Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах,
Лучи к ним в душу не сходили.
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили
И ночь в звездах нема была!
А теперь послушайте, как у Лобачевского:
«Но вы, которых существование, несправедливый случай обратил в тяжелый налог другим, вы, которых ум отупел и чувство заглохло, вы не наслаждаетесь жизнью! Для вас мертва природа, чужды красоты поэзии, лишена прелести и великолепия архитектура, незанимательна история веков…»
Думчев читал эти строки как-то торжественно. Но я так и не понимала его: что же тут общего между Тютчевым и Лобачевским?
Я взял из рук Надежды Александровны томик Тютчева и труды Лобачевского. В книгах были закладки. Я прочел про себя эти два отрывка из Тютчева и Лобачевского. Повторил несколько раз и подумал: «Нет. Совсем не безумен Думчев… А нелепости в загадочном письме? А странные разговоры с невестой?»
Булай снова заговорила:
— Он вышел из этого дома… вышел… в день нашего венчания. Я его жду. Этот дом он снимал. Вот почему я переехала сюда. Чтобы он застал меня в своей квартире.
Глава 12Несостоявшаяся свадьба
Та весна далеко.
Те завяли цветы,
Из которых я с ним
Завивала венки.
Вот что рассказала дальше Булай:
— Звонили колокола. Двери церкви были настежь открыты. Подъезжали фаэтоны, дрожки, коляски. А за рессоры колясок цеплялись босоногие мальчишки. И когда извозчик вспугивал их кнутом, они бежали рядом с колясками и кричали: «Женится! Доктор-стрекоза сегодня женится!»
В этом доме тогда еще жила одна старушка, Арсеньевна. Заботливая, тихая, внимательная. И всегда она и день и ночь все беспокоилась о Сергее Сергеевиче.
Вот что она потом мне рассказала.
В дом прибежала соседка и крикнула:
«Арсеньевна! Скорей! Скорей! Певчие в храм уж пошли! Жених-то твой готов?»
Арсеньевна постучала в дверь:
«Сергей Сергеевич! Пора! Скоро венчание! Вот возьмите накрахмаленную сорочку».
Дверь приоткрылась, из-за двери высунулась рука доктора Думчева за сорочкой. Дверь захлопнулась. Вскоре Арсеньевна снова постучала в дверь:
«Не желаете ли, Сергей Сергеевич, выпить стакан чаю и откушать моего слоеного пирога перед венчанием? А то день-денской — ни маковой росинки».
«Пожалуй!» сказал доктор, подойдя к двери. И опять из-за двери высунулась рука и взяла стакан чаю с пирогом на подносе.
«Сергей Сергеевич! Шафер прибыли за вами!»
Дверь закрылась.
«Пора, Сергей Сергеевич!» крикнул шафер.
«Простите! Не могу вам открыть дверь: я еще не одет. Сейчас! Сейчас!»
Шафер, подождав немного, снова постучал:
«Скорее!»
«Иду!» послышалось из-за двери.
Стали опять ждать жениха. А он не выходит. Постучали — ответа нет.
Тут к дому доктора примчался шафер невесты. Стали стучать и звать: «Откройте! Пора!»
Ответа не было, — совсем тихо сказала Булай и еще тише повторила: — Ответа не было.
Но тогда я понять не могла, почему за мной не приезжают. В подвенечном наряде я сидела, ждала. Я видела, как люди на улице почему-то указывают на мои окна. И ничего не понимала.
Когда взломали дверь лаборатории, то увидели… комната была пуста! На столе, на полу в неописуемом беспорядке валялись свадебный фрак… накрахмаленный воротничок… сорочка… галстук… брюки… ботинки…
«Доктор, доктор! Где вы?»
Посмотрели под стол, открывали шкафы, даже в открытое окно глянули. Но под окном все время стояли любопытные ребята. Они кричали: «Сюда не смотри! Из окна никто не прыгал».
«Доктор! Где вы? Где вы?»
Молчание.
«Истратился! Как будто истратился человек! — всплеснула руками старушка Арсеньевна. — И дни и ночи работал, работал! тратился, тратился — и истратился!»
Соседки и кумушки ее поддержали:
«Истраченный человек!»
Последний раз я видела доктора и простилась с ним вечером накануне дня нашего несостоявшегося венчания, — продолжала Булай. — Он всегда был задумчив. У него было грустное сердце. Большое грустное сердце. Но в этот вечер улыбка и взгляд его была радостны.
И когда мне пора было итти домой, он вдруг задумался, взял скрипку и запел: «Буря мглою небо кроет…»
Я стала подпевать. Он играл все быстрее и быстрее. Потом вдруг оборвал. Он сказал, что сегодня ему хочется играть, играть без конца.
Уже темнело. Я попросила меня не провожать. Попрощались. Тихо-тихо затворила за собой дверь… И ушла. На улице оглянулась: Думчев стоял у открытого окна. Мне показалось, что он кивает головой. Снова послышалась из окна музыка, но я шла и не оглядывалась. Скрипка звучала все тише и тише. Дойдя до переулка, я оглянулась. В последний раз!
