чужая «безнравственность» не трогала рядовых тегеранцев. Только Стражам было не все равно, но им за это и платили.
Наконец шаги прохожих стихли вдали и они с Рамином снова остались только вдвоем.
– Холодно, – пожаловалась Мина.
– Жаль, я не могу отдать тебе свою куртку.
Она улыбнулась.
– Как ты думаешь, снег пойдет?
– Дай мне руку, – шепотом попросил он.
Мина услышала шорох – это его рукав терся о шершавую кору.
– Не надо, Рамин! Увидят! – прошипела она.
Но шорох продолжался, и Мина, с бьющимся сердцем, отправила свою руку вокруг дерева – навстречу его руке. Ее пальцы шарили по коре, сбивая на землю тонкие серо-коричневые чешуйки, пока не нащупали его руку, к которой она прикасалась только один раз, когда на вечеринке они, по американскому обычаю, обменялись рукопожатием. Его пальцы были теплыми, кожа – мягкой и гладкой. Медленно, без спешки, они сплели руки. Оба знали, что не должны этого делать, но стоило их рукам соприкоснуться, и им тотчас начало казаться, что ничего более естественного и быть не может. Интересно, не это ли имела в виду Дария? Не это ли было тем самым счастьем, которое она так настойчиво искала для дочери?
– Здесь так красиво! – выдохнула Мина.
Они поговорили еще немного: о снегах на вершине гор Эльбурс[42], которые Рамин видел каждое утро из окон бабушкиного дома, о разнице между настоящим иранским кебабом и блюдом того же названия, которое продается в Америке. Потом Рамин попросил у нее номер телефона, а когда она сказала – повторил его несколько раз, чтобы запомнить. И все это время они продолжали держаться за руки.
А потом пошел снег.
Сначала с неба упало несколько одиночных снежинок, они садились ей на ресницы, на язык, на их переплетенные пальцы. Потом снег пошел гуще, он забивался в щели между их ладонями, словно скрепляя навечно, превращая их в одно – в крепкий узел, который невозможно разорвать. И, стоя за деревом всего в нескольких ярдах от бдительных Стражей, с ног до головы закутанная в платок и рупуш, Мина вдруг ощутила такую свободу, какой не испытывала еще никогда. Голос Рамина ласкал и баюкал, и ей показалось, что ее ноги отрываются от земли. Пройдет много лет, но она будет снова и снова вспоминать эту минуту, когда впервые в жизни влюбилась по-настоящему. Это Мина знала точно, но… Будет ли эта минута единственным, что останется у них в старости? Будут ли они «поддерживать контакт» или ее жизнь покатится дальше по накатанным рельсам в соответствии с составленным заранее расписанием, в котором такие пустяки, как любовь, попросту не предусмотрены? А он?.. У него тоже есть дела, есть работа, которая отнимает уйму времени и сил… И все же никакие обстоятельства не смогут отменить того, что случилось, не смогут зачеркнуть, сделать небывшими эти волшебные минуты. Мгновение, когда их руки соприкоснулись, стоило того риска, на который они пошли, отправившись в парк на свое первое свидание.
– Уже поздно, – сказала Мина и ощутила, как ее охватывают печаль и чувство потери. Она была рядом с единственным мужчиной, который был ей по-настоящему нужен, и вот – пора было уходить. Торжественный обед (и Дария) ждать не будут. Да и Рамина, наверное, тоже ждут… – Нам нужно идти.
Он в последний раз пожал ее пальцы.
– Я позвоню тебе в Нью-Йорк, – сказал Рамин.
Медленно, неохотно Мина выпустила его руку. Некоторое время она прислушивалась к его удаляющимся шагам, к тому, как мягкие мокасины шуршат по мокрым от снега листьям. Дрожь пробежала по ее телу, но от холода или чего-то другого, она сказать не могла. Вот сейчас, думала Мина, он проходит мимо Стражей и сворачивает на улицу, направляясь к дому бабушки. Завтра он отправится в аэропорт и сядет в самолет, чтобы вернуться к своей американской жизни. Иншалла. Если того захочет Аллах. Основания для беспокойства у нее были: выехать из страны было не проще, чем въехать. Иногда уезжающих задерживали буквально за несколько минут до посадки в самолет. Только бы все обошлось!..
– До свидания, – прошептала она в пустоту, чувствуя, как дрожат и подгибаются вмиг ослабевшие колени.
Когда Мина сделала шаг от дерева, ее платок, зацепившийся за кору, едва не слетел с головы, и она, схватив его рукой, сильно дернула. Ткань освободилась, но, обернувшись, она увидела в щели ствола тонкую зеленую ниточку.