Богомол кусает, рвет на части, жует голову своей жертвы.
Богомол завтракает.
Солнце все выше. И теперь богомол с трогательным смирением снова сложил «руки» и обратил голову к солнцу.
Вот ханжа!
Но голова его то обращена на восток — к солнцу, то поворачивается в другую сторону.
Я подхожу ближе: как бы не упустить ни одного движения богомола! Все это презанимательно. Я забыл всякий страх.
Цепляясь за корни деревьев, я пробираюсь все ближе и ближе к богомолу — надо получше рассмотреть его.
Одно неловкое движение — и, зацепившись за корень, торчащий из земли, я упал.
Пуф! Пуф!
Вскочил. Поздно! Передние хватательные ноги богомола, так странно сложенные на груди, раскрылись во всю длину.
Богомол кинулся на меня. Я отчаянно вскрикнул и все же успел взмахнуть тросточкой, которую держал в руках. Она трещит, сломалась. Я прыгнул в сторону. Нет, поздно! Вот-вот пилы богомола сомкнутся. Я погиб!
Но что это? Богомол падает.
Я не могу устоять на ногах и падаю рядом с ним.
Явь ли это или все только снится мне? Кто-то бережно и осторожно вытирает сухой, теплой, человеческой рукой пот с моего лба, приподнимает меня. Я слышу человеческую речь:
— Эх вы, батенька, батенька! Разве можно? Разве можно доверять этому злодею? Здесь кругом война. Война всех против всех, каждого против каждого. А вы — человек!
— Это вы? Вы спасли меня! — кричу я. — Думчев? Доктор Думчев?!
Человечек кланяется:
— Да, я Сергей Сергеевич Думчев.
Я смотрю и не знаю, что сказать. Я озадачен до крайности. Будь у Думчева какой-то необыкновенный вид, невообразимые, причудливые жесты и позы, я бы меньше удивился. Но как не удивиться тому, что предо мной стоит самый обыкновенный человек?! Просто Сергей Сергеевич Думчев. На плечах у него несколько плащей самой разнообразной окраски. Под плащами — бумажная жилетка из плотной бумаги.
— Всю ночь за вами следую, — говорит Думчев. — Побывал и в лабиринте крота. Звал вас, а вы от меня прочь. И знаки огнем вам подавал. А вы то идете на мой огонь, то в сторону шарахаетесь, то совсем прочь от него бежите.
— Сергей Сергеевич… — шепчу я. — Я видел вас вчера… совсем близко… догонял… звал… но потерял. И ночью искал!.. И вот здесь… здесь вдруг вы спасли меня от этого зверя…
— Пустое! Совсем пустое! Я у них, у этих же зверей, научился. Видите, в руке у меня жало осы? Пришлось вскочить на спину богомола, чтобы ударить в грудные нервные узлы. А у кого учился? Слышали ли вы о каликурге и помпиле? Это сфексы, то есть особые осы. У них учился!
— Сергей Сергеевич! Вы писали, звали, и я пришел за вами в эту Страну Дремучих Трав.
— Повторите! Как названа вами эта страна?
— Страна Дремучих Трав.
— Правильное название… Страна… Дремучих… Трав… Продолжайте!
— Сергей Сергеевич, — начинаю я, — вот пилюля…
— Одна?
— Осталась всего одна!
— Одна пилюля… — сказал тихо Думчев, глядя куда-то вдаль. — Одна пилюля… возвращает лишь одному человеку его прежний рост…
Глава 33
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НИЧЕМУ НЕ УДИВЛЯЛСЯ
Я не ждал помощи извне и не надеялся на счастливый случай, но во мне постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слагались условия жизни — тем крепче и даже умнее я чувствовал себя.
«Выхода нет, — говорю я себе: — у нас одна пилюля. Другую я потерял. Моя здесь вина! К людям вернется изобретатель, ученый, тот, кто пробыл в Стране Дремучих Трав десятки лет, кто исследовал эту страну, кто обещает обогатить мир открытиями. А я остаюсь в Стране Дремучих Трав». Так говорю я сам себе. Но сейчас еще не настала минута, чтоб я отдал себе отчет и ощутил все значение этих слов. Потому что все кругом непрерывно " безостановочно поражает мое внимание, отвлекает, удивляет. И больше всего сам Думчев. Но не внешним видом. Я поражен вот чем.
Столько лет он ждал, звал на помощь, и когда наконец рядом с ним оказался человек, он даже не удивился.
Первые слова Думчева, обращенные ко мне, были словами человека, который давно меня знает. Точно эта диковинная Страна Дремучих Трав, где я появился, — самый обыкновенный городской бульвар: на скамейках сидят няни, они заняты своим вязаньем и поглядывают, как играют дети. И на этом бульваре он встретил меня — соседа по квартире.
Да, Думчев не удивился моему появлению в его стране и ни о чем меня не спросил. Видно, долгая жизнь здесь, в этом мире, где беспрерывно подстерегают опасности, где человеку с его гордым разумом всякий миг надо решать труднейшие задачи, — эта долгая жизнь приучила доктора Думчева ничему не удивляться.
Думчев очутился в Стране Дремучих Трав совсем один. Но высокое желание обогатить человечество новыми знаниями, сказать новое слово в науке согревало его одиночество.
В схватке человеческого разума с многообразием инстинктов обитателей этой страны победителем вышел разум. Думчев, учитывая механизм жизни насекомых, застывшие, ограниченные формы их инстинкта, не только не погиб в этой стране, но обратил силы их инстинкта на службу себе — человеку.
