– Сделано, – речь сопровождалась традиционными поклонами.
– У меня есть и третье желание, – сообщил историк, пакуя свои труды в современное подобие мешка и забрасывая его за спину, – только не волнуйся, я всё продумал.
Куда он собрался? Мы только два дня назад прибыли домой. Подозрения зашипели змеиными языками внутри меня. Нужно было не временить, а следовать мудрости: надежда без действия – что дерево без плодов.
Неужели я надеялся, что хозяин никогда не воспользуется третьим желанием, чтобы мы остались друзьями до его смерти? Льюис готов был променять меня на мелочную прихоть. И почему это волнует меня, духа? Человеку с джинном всё равно не понять друг друга.
Но в чём-то я оставался человеком…
– Всё, что пожелаете, господин.
– Хочу на один день отправиться в прошлое. В то время и то место, когда и где ты стал джинном, – скомандовал владелец лампы.
Я не мог ни возразить, ни препятствовать тому, что произошло дальше. Только успел пожалеть, что усомнился в дружбе, и подумать, что ему не обязательно было так поступать. Слово «нет» не удалось произнести, вместо этого привычное:
– Слушаю и повинуюсь, – моя последняя услуга как джинна. Осталось проследить, как она исполнится, – и конец.
Сначала стало темно и тихо, полная пустота. Никого и ничего. Парящие незаконченные мысли, что становились бесформенными и беззвучными словами, въедались в разум – единственное существующее. Всё, что было, и всё, чего не было, переплелось и перемешалось. Исчезло время, закончилось пространство, царило ничто, которое всегда ловко пряталось за иллюзией мира: его ощущений, запахов, цветов, вкусов, звуков… И только потоки воздуха, не тёплые и не холодные, создавали хоть какое-то движение.
Я почувствовал, что не обладаю даже старой бестелесной оболочкой. Теперь я словно находился повсюду, будто рассыпался на миллионы маленьких осколков, которые задымились, испарились и превратили сущность в невидимый туман, что плавно расползался.
Вскоре предо мной проявилась картина: Льюис, размахивающий руками и что-то доказывающий на ломаном языке мне-человеку, а также джинну с хитрыми узкими глазами и закрученной козлиной бородкой.
Я знал, что, вернувшись на закате домой, господин не вспомнит ничего, связанного со мной. В новом будущем мы не встретимся. Я растворюсь и исчезну, и будет пустота из ничего, в которой не останется джинна Заира, а только никто из пустоты. Но будет другой Заир – человек, проживший полноценную жизнь. Может, недолгую, может, несчастливую. Даже могущественный дух этого не предскажет.
И всё же мне удалось собрать последние магические силы, чтобы направить их на себя-прошлого. Нельзя воссоздать воспоминания, которые скоро станут ненастоящими, но чувства вроде любви и дружбы сохранить возможно, а ещё – понимание. Теперь ясно, почему Льюис попросил о сбережении записей: он хотел спасти не свои труды, не свидетельства событий и не исторические факты, а меня.
Я же хотел сберечь ту мудрость, которой меня научил улем. Всю свою человеческую жизнь, равно как и жизнь джинна, я провёл как слуга, как раб, неспособный ничего изменить. Я считал себя ничтожным по сравнению с миром. Льюис открыл мне другую сторону людей – великих созданий.
Я больше не буду слушаться и повиноваться – эта мысль солнечным зайчиком осколка моей души соединилась с телом Заира из прошлого. И среди зол есть выбор. Зачем магия, если не можешь распоряжаться собственной жизнью?
С пришельцем из будущего Заиру тяжко довелось – но Льюис немного умел говорить на языке прошлого, а присутствие остатков моего духа помогало взаимопониманию, поэтому вскоре я-человек всё понял, хотя и глядел с недоверием. Археолог показал фотографию, которую припрятал среди записей, что взял с собой. Я-человек окончательно поверил. Джинна с бородкой отправили в лампу, а сами покинули Александрийскую библиотеку. Дальше последовал долгий сложный разговор – Льюис поведал нашу с ним историю. Я слушал внимательно и вникал. Мы даже рисовали что-то друг другу на песке. Затем, на прощание, гость оставил все бумаги в прошлом, загадочно молвив:
– Еть двойо жъиссне, – он забыл, что записи на его языке, и мне-человеку их не прочесть. Или в этом заключался ещё один хитрый план?
Историк на закате отправился назад, в своё время. А я-человек получил в подарок множество впечатлений, как из нынешней жизни, так и принадлежавших прошлому-будущему джинну. Часть меня, лишенная воспоминаний, вселилась в тело, а другая, бессмертная, окончательно отошла в мир иной.
Древняя лампа с лукавым прищуренным духом внутри всё ещё принадлежала мне-человеку, и третье желание до сих пор не было загадано. Я собирался использовать его мудро. Льюис заслужил сколько благодарностей, сколько есть песчинок в пустыне. Пусть он ничего не вспомнит, даже дня, проведенного в прошлом, но зачем тогда я, как не для того, чтобы поведать всё? Премудрый улем учил меня: если ты сделал добро – скрой; если тебе сделали добро – расскажи. Судьба исправляла погрешности легко и ловко.
