– Эй, как тебя… Дара! – окликнул он девицу через окошко в двери.
Острог на самом деле был всего лишь комнатушкой на земляном этаже, рядом с кузней, и использовался больше как пугалка для детишек работников. Сам он только пару раз в ней сиживал за провины – ещё в отрочестве. Крепкое дерево двери и решётка были гораздо менее действенными защитниками, чем полог вокруг хутора…
За прутья ухватились нежные гладкие пальцы – ничуть не крестьянские! – и Пахнутка засомневался, разбойница ли девка. Душегубцы лесные живут как звери, их лица и руки в корках грязи, в мозолях от оружия. Однако пламя, метавшееся в глазах пленницы, грозило убийством более страшным, чем от ножа или петли.
– Ты, часом, не колдунья? – поинтересовался Пахнутка. – Сама посуди, нашлась в лесу в мороз, спромоглася убежать от цыгры – что обычному человеку не под силу, да и сама выглядишь чудно – вон глаза поменялись, зелёные, ажно змеючьи.
Что-то неправильное было в девице, деталь, что маячила на краю, но не давалась для осознания.
– Ты же меня не освободишь, верно? – она отпустила прутья и сделала шаг от решётки. – Даже если я скажу, что я не опасна тебе… Вернее, опасно только то, что я здесь, в этом карцере.
Пахнутка никогда не слыхал последнего слова, но понял, что так она называет темницу.
– Пущай барон разбирается, – сказал он. – Обед принесут скоро, на закате. Та штука, что у тебя в мешке – она, и правда, твоя, верно? Разбойники были людьми, а ты – нет.
– Да, – помолчав, кивнула она. – И меня нельзя к барону. Отпусти.
– Мне спокойнее, если ты побудешь тут, – покачал головой Пахнутка и вышел из острога.
За окнами тьма переливалась зелёно-малиновым маревом защитной огорожи, засветились фонари под плёнками теплиц. Обитатели чудом спасённого улья, небось, пробуждались после встряски. Пахнутка вспомнил о спасёнцах, склонился, заглядывая в банку. Что ни говори, любил он этих тварей малых, и по осени, когда они вечерами снимались в лес по фейским брачным делам, Пахнутка глядел в облака танцующих искр в небе, и душа его умиротворялась. Ну а перед весной он собирал фей из долблёных брёвен в лесу, куда они набивались зимовать, и вёз на хутор – всё лето собирать волшебную пыльцу.
Ему даже казалось, что феи его тоже любят и почти не кусают из-за этого, а не из-за оберегов.
Феи не спали. Они, перебирая тонкими ножками, бегали по дну, прижимались ладошками к стеклу и корчили свирепые личики. Нужно их в теплицу, там как раз корм задают. Пахнутка прижал банку к груди и начал спускаться.
– Младшой хозяин! – на лестнице его встретил Падыграйка. – Госпожиня того да этого… Вас хочут.
– Какая госпожиня? – опешил Пахнутка. Дядька был вдовцом, а Пахнутка слишком юным, чтобы обзавестись справным хозяйством и женою. Из приезжих, пожалуй, только приблуда…
– Дык, госпожиня Дара, – подтвердил догадки Падыграйка. – Говорят, дело есть крайней срочности.
– Ну раз крайней срочности, – вздохнул Пахнутка, – то ладныть, пошли к «госпожине».
Девица была бледна и взъерошена короткою причёской. Она скинула нелепую шубейку и теперь щеголяла в бело-чёрных облегающих одеяниях. Завидев Пахнутку, припала к решётке:
– Я расскажу тебе правду, насколько она тебе не повредит, Пахнутий, а ты меня отпустишь, хорошо?
– Ты никогда не слыхала сказочку про глухого волколака и доверчивую гуглядь? – улыбнулся Пахнутка и поставил банку с феями на лавку у стены. – Я тебе не верю и уж точно на ночь глядя не отпущу. Я не знаю, кто ты и какое у тебя колдунство.
– Та штука… В мешке… Волнотруб… – Дара закивала, в глазах её зажглась безуминка. – Он умирает… Без него меня не найдут.
Сердце на миг защекотало жалостью, но Пахнутка взял себя в руки. Жалость – это людское, к не-людям подходить с такой мерою не следует – потому что становишься слабым.
– Ты прав, ты совершенно прав, я не человек в том же смысле, что и ты, но всё-таки человек! – лихорадочно забормотала Дара. – Ты же знаешь, у вас есть механы и светильники, мобили и торговые автоматы. Представь, есть особая машина, которая останавливает поток времени, фиксирует его точку относительно наблюдателя и позволяет переместиться. Я, мой отец и другие – мы… путешествуем.
– Зачем? – Пахнутка решил, что чем больше будет говорить девица, тем скорее он узнает о её замыслах.
– Изучаем, у нас есть несколько… контрольных потоков, где установлены маяки. Местные дикари нашли одну из станций и сняли волнотруб – наверное, думали, что это сокровище. Нет, ну сокровище, конечно, – Дара говорила забавно, словно сама с собой. – Только оно отсоединено от энергии станции и умирает. Если я его не верну туда…
– В лес? – уточнил Пахнутка.
– Да, в лес, – кивнула Дара. – Недалеко, собственно, если бы всё обернулось нормально, то я с тобой попрощалась бы на опушке, и больше ты меня не увидал бы.
– Там цыгра, – напомнил Пахнутка. – Как ты собиралась пройти через её засаду? Убежать-то мы убёгли, да ты не справишься с нею, даром что у тебя есть механ для путешествий.
