Ученый засмеялся:
«Пример неподходящий! Как бы вы удивились, если бы в болоте одни головастики клали яйца, из которых появлялись головастики же, а другие превращались в лягушек!»
«Ну, таких чудес не бывает!» рассмеялся и я.
«С головастиками не бывает. А вот с аксолотлем — личинкой амблистомы — бывает. Он превращается в амблистому. Но аксолотль может также не превратиться в амблистому, размножаться и умереть аксолотлем».
«А амблистома?»
«Та, в свою очередь, откладывает яйца, из которых позднее появляется личинка аксолотля».
«Хорошо! Но какого нового чуда вы ожидаете от них здесь?»
«Чуда без чудес! Искусственным путем, в лаборатории, я вызываю «метаморфоз и заставляю аксолотля обязательно превратиться в амблистому. Этот метаморфоз — превращение личинки во взрослое состояние — я произвожу и наблюдаю».
«Но как же вы здесь, в лаборатории, вмешиваетесь в дела природы?»
«Очень просто. Я подкармливаю своих аксолотлей щитовидной железой или тироидином, который эта железа вырабатывает, и этим заставляю водную форму амфибии превратиться в совершенно не похожую на нее земную. Я физиолог и обязан уметь это делать! Я создаю необходимые условия для превращения одного существа в другое».
В тот жаркий летний день, у окна музея, выходящего на тихую улицу, я подумал: «Разве нельзя представить себе изобретение какого-то состава, которое влияет на человека так же, как тироидин влияет на живое существо, именуемое аксолотлем?»
Но эти мои рассуждения исходили не от науки, в которой я тогда еще не был искушен, и не от фактов жизни. Так и мы с вами сейчас, Григорий Александрович. Довольно!
Вы человек театра, и ваша фантазия уносит вас с земли в межпланетное пространство и увлекает меня вместе с вами.
Но я не унимался.
— Межпланетное пространство? — повторил я с живостью. — Готов допустить, что доктор Думчев улетел на Луну. Есть же в его лаборатории материалы об опытах Кибальчича и Циолковского! Оба они — творцы ракетного двигателя. А страсть Думчева — полеты!
— Нет уж, увольте! Пойдемте лучше ко мне пить чай. Я живу совсем рядом, на этой же улице, всего через три дома от института.
Глава 19За чайным столом
Вот какая история случилась!.. Теперь только видели, что в ней есть много неправдоподобного…
За круглым столом в столовой профессора Тарасевича, где его жена спокойно, не торопясь, разливала чай, разговор принял сначала несколько юмористический оттенок.
— А что, если, — сказал профессор Тарасевич, помешивая ложечкой в стакане, — наш-то Думчев попросту сбежал, как гоголевский Подколесин, от своей невесты? Прыгнул из окошка, а ребята на улице и не заметили. Или в прятки сыграл.
Профессор шутил, смеялся. Он, видно, желал меня отвлечь от беспокойного, тяжелого моего состояния. Сколько времени у меня ушло — и все зря! Да отыщу ли я когда-либо Думчева?
И это чувство какой-то придавленности передалось профессору. Он замолчал. Сделался серьезным.
Некоторое время длилось молчание. Затем профессор сказал:
— …Порошки и пилюли из лаборатории Думчева… Почему бы не сделать химический анализ порошка и пилюль, чтобы узнать составные части, формулы?.. Химический анализ приблизит нас к истине. Может быть, он подскажет какие-то открытия, сделанные безвестным Думчевым.
— Да, от этого анализа зависит вся разгадка, — согласился я.
— Что же, у нас есть здесь почтенный химик-аналитик. И летом и зимой он живет в поселке научных работников имени Ломоносова. Человек он с большим опытом, находчивый и очень изобретательный. Слово его — слово подлинной передовой науки. Это Ободов Герасим Андреевич.
— Степан Егорович! Я передам ему на анализ пилюли и порошки Думчева.
Профессор Тарасевич пояснил:
— Анализ может продлиться несколько дней. Сегодня же я отправлю химику Ободову письмо и вместе с ним одну из трех пилюль и немного порошка. Через два-три дня результат будет известен. Жаль, вас здесь не будет! Куда вам написать? — прибавил он.
Но, увлеченный всей этой загадочной историей, уже видя близко, совсем близко неожиданную развязку, я тут же заявил:
— Я не уеду! Я сам пойду в поселок научных работников к химику Ободову за результатами анализа.
Глава 20Анализ химический и литературный
Горацио. То дикие, бессвязные слова.
Гамлет. Сердечно жаль, что вам они обидны.
Да, жаль сердечно.
Точно слоем пыли покрылись мои яркие чувства и переживания, совсем так, как эти серые листочки тополей у дороги, листочки когда-то свежие, клейкие, ярко-зеленые.
Я возвращаюсь от химика Ободова в город. Все ясно. Вся тайна кончилась смешно и глупо!
Да и тайны, загадки никакой не оказалось. Самый обыкновенный лаборант Петя Капин в полчаса развеял всю тайну.