Жизнь всех моих хозяев сложилась так же, но только уже с другими лампами и джиннами. Кроме одного господина…
***
Молодой человек снял шляпу, чтобы вытереть пот со лба. Две недели раскопок – и вот он, долгожданный артефакт! Перед ним лежал старинный запыленный, подпорченный песком и временем сундук. Даже не понадобилось много усилий, чтобы открыть. Историк заглянул внутрь и с трепетом достал самый верхний свиток. Дрожащими руками он аккуратно развернул папирусную бумагу.
Текст почти весь был на известном ему языке, за исключением одного слова на латинице: «Льюис». Написано это было с завитушками, как он сам обычно выводил, будто кто-то пытался скопировать его почерк. Сердце отстукивало бешеный ритм, археолог принялся рассматривать другие бумаги, что лежали в сундуке – до странного отлично сохранившиеся. И там нашлась… фотография. Причём словно новенькая. Сколько веков назад это всё попало под землю? Разве такое возможно?
На изображении он разглядел себя самого рядом с лысым мужчиной восточной наружности, облачённым в подобие арабского костюма, словно явившимся из сказок о джиннах. Льюис чихнул – много пыли. Он, не веря своим глазам, вынул из сундука стопку бумаг, совершенно не тронутых временем. Исписанных почерком, буковка в буковку напоминавшем его собственный.
Папирус с именем Льюиса, единственный по-настоящему древний предмет, оказался письмом. Позже археолог перевёл послание:
«Знай, о, мой дорогой друг, что когда ты найдёшь эти бумаги, ты не будешь ничего помнить о случившемся. Меня зовут Заир ибн Райяр, и я знал тебя всего один день, хотя мы провели в совместных беседах и размышлениях несколько лун. В этом письме ты прочтёшь как обо мне, так и о себе самом. Здесь записана история, о которой ты не ведаешь, но которую пережил. Слава Аллаху, господу миров и благословение владыке нашему Мухаммеду за второй шанс, что ты мне дал. Благослови тебя Аллах, друг мой. Единственное, чем могу отплатить – это вернуть твои труды.
Итак, я поведаю тебе всё, друг мой Льюис, с самого начала:
Аллах предначертал в этот день великую неожиданность. Я так долго спал в нетронутой лампе…»
Дмитрий Ахметшин
Писатель, финалист премии «Дебют». Свои произведения адресую детям и взрослым, которые не до конца расстались со своим внутренним ребёнком. Предпочитаю работать в жанрах фантастики и магического реализма.
https://www.litres.ru/dmitriy-ahmetshin-11122416/
Поруганная истина, потерянная вера
Подземный мир открылся перед Рахимом Аль-Тадушем вдруг и сразу, будто слепец распахнул пустые глаза.
– Удивительно, – выдохнул он, потирая ладони. – Что за чудо заставило землю перевернуться? Веритус, давай-ка подлетим поближе.
Накидка-тагельмуст6 из ткани цвета индиго всколыхнулась и понесла своего владельца вперёд. Рахим копался в сумке, перебирая многочисленные очки; те, что для тесных пространств, с изящными линзами в золочёной оправе, он убрал в матерчатый чехол, достал другие, выпуклые, как глаза жабы. Водрузил их на нос и воскликнул:
– Что за удивительная страна! Все здесь, всё, что я потерял там, наверху! И башни-кинжалы, и масличные деревья.
Прямо под его ногами хищно скалилась пропасть. Рахим сплюнул, заставив комок слюны светиться, но так и не увидел дна. Наверху, над головой, раскинулись руины старинных крепостей, некоторые башни-кинжалы, изогнутые, как джамбии7, сохранились целиком. Вековечные масличные деревья торчали ветвями вниз, листочки на них превратились в туго сжатые коричневые кулаки. Атмосфера упадка и пыли царила здесь, ощутимая порами кожи.
Тем не менее, это место было не пустое.
Рахим сощурился и в волнении подёргал себя за бородку.
– Вери, ты тоже видишь эти светящиеся семена? Магия запретивших ночь всё ещё действует! И… это что там? Люди?
Кто-то бродил среди чёрных, как обломки зубов, зданий. Человеческие фигурки передвигались странной, скачущей походкой. Как и всё, их окружающее, они висели вниз головой, и Рахим не мог понять, что держит их за ноги.
– Эй!
Кто-то звал его! Эхо разнеслось далеко окрест.
Рахим Аль-Тадуш увидел прямо над собой человека. Света одного из семян хватало, чтобы разглядеть молодого парня, почти мальчишку, который размахивал воздетыми над головой (или опущенными вниз) руками.
– Откуда вы прилетели? – крикнул отрок. Голос у него оказался неожиданно мощным.
Опознав в речи мальчишки один из диалектов собирателей лозы, хотя и не самый распространённый, Рахим ответил на том же языке:
– Рад приветствовать тебя, юноша. Я пришёл искать пропавший город запретивших ночь, но и подумать не мог, что найду здесь кого-то, кроме змей и пауков.
Отрок засмеялся. Чтобы разглядеть его, Рахим поменял очки: мальчик был тощим, костлявым, с вытянутыми конечностями и белой, как приокеанские пески, кожей. Шея его тоже была длинна, а на конце её, словно на толстой верёвке, сидела огромная голова. Глаза напоминали блюдца, а белки, казалось, светились изнутри. Длинные волосы свисали вниз, завязанные в два следующих друг за другом узла.