– Он не работает так, – опустила углы губ девица. Её кожа странно блестела, словно состояла из мельчайших чешуек. – Его надо на станцию, однако если волнотруб умрёт, то меня по его излучению уже не найдут, и что со мной сделает барон – боюсь вообразить.
– Ты меня, конечно, разжалобила, – зевнул Пахнутка. – Но сама подумай: к фермеру в дом пробирается некая нечисть, которая навешала на уши россказней, а теперь знает, что когда прибудет барон, то ей одна дорога – несладкая причём. И этой нечисти во что бы то ни стало надо спастись. А значит, навешать ещё.
Под пронизывающим взглядом зелёных глазищ он откинул крышку вещевого короба и достал мешок с механом. Тот выпал на лавку, как окоченевший трупик птицы. Синева и тепло исчезли, полированный металл подёрнулся пепельной дымкой.
Девица ухватилась за решётку напротив и ожесточённо её затрясла. По щекам текли слёзы, губы кривились. Пахнутка заколебался. Может, и не врёт девчонка-то.
Однако ошибка часто означает погибель. Жалость к чужакам – слабость.
Он махнул в раздражении рукою, завязки мешка хлестнули по банке, и та опрокинулась – две феи кубарем вывалились на механа и, сердито треща крыльями, осыпали его драгоценной пыльцой. Механ зазвенел и налился медово-голубыми отблесками, феи испуганно метнулись под потолок.
Дара восторженно закричала и опустилась на колени, а Пахнутка глядел, разинув рот, на чудесно ожившую раковину, которая слала неслышимый ухом шум прибоя, и казалось, что воздух вокруг неё сворачивается и разворачивается.
Стены затрещали и затряслись, Пахнутка пригнулся рядом с коробом.
– Что это? – кричал он сквозь оглушительный треск.
– Папа! – ликовала Дара. – Папочка, нашёл меня!
В лицо ударило ледяным воздухом ночи, посыпался снег, угол помещения зазиял провалом.
В дыру протиснулась драконья морда размером с розвальни, запахло сушёной грушею и мышбирём.
– Вечер добрый, – сказал дракон. – Профессор Зеленцов, с вашего позволения. Дарацитея здесь гостит?
– Д-да, здравствуйте, – Пахнутка панически соображал, где ключи от дверей острога. – П-простите, если что не так.
Он видал разных тварей, и боялся их – куда ж без этого? – но в драконов не верил. Не бывает их, сказки! Все земли учёные исходили и излетали, нашли даже элефантов и кентавров, а драконов – нет. Говорящий же ящер буквально парализовал.
– Живая, – мурлыкнул дракон, когда освобождённая девица в два прыжка оказалась у его морды и обняла её. – Я так волновался, когда тебя утянуло. Частота поплыла, прости, что не сразу нашёл.
Морда всунулась в темноту, и Пахнутка выкарабкался вслед за драконом и Дарой во двор через пролом. Намётанный глаз углядел вывернутый булыжник и сорванную привязь, которые надо будет восстановить, отметил разрушения пристройки с острогом… Феевод горестно вздохнул.
– Спасибо, что подобрал меня, – волосы Дары растрепались перьями, глаза сияли зеленью, а облегающие бело-чёрные одежды оттеняли бледную чешую щёк. – И что не мучил. Я не в обиде, Пахнутий.
Феевод покачал головой. Нелюди и есть.
Издали донеслись крики и вспышки.
– Да там какие-то человечки, – пояснил дракон. – Собрались вокруг, шумят, меня увидали – стрелять начали.
– Дракон!.. – вычленил из воплей Пахнутка и помрачнел. Люди барона, не иначе. С дядькой они бы уже вошли на надел… Собственно, дядька Прых, небось, на подходе – от Кернудейлской ярмарки только чуть далече, чем от баронской Башни.
Пожалуй, тут батогом по спине и острогом не отделаешься. Сам натворил, сам и жизнью отвечай.
Только недавно лишь Пахнутка радовался, что сохранил улей и упряжку, а, выходит, вдобавок разгромил хутор и заполучил скандал и беду в виде дракона. Дуцели-то, монеты, тишину любят и покой.
А драконов не любят.
Да и не бывает их, драконов-то, вообще. Вернее, не бывало…
– Пора уходить, – ткнула пальцем Дара.
Через распахнувшиеся воротца вливалась толпа с факелами, от пылающих стрел занялись крыши двух теплиц.
Да, пожалуй, не только репутации, но и хутору, и самому Пахнутке пришёл пархатый дедка.
От горящих теплиц взмывали в ночь искорки разбуженных фей, и парень понял, что плачет. Куда они теперь?..
– Нам тут не рады, исчезаем! – донеслось с драконьей спины. Дара, не теряя времени, вскарабкалась на загривок чудовищного родителя и свесилась, глядела на феевода – зелёные глаза светились жалостью и любопытством.
– Энергии на скачок не хватит, – дёрнул в раздражении хвостом «папочка». – Будем отходить так. Извиняйте за беспорядок. Я на вашем месте эту орду сюда не пускал бы, но как знаете.
– Энергия… Да тут сколько угодно энергии, – возразил Пахнутка и ухватился за край тепличной крыши. Он ловил руками маленьких подопечных, и светящаяся пыльца опускалась облачками на ладони, овчинный жилет и мокрые щёки.
Слушая команды любимого хозяина, феи метнулись к дракону, рассыпались по голове и шее чудовища. Дара смеялась и закрывала лицо от сыплющейся с хрупких крыльев золотой пыли. Драконья морда, опустившаяся к плечу Пахнутки, довольно хрипнула, зелёные глаза прижмурились: