Человек, назвавшийся Думчевым, снял крылатку и продолжал возиться у снаряда.
— Уважаемая публика! — обратился хозяин к толпе. — Терпение! Лишь пять-десять минуточек — и полетит!..
— Я стояла недалеко от вышки, — рассказывала мне Надежда Александровна, — и видела, как дрожали руки Думчева.
Беспокойство, волнение, испуг все больше и больше охватывали меня. Ведь вышка высокая! Неужели они все здесь не понимают, что он, этот смельчак, сейчас разобьется?
«Отговорите, отговорите его от полета!» упрашивала я знакомого студента. Учился этот студент в политехникуме. Знаете, такие красивые эполеты на синей тужурке.
Он очень хорошо разбирался в технических делах. А в это лето он всюду сопровождал меня. Я в то время носила широкую соломенную шляпу. У меня была длинная русая коса.
«Коллега! — крикнул студент изобретателю. — Не могу ли я чем-нибудь помочь?»
И студент уже стал взбираться на вышку.
Изобретатель покачал головой. Он продолжал возиться у снаряда.
Кругом говорили:
«Никогда не полетит!»
«А почему птица летит? Вся сила у птицы в перьях, — объяснял степенный купец. — А его снаряд крылья без перьев имеет».
«А летучая мышь летает или не летает? — обернулся студент и добавил: — Выходит, что дело не в перьях!»
«Ну, так что ж он не летит? Дотянет до ночи и так не полетит!»
«Скорей! Начинай! Пора!» кричала нетерпеливая толпа.
Думчев расправил широкие крылья снаряда и подтянул весь снаряд к краю вышки.
Толпа затихла.
Он продел ноги в ремни и приладил снаряд к поясу. Затем стал просовывать руки под крылья. Крылья были легки, из ивовых прутьев, обтянуты материей и очень подвижны, по видимому на шарнирах.
«Вот! Вот полетит!» раздались голоса.
«Стой! Стой! — вдруг закричал хозяин. — Стой!»
Все время хозяин не стоял на одном месте: то взбирался на вышку, то убегал к калитке проверять выручку.
«Стой!» крикнул он, расталкивая толпу, и подвел к самой вышке какого-то чиновника с женой.
Чиновник крикнул Думчеву:
«Слушайте! Супруга моя желает задать вопрос, а вы, сударь, потрудитесь ответить!»
Жена чиновника вскинула лорнет:
«Молодой человек, я любопытствую, какая материя на крыльях этих? Снизу мне кажется, что это муслин. Скажите, где вы отыскали такой прелестный цвет и много ли за аршин платили?»
Думчев обстоятельно ответил на этот вопрос.
«Теперь лети!» крикнул хозяин.
Студент мне тихо сказал:
«Надя! Помните эти стихи:
Любители пошлого — сыты,
Их доля светла и легка,
А руки Икара разбиты
За дерзость обнять облака».
В толпе говорили: «Примеривается к ветру!»
Внезапно Думчев кинулся с площадки. Полетел!
Все замерли, затаили дыхание. И вдруг побежали вслед, бежали, перепрыгивая, перелезая изгородь. Бежали молча, запрокинув головы.
Снаряд неожиданно накренился. Люди шарахнулись в разные стороны.
Быстрым рывком ног, продетых в стремена, что были прикреплены к веерообразному хвосту, Думчев восстановил равновесие.
Стрекоза выпрямилась.
«Ура!» загудело кругом.
Но это продолжалось едва ли больше одной-двух минут.
От порыва налетевшего ветра всколыхнулись платки у баб. Схватились за шапки и картузы бежавшие за снарядом люди. Ветер подул сильнее.
Студент, бежавший рядом со мной, крикнул:
«Беда! Ветер бьет навстречу! В лицо! На схватку с ветром пошел наш русский Икар!»
Я видела: крылья снаряда-стрекозы перекосились.
Снаряд сильно наклонялся то в одну сторону, то в другую. Вот-вот упадет!
Студент кричал:
«Смотрите! Ветер валит аппарат влево — Думчев выносит ноги вправо! Ветер вправо — Думчев влево! И снаряд выравнивается!»
Но ветер точно понял уловки человека и налетел сверху. Аппарат «клюнул» носом.
И тогда Думчев стал руками опускать и поднимать крылья. Аппарат опять на время выпрямился.
Студент кричал мне:
«У него не хватит сил! Он изнемогает! За воздух не уцепишься!»
Аппарат падал! Напрасны были взмахи крыльев. Снаряд гнало ветром к морю.
Толпа ахнула:
«Утонет! Утонет!»
Заголосили женщины, кто-то начал креститься. У самой воды снаряд ткнулся в песок.
«Погиб! Погиб!» кричала толпа и бежала к морю.
Я опередила всех. Соломенная шляпка сбилась у меня набок и едва держалась на ленте. Я первая подбежала к Думчеву.
«Вы живы?» крикнула я.
Думчев пошевелился. Расстегнув ремни, я помогла ему выбраться из-под снаряда, застрявшего в сыпучем песке.
Подбежали люди. Подходили осторожно и молча, точно боялись потревожить Думчева. Даже мальчишки, босоногие, вихрастые, перебегая от толпы к снаряду и от снаряда к толпе, говорили между собой шопотом.
Студент попросил всех разойтись.