Химик Ободов был очень занят — под его председательством проходило научное совещание. Ему передали мою записку. И он очень любезно предложил мне либо дождаться конца совещания — он сам тогда проведет анализ, либо сдать порошок в лабораторию.
Я торопился.
Анализ при мне сделал лаборант Капин.
Он определил, что этот порошок есть простое соединение свинца с органической кислотой.
Передав мне результаты анализа, Капин убрал со стола химическую посуду, поклонился мне и вышел.
С недоумением я держал в руке листок бумаги, на котором были написаны формулы.
В эту минуту дверь отворилась, и Ободов появился в лаборатории.
— Не может быть! Не может быть! — проговорил я и спросил Ободова, возможно ли, чтобы химический анализ недооткрыл какой-либо элемент.
Ободов, человек невысокого роста, со спокойным насмешливым взглядом и неторопливыми движениями, взял у меня из рук анализ, глянул и сказал:
— Какую тайну вы еще ищете в этом простейшем соединении? Пилюли и порошок имеют один и тот же состав. Только пилюля имеет большее количество присоединенных молекул воды. Школьнику ясно! Понимаете? Обыкновенный состав.
При этом химик повторил мне формулы этих соединений.
Итак, я возвращался в город. Я шел и все повторял про себя: Рb, С2, потом Н4 нет, кажется, Н8, а впрочем, зачем мне вспоминать эти формулы!
Там, в химической лаборатории, я сознался, что ничего не понимаю в химии, но при этом заявил:
— Неоспоримые документы разрешают мне сказать вам, товарищ Ободов, что и пилюля и порошок не совсем обычного состава и свойства.
— Но я повторяю: здесь только простые соли, — сказал мне химик.
Я промолчал, но все же не мог сразу привыкнуть к мысли, что я безнадежно обманут письмами, порошками и пилюлями Думчева. Неужели химики-аналитики не могут что-то упустить при анализе веществ?
Так я подумал про себя и привел Ободову случай, когда один ученый-литературовед, делая анализ произведения, находит то, что другой упустил.
Химик, внимательно и вежливо слушая меня, прошелся мелкими и легкими шажками по лаборатории. Пощипывая черную бородку и потирая маленькие руки, он язвительно заметил:
— Остается пожалеть тех людей искусства, которые так плотно заслоняют жизнь литературными образами, что и к науке умудряются прикладывать мерки литературы и искусства. Впрочем, я сегодня же после совещания проверю работу своего лаборанта.
Мое положение становилось смешным. Я поблагодарил химика, отказался от проверки анализа и вышел. С чуть скрываемой насмешкой химик Ободов ответил мне на поклон и посоветовал не опоздать на автобус.
Смущенный, со скукой в душе, я решил пешком вернуться в город.
Пора, наконец, уезжать отсюда. А Булай? А мое обещание отыскать Думчева?
Но ведь эти насекомые с письмами — чья-то вздорная шутка.
Дорога начала медленно спускаться с горы. Вот перекресток асфальтовой и проселочной дорог. Я остановился. Это та самая проселочная дорога, что несколько дней назад привела меня через рощу в беседку, а оттуда — к каменоломням, на пустырь, к картофельным полям, где я уже искал доктора Думчева.
Что ж! Пойду туда опять, взгляну еще раз на эти места, даже зарисую беседку и пустырь. Затем? Чтоб когда-нибудь смеясь вспомнить всю эту «тайну».
Я снова вошел в полуразрушенную беседку. Здесь я приглядывался к работе ос. Бумажный город ос. Он напоминает собою большую грушу. Кругом тихо. Стремительно туда и сюда летают осы. С акации мне на рукав переползла гусеница. Снимая с рукава эту гусеницу, я рассмотрел ее. У нее на передней части туловища — на голове — нарисованы пятна, напоминающие два больших черных глаза. Это, по видимому, для устрашения врагов.
Я положил гусеницу на полусгнившую скамеечку, стоящую у сломанного столика беседки. Перешагнув через ручеек, протекавший у самой беседки, я опять очутился на пустыре с его каменоломнями и развалившимися стенами.
Присев на пень, я достал блокнот и начал искать по всем карманам карандаш.
Где же мой карандаш? Кажется, я его уронил в беседке, там, где осы… Нет! Он, верно, вывалился только что из кармана в траву.
Я нагнулся, стал старательно искать свой карандаш в траве.
— Гражданин! Гражданин, что вам здесь надобно? — услышал я резкий возглас и вздрогнул.
Предо мной стояла заведующая овощной базой Райпищеторга.
— Да вот карандаш ищу, — ответил я, снова обшаривая карманы.
Но вместо карандаша я вытащил из кармана порошок Думчева.
— Ах, это вы! К доктору опять ходили? Ну, что он сказал? Что нагнулись так? Чай, ослабели, устали? Домой идите! Я работу кончу, проводить вас смогу. Отдохнуть вам надо.
При этих словах лицо женщины выразило такую заботу, такое участие ко мне, что мне захотелось рассказать ей о своем разочаровании.
— Видите ли, товарищ Черникова, все дело в этом порошке. Он оказался самым простым, безобидным. Его и проглотить можно. А я думал, что он особенный.