Но пора домой. Уже поздно.
Вот и Волхонка. Недвижно лежит на асфальте узорная тень решетки большого двора института Академии наук. На небе полная луна. И при этой луне белые колонны Музея искусств стали такими, точно кто-то подсинил их белизну. Стеклянная, прозрачная крыша музея чернеет. А цветы табака на дорожке к главному входу стали ночью вдруг резко-белыми, раскрылись.
Тихо и лунно на Волхонке. Легкий ветерок приносит волны запаха табака. Легла, и протянулась по асфальту тротуара тень одинокой липы. Чуть дрожит листва. И в ночной светотени так легки, зыбки, так шатки и едва-едва изменчивы тени этой листвы, что останавливаешься, как же ступить ногой на этот чуть-чуть дремлющий узор!
Все тихо. Плывет ночь над Москвой…
Вот а дверь моей квартиры. В. почтовом ящике письмо. А вот и газета… одна… другая…
Потом звонок по телефону, совсем ненужный. Еще звонок — тот, который давно ждешь!
Но кто это тихо скребет стекло открытого окна? Это, видно, соседский кот; он весь черный, с крошечным белым «галстуком». У соседей окна закрыты. И он осторожно по карнизу пробрался ко мне: Рама открытого окна мешает ему войти ко мне. Я ему помогаю:
— Входите, гость, входите! Небо уже потемнело, и будет дождь — вы можете промочить лапки. Входите, гость!
Кот устраивается спокойно и неторопливо на столе около стакана с васильками.
«Вы, васильки, были днем синие, а стали теперь, при лампе, совсем лиловыми. О, вы уже совсем поседели! Не все! Не все! Только те, что отцветают. Вот я вас отодвину, а то кот так развалился, что столкнет со стола стакан».
Я все смотрю на эти седые васильки и беспокойное, тоскливое чувство овладевает мной: «Что скажет завтра физик о вечности красок? Что напишу я Думчеву?»
А в открытое окно потянуло с Москвы-реки свежестью. На дворе совсем темно. Небо в тучах, и стучит по подоконнику мелкий дождик.
Скоро осень.
Глава 71Нечаянная радость
…Из наблюдений устанавливать теорию, через теорию исправлять наблюдение.
В очень поздний час я шел домой от физика Калганова. Как тихи эти старинные переулки Москвы! Как мирно горят лампочки у ворот, освещая из-под жестяного козырька номер дома и спокойный полукруг букв — название переулка!
Люди давно спят. Окна домов и домиков темны.
Как часто в этих переулках в такой глухой час у меня становилось смутно на душе от черных, пустых окон! Но сейчас мне кажется, что эти окна радостно я приветливо встречают меня скользящим отсветом фонарей по своим черным стеклам. Радостную весть несу я с собой для Думчева.
Калганов с кем-то говорил по телефону, когда я вошел в его кабинет. На минуту он прервал разговор, поздоровался со мной и сказал:
— Мой разговор по телефону как раз касается вас. Слушайте!
И Калганов снова продолжал с кем-то говорить:
— Что? Нет! Нет! Это не дневной свет. Не лампы дневного света, которые освещают подземный вестибюль метро на улице Кирова. Здесь краски… Что? Вы слышали? Даже видели, как стена и платье светятся красками в темноте… Но это вовсе не то. Стена, стул, платье стали испускать свет, потому что к их окраске подмешали соли кадмия и цинка и облучили ультрафиолетовыми лучами. Это люминесценция. А я говорю совсем о другом… Как меня понять?.. А вот как.
Гонялись ли вы когда-нибудь за бабочками? Пускали вы мыльные пузыри? Так вспомните очаровательное и закономерное чередование цветов в мыльном пузыре. Но пленка мыльного пузыря мгновенно лопается. А чешуйки бабочки?.. К ним лучше и не притрагивайся, так они хрупки! Но представьте себе сверхпрочную пленку мыльного пузыря или сверхпрочные чешуйки на крыльях бабочки. Но только сверхпрочные. Такой сверхпрочный прозрачный состав я пытаюсь получить из особой пластмассы… Что? Думаете, не добьюсь?.. Все это лопнет, как мыльный пузырь на соломинке у ребенка? — Калганов раскатисто рассмеялся. — Вы забыли? Я физик. Верю только в эксперимент. Найду. Испытаю. Проверю. Найду! Вам покажу. Что? Ведь и конструктор самолета не снабжает свой аппарат перьями птиц, за полетом которых человек так мечтательно когда-то следил. О, дошло! Вы спрашиваете, для чего все это? Это совсем новый, совсем необычный материал для облицовки зданий. Что?.. Мечта?.. Попытаюсь, чтоб мечта стала былью!
Калганов попрощался с кем-то по телефону и обратился ко мне:
— В моей лаборатории уникальной техники я ищу и, может быть, найду такой состав. Толщину его будут измерять десятыми долями микрона. Чешуйки бабочек… мыльные пленки!.. Здесь в лаборатории, в мире высоких точностей, я отыщу и установлю новый сверхпрозрачный и сверхпрочный состав. И состав этот пойдет на изготовление стандартов великого множества пластинок разной достаточно малой толщины. И физик объединится с художником и архитектором. И тогда предметы обихода, жилища, здания заиграют пред каждым из нас всеми цветами радуги.