Принесли воды, и я смочила Думчеву лоб. Студент побежал за извозчиком.
Думчев пришел в себя. Но он не замечал никого. Время шло. Люди стал» расходиться. Вдруг он сделал усилие, чтобы подняться.
Я помогла ему. Он встал, обернулся и увидел свой разбитый аппарат.
«Я еще полечу! Полечу!» сказал он тихо и упрямо.
Низко над нами, шумя крыльями, легко пронеслась чайка.
«Как эта птица», и я указала ему на чайку.
«Птица?» переспросил он.
«Как эта чайка», повторила я.
Он долго молчал, точно справляясь с какими-то своими мыслями.
«Нет! Нет! — вдруг резко крикнул он. — Лучше птицы! Как муха! Не только летать в небе, но и стоять в небе! Стоять в воздухе так же твердо, как человек на земле!»
Я испугалась: не помешался ли он? И спросила:
«Какая муха? Что вы! Разве муха стоит в воздухе?»
Он ничего не ответил. Потом тихо прибавил:
«Я научусь всему этому не здесь! А там… только гам!»
«Где?» спросила я.
Но он ничего не ответил.
Мне стало страшно. Извозчика еще не было видно. Медленно, опираясь на мою руку, он пошел в город.
У моря остался разбитый аппарат. Уже темнело. Я помогала идти этому странному человеку…
Рядом с ним я по-иному, по-новому теперь услышала шум моря, по-новому увидела, какие косые лучи бывают у заходящего солнца. Да! С этого часа я полюбила на всю жизнь Думчева.
А он шел рядом со мной, опустив голову. На меня он ни разу не посмотрел. И все шептал: «Выхода нет! Выхода нет! Только у них! У них учиться!»
Я слышала эти слова, но ничего не понимала и ни о чем его не спрашивала. А солнце уходило в море.
Глава 11Загадочные слова Думчева
Он имел одно виденье
Непостижное уму.
И глубо́ко впечатленье
В сердце врезалось ему.
— Я стала невестой Сергея Сергеевича Думчева, — сказала тихо Надежда Александровна Булай и замолчала.
Где-то далеко в коридоре то шуршал, то стучал веничек соседки.
Сказать ли сейчас Надежде Александровне об удивительном письме, полученном мною столь невероятным образом от доктора Думчева? Нет! Что, если здесь чья-то злая шутка? Надо беречь сердце старой женщины.
Я долго не знал, что сказать. Наконец спросил:
— Чем же еще был увлечен Думчев?
— Многими и самыми неожиданными вещами. Мне самой было не совсем понятно многообразие его научных увлечений. Я ему об этом сказала, но он мне возразил: «Я безрассудно любопытный».
«Но кто за многое берется, тот мало успевает!» сказала я ему.
Думчев с необыкновенной живостью кинулся к книжной полке, достал, кажется, Пушкина и прочел:
«Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник…»
О ком это сказано? О Ломоносове!
А Ползунов? За ними следую, у них учусь, как проникать в разные отрасли науки. Но у Ломоносова, у Ползунова была одна главная идея, главная цель… И у меня есть одна — слышите, одна страсть, одно непобедимое желание!».
«О, понимаю! — воскликнула я. — Ваше безрассудное любопытство к разным областям науки — все это лишь средство, сухое топливо для горения какой-то единой страсти, единого желания, что сжигает вас!»
«Да, это так! Сам понимаю: я одержимый человек!»
«Так скажите же мне, что это за страсть? Неужели химия? Вы даже меня не замечаете неделями, когда занимаетесь химическими опытами».
«Химия? Нет, не она моя страсть. Химия — средство… О, если бы стать микроскопом!» сказал он точно про себя.
«Микроскопом?» переспросила я с недоумением.
«Да, микроскопом, — ответил он, — но и это лишь средство…»
Я ему ничего не сказала, но подумала: в какие неожиданные тупики заходит иногда его мысль! После неудавшегося полета он вдруг ни с того ни с сего заговорил о мухе… стоящей в воздухе. А теперь… этот микроскоп…
И тут я решила, что надо оторвать его на время от сжигавшей его работы. «Это надо сделать как можно скорее!» говорила я себе. Но как — этого я знала.
— Надежда Александровна! Позвольте! — воскликнул я. — Но ведь опыты свободного полета человека в воздухе… это и было страстью, главным делом Думчева! Значит, все остальное — средство к этой цели. Ведь Сергей Сергеевич рисковал жизнью, пускаясь в безумный полет!
— Да, рисковал. И иногда один поступок человека освещает весь сложный мир его души. Часто. Но всегда ли?
— А не замечали ли вы еще какие-либо странности в характере Думчева?
— Да, да! Странностей было очень много. Он был одинок и нелюдим. «Меня не понимают», говорил он мне и долго серьезно уверял меня, что ма тема гик Лобачевский — поэт, стихотворец. А когда я сказала, что Лобачевский, этот гениальный математик, не написал ни одной строчки стихов за всю свою жизнь, Сергей Сергеевич мне возразил:
«Лобачевский писал стихи, так же как любимый мною Тютчев. Оба они поэты! И близки друг другу по духу».
«Что же, — сказала я, — прочтите мне стихотворение Лобачевского».
— Прочту Тютчева, а затем Лобачевского, — сказал он.