Долгие годы я жду! И все эти годы вижу его перед собой: он стоит в своей башенке-лаборатории, смотрит мне вслед и играет: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…»
— Вы говорите: в башенке-лаборатории?
— Да.
— Надежда Александровна, а нельзя ли мне побывать в лаборатории доктора Думчева?
С большой горечью Булай произнесла:
— Тогда, давно, сразу после ухода доктора Думчева сюда приходили люди, смотрели, удивлялись, и я примечала столько недоверчивых улыбок, столько иронических взглядов! Но я не обращала на это внимания. Никому не позволила тронуть ни один предмет. Все там стоит так же, как в день ухода доктора. Но, наверно, один из любопытствующих посетителей был злым шутником: в провинциальном юмористическом журнале этот случай был описан как курьез, и даже с карикатурой. После этого я никого в лабораторию не пускала. А вы, — обратилась ко мне Булай, — вы… я думаю… вам можно побывать там!
Глава 13В лаборатории доктора Думчева
Была ль
Небывалой мечта?
Я распахнул дверь, чтобы последовать вслед за Надеждой Александровной в лабораторию доктора. Булай взяла с собой свечу в резном подсвечнике и спички.
На пороге перед нами предстала Авдотья Васильевна. Она как-то значительно посмотрела на меня, точно собиралась мне что-то сказать, но промолчала.
В коридоре стоял огромный кованый железный сундук. Булай открыла и достала из сундука ключ.
Небольшая внутренняя лестница со скрипучими ступенями вела к тому помещению, которое Булай называла лабораторией-башенкой. Она отомкнула. ржавый замок, висевший на дверях бывшей лаборатории Думчева.
Свет свечи, неровный и колеблющийся, вырывал из темноты лаборатории всевозможные, предметы: колбы, книги, склянки, ноты, галстук, множество воротничков, штатив с пробирками, портреты, микроскоп, медный чайный подносик со стаканом и блюдечком, спиртовку, лупу.
На отдельном столике стояло диковинное сооружение…
Я взял из рук Надежды Александровны свечу и осторожно обошел всю небольшую лабораторию. Осмотрел стены, потолок. Это был чердак, перестроенный в жилое помещение. Окна с улицы были закрыты плотными ставнями.
Сооружение, которое стояло на столе и привлекло мое внимание, было, по видимому, моделью насекомого в полете.
Около этого «насекомого» лежала записка. Смахнув пыль, я увидел рисунки, подробно объясняющие назначение и, так сказать, «тему» этого сооружения.
Привожу дословный текст.
«Искусственное воспроизведение полета насекомого
С целью сделать более наглядным действие крыла насекомого и влияние сопротивления воздуха устроен сей аппарат.
Фигура сия изображает два искусственных крыла, имеющих твердую жилку, к которой прикреплены сзади кусочки кишечной перепонки, поддерживаемой тонкими стальными нитями. Плоскость этих крыльев горизонтальна; прибор ив рычагов поднимает и опускает их, не сообщая им никакого бокового движения. Крылья приводятся в движение маленьким медным барабаном, в котором воздух попеременно сгущается или разрежается действием насоса. Круговые поверхности этого барабана сделаны из каучуковых пластинок, сочлененных с обоими крыльями рычагами; воздух, сдавленный или разреженный в барабане, сообщает этим гибким перепонкам сильные и быстрые движения, которые передаются одновременно обоим крыльям. Горизонтальная труба, уравновешенная гирей, позволяет аппарату вертеться вокруг центральной оси и служит в то же время для приведения воздуха из насоса в двигательный барабан. Ось состоит из ртутного газометра, допускающего герметическое закрывание воздушных трубок и вместе с тем позволяющего инструменту свободно вертеться в горизонтальной плоскости.
При таком устройстве аппарата можно изучить механизм, посредством которого сопротивление воздуха в соединении с движением крыльев обуславливает движение насекомого вперед.
Действительно, если с помощью воздушного насоса привести в движение крылья искусственного насекомого, то можно видеть, что аппарат начинает быстро вертеться вокруг своей оси. Механизм движения насекомого объясняется, стало быть, этим опытом».
Удивительные записи, фотографии и престранные чертежи лежали тут же, на столе, где стояло это странное сооружение.
Я не так уж хорошо разбираюсь в машинах. Но история техники! И не безличной и безразличной всегда была для меня каждая машина — не грудой хорошо собранного блестящего металла! Здесь ум и сердце человека искали, находили, снова теряли, терпели поражения, но побеждали. Здесь изобретатель горевал и радовался точно так же, как писатель в работе над книгой, как режиссер над постановкой.
Записи доктора Думчева производили впечатление поисков ума, своеобразного и сильного. В самом деле, разве можно предположить, что кто-нибудь подсчитает число взмахов крыла насекомого в одну… секунду? А у Думчева я нашел вот какую таблицу:
Обыкновенная муха —