«Так Думчев в чем-то прав! Так Думчев действительно что-то подсказал нашей науке! И не во всем опоздал!» чуть не вскрикнул я.
В дверь кабинета постучали. Вошел ассистент Калганова, высокий, бледный, очень неторопливый человек, посмотрел на меня спокойным, долгим взглядом серых глаз, поклонился и не спеша уселся на край большого кожаного дивана.
Калганов и ассистент заговорили о своих экспериментах над этим сверхпрочным облицовочным материалом. А я все думал о том, как обрадую Думчева. Нет! Не в письме об этом писать!
Завтра же на самолете я вылетаю на один день в Ченск, к Думчеву.
Калганов и ассистент продолжали свой разговор. А я уже переживал свою будущую встречу с Думчевым. И только отдельные слова их разговора долетали до меня: электролиз… покрытие электролизом… окислы на поверхности металлов… цвета побежалости… покрытие лаком…
Ассистент ушел.
Калганов сказал:
— Я написал письмо Думчеву: я поздравляю и благодарю его в этом письме.
— Дайте мне это письмо. Завтра утром я вылетаю на один день в Ченск, к Думчеву.
— Вот и вы теперь знаете, как и чем поздравить и обрадовать Думчева! Счастливого пути! — Калганов вдруг громко рассмеялся: — А Страну Дремучих Трав вы придумали так… для занимательности… Сознайтесь! А ваш Думчев просто энтомолог. Наблюдатель природы.
Я не сразу ответил:
— Дмитрий Дмитриевич! Иногда я вдруг сам себя спрашиваю словами поэта:
Былое! Было ль ты когда!
Уже поздно. Я стал прощаться. Калганов вышел из кабинета.
— Я провожу вас, — сказал он мне.
Мы пошли по тихим, слабо освещенным ночным коридорам института. Старик-швейцар отложил в сторону газету, встал, поклонился и распахнул перед нами дверь. Калганов вышел со мной из института. Он спустился на несколько ступеней и остановился. С деревьев в скверике стекали редкие капли дождя. С широкой московской улицы уже не долетал голос человека. Не слышно было и гудков машин.
Я молча протянул руку Калганову, чтобы попрощаться и уйти. Но он задержал мою руку в своей широкой теплой ладони.
— О чем вы думаете, Дмитрий Дмитриевич? — спросил я его тихо.
Он вздрогнул, точно опомнился, и сказал:
— Мечтаю… Только мечтаю… Больше ничего!
И, все еще держа мою руку в своей, он заговорил-
— Я вижу Москву будущего — с ее симфонией красок, зажженных лучом света. Когда-нибудь под самый вечер рабочие закончат облицовку зданий Москвы невиданным доселе облицовочным материалом.
И вот упал первый луч света! И сразу заиграли, «зазвучали» краски Москвы. Они переливаются, ослабевают, почти иссякают, тают — как звуки, как музыка. И вновь разгораются. Симфония красок — она зазвучала, загорелась, заиграла от луча света! Москва — город Солнца!
Знаете ли вы, что композитора Скрябина называли чудаком, когда он говорил: «Ведь каждому звуку соответствует цвет. Звуки светятся цветами… бемольные тональности имеют свой металлический блеск, а диэзные — яркие, насыщенные по цвету и без такого блеска…»
Скрябин хотел, чтобы исполнение его симфонии сопровождалось световой симфонией.
Что ж! Световая симфония так же возможна, как и звуковая. Но оркеструет эту симфонию — симфонию красок — физик-композитор. Он напишет эту партитуру.
И это действительно будет солнечная симфония! Симфония города Солнца!
И каждая улица Москвы предстанет перед нами в своем неповторимом ансамбле красок. А стены каждого дома в Москве расцветут радостным многоцветным ковром. Эти краски вечные! Навсегда! Потому что всегда над землей текут потоки света.
И в ответ на симфонию Москвы зазвучат под этими же лучами солнца световые симфонии в столицах братских республик.
И музыка эта, световая музыка, созданная лучом солнца, музыка, управляемая нашими физиками, будет звучать, пока светит во вселенной солнце, пока струится световая волна!
Глава 72Доклад не состоялся
Коль ценность ты, но кроешься во мгле,
Таких сокровищ много на земле.
Дождь стучит по крыше больницы. Иногда громыхает на крыше лист кровельного железа, соскочивший, видно, со своих ржавых гвоздей. Налетает ветер. Чуть-чуть дребезжат стекла.
В палате у больного горит лампочка под синим абажуром.
Сергей Сергеевич болен. Думчев болен. Неужели я так и не обрадую Думчева? Не расскажу ему об его открытии?
Из Москвы я вылетел на самолете в Ченск; с аэродрома в Ченске поспешил прямо к дому Булай. С радостным, светлым чувством я вошел в хорошо знакомый мне дом. И только тут узнал от Булай о том, что произошло.
В поселке научных работников должен был состояться доклад Думчева. Это предложил, потребовал сам Думчев. Он назвал тему: «Великие изобретения будущего». Он же сам назначил день доклада.
С изнуренным лицом, в каком-то непрерывном страстном порыве вглядывался Думчев воспаленными от бессонницы глазами в страницы книг. Кидался от книги к книге. Он точно сразу хотел войти во все двери всех наук!