Какое-то особенное спокойствие, я бы сказал — страстное спокойствие, проявлялось во всех движениях этого человека.
И когда я был рядом с Думчевым, из моей души уходили страх и беспокойство. А я… я сам, верно, показался Думчеву чересчур суетливым.
У трупа убитого богомола Думчев молча и внимательно разглядывал меня, точно изучал. Я не проронил ни слова.
Наконец он заговорил, но заговорил сам с собой. Это была его привычка. Она сложилась у него за десятки лет жизни в этой стране. Говорил он очень медленно, негромко и отчетливо.
— Что ты скажешь о нем? — спросил он себя обо мне и тут же себе ответил: — Что скажу? Постараюсь насытить его знаниями, открытиями, тайнами и откровениями, поучительными для человечества. А затем отправлю его обратно… Да! Но что ты думаешь о нем самом? Ты, кажется, даже не спросил его имени. Очень уж он стрекочет! Совсем как кузнечик… Мельтешит, шумит… В каком-то ознобе. Но что с него возьмешь? Он молод. А мне… мне десятки тысяч лет. Притащил он сюда только одну пилюлю. Значит, ему и возвращаться обратно, а мне — оставаться здесь.
— Нет, нет! — вскричал я. — Та пилюля, что утеряна, — моя пилюля.
— В лаборатории я оставил три пилюли, — раздельно и четко сказал Думчев.
— Да, три! Одна подверглась химическому анализу.
— Напрасно!
— Вторая для вас.
— А третья?
Я сообщил Думчеву, как пропала у меня пилюля в схватке с пауком. Я рассказал ему, как закатали ее в огромную гору какие-то животные, закованные в броню.
Он выслушал меня внимательно и сказал:
— Эта катящаяся гора — навозный шар. Его катили жуки скарабеи. И это случилось на той стороне Великого потока?
— Да.
— Вы переправитесь со мной туда и укажете место, откуда покатили скарабеи свой навозный шар с пилюлей.
Он опять заговорил сам с собой:
— Скарабеи? Отобрать у них пилюлю?.. Что ж, человеку перехитрить зверя нетрудно. Если скарабеи катили шар-кладовую, то есть такой шар, где они откладывают яйцо — зародыш будущего потомства, то пилюля будет наша. Но если… если скарабеи катали свой шар не для потомства, а чтоб съесть этот шар, то пилюля погибла!
— Нам предстоит опасное путешествие? — спросил я.
— Безусловно! И поэтому вот эту единственную пилюлю, которую вы доставили сюда, мы спрячем в надежное место.
Глава 34
ГОРЬКАЯ ОБИДА
Лучший язык — тщательно сдерживаемый
Лучшая речь — тщательно обдуманная.
Когда ты говоришь — слова твои должны быть лучше молчания.
Горькая обида, тягостное недоразумение стали между мной и доктором Думчевым.
Как это случилось?
Мы должны были отправиться на тот берег Великого потока. Ведь там, на том берегу, скарабеи закатали пилюлю, что возвращает рост человеку.
Найдем ли мы вторую пилюлю? Неизвестно.
И надо было здесь же, на этом берегу, спрятать в надежном месте последнюю и единственную пилюлю.
Высоко в небо упиралась вершиной огромная голая, лишенная зелени каменная гора. И к этой горе прилепилось какое-то белесоватое полукруглое сооружение. Оно в нескольких местах было просверлено. Подойдя ближе, я увидел, что отверстия были гладкие и круглые.
— Лучшего места для пилюли не найти, — сказал Думчев. — Мы перед жильем халикодомы — пчелы каменщицы. Молодые пчелы, пробив крыши своих гнезд и общий свод, улетели. Сейчас там никого нет. Здесь пилюля будет храниться. Не рисковать же ею в наших странствованиях!
Думчев взобрался на свод, опустил пилюлю в отверстие и стал закладывать отверстие камнями.
— Надеюсь, вы запомните это место? — спросил он.
— Но это невозможно!
— Учитесь топографии у пчел.
— Топографии? При чем тут топография? Здесь инстинкт. Только инстинкт. Результат миллионов лет приспособления. Но инстинкт слеп! До крайности ограничен, всегда автоматичен!
Я сказал это резко. Но разве я хотел быть резким? Вовсе нет! Но сам я почувствовал, что получилось до обидного назидательно.
Думчев решительно и спокойно сказал:
— Вздор! Пчела всегда без ошибки находит свое гнездо.
— Да, это так! — уже запальчиво вскричал я. — Но перенесите это же гнездо в сторону, совсем близко, но так, чтобы пчела видела его, и она не узнает свое же гнездо. Она находит только то место, от которого отлетает. Здесь инстинкт. А вы сказали: человеку надо учиться у пчелы, подражать ей. Ведь это нелепо! В безбрежном океане человек найдет человека. Разум человека создал компас и другие сложнейшие инструменты. Он их изобрел! Он ими пользуется!
Угрюмая складка легла возле губ Думчева. Наступило тягостное молчание. Потом Думчев сказал:
— А все же человек обязан учиться у халикодомы.
Халикодома приготовила цемент. Из цемента построила вот это жилье для своего потомства. Известково-глинистая земля, смоченная слюной пчелы, «схватывается» на воздухе и затвердевает навсегда! — Думчев почти выкрикнул это слово — «навсегда».