Да! Но этот способ производства искусственного шелка устарел. Есть множество технических новшеств. Прядильный раствор после выдавливания проходит через специальную жидкость — восстановительную ванну — и, в дальнейшем затвердевая, наматывается. Таким образом, машина человека давно «перегнала» паука! И все меньше и меньше процесс производства искусственного шелка становится похож на процесс «прядения» паука».
Но почему вдруг стало тихо в саду? Не слышно голосов. Ветер перелистывает книги и справочники.
На небе быстрые дымчатые облака плывут, сливаются. Темная туча уже застилает небо и низко ползет над землей.
Стало холодно и ветрено. Пора уходить.
В номере гостиницы я дочитал конец доклада Думчева.
Здесь Думчев доходит до очень странных положений и утверждений.
История человеческого оружия начинается, по его мнению, в Стране Дремучих Трав. Древний человек заимствовал свое оружие у насекомых.
Чтобы это доказать, Думчев устанавливает, что все виды своего вооружения человек некогда изготовил по двум принципам: по принципу режущей плоскости и по принципу острого клина.
Челюсти насекомых с зазубренными краями (принцип режущей плоскости) подсказали человеку изготовление ножа, меча и сабли.
Думчев описывает борьбу двух рогачей-оленей и говорит: рогач-олень подсказывает человеку создание копья и кинжала (принцип острого клина). Иногда человек совмещает при создании оружия эти два принципа.
Бронзовке, говорит дальше Думчев, не страшны пчелы. Пусть жалят: ее хитиновый покров неуязвим!
Человек это увидел, учел и стал думать, как изготовить щит, предохраняющий от ударов копья. Бронзовка подсказала человеку: создавай себе такую броню, как у меня!
Думчев рассказывает, как насекомое тащит, толкает, передвигает груз, во много раз превышающий вес его тела. Он говорит о том, что паук прыгун мог бы сделать прыжок в двести саженей, если бы, конечно, по своим размерам был равен тигру.
Неужели Думчев серьезно говорит о прыжках… «паука-тигра»? Ведь это идет вразрез с элементарной механикой. Как много Думчев забыл в Стране Дремучих Трав!
Я читаю дальше о выносливости насекомых.
Насекомые могут жить без пищи месяцами, замирать на годы. Паук крестовик ткет свою паутину длиной в семьдесят два метра, не принимая никакой пищи, а если добыча не попадается, он ткет в другом месте новую.
Все эти последние тезисы Думчева я не стал внимательно читать и только просмотрел. Они уже не могла изменить моего мнения.
Все советы и «откровения» Думчева запоздали.
Тезисы заканчивались таким же необычным обращением, как и начинались:
«Ученые! Не на папирусах и не на пергаментах вы сегодня пишете свои труды, а на бумаге из древесной массы.
Так не забывайте: бумажные осы подсказали человечеству, что бумагу можно готовить из дерева, а не из тряпья. И с этого дня великая экономия в расходовании средств на такую бумагу многократно увеличила распространение науки и знаний».
Так заканчивался конспект доклада Думчева.
Глава 65
ОТКУДА ЭТА РАДОСТЬ?
Лет до ста расти нам без старости
Год от года расти нашей бодрости.
«Все верно, но все поздно!» Я написал эти слова на обложке рукописи Думчева.
Горечь! Грусть!
Довольно! Пора уезжать! Я начал укладывать чемодан. Да, конечно, Думчев — бесстрашный путешественник по неизвестной стране, но он опоздал.
В нашей стране так заботливо помогают росту всего хорошего, нового. Но кто даже в нашей стране сможет хоть чем-нибудь, хоть как-нибудь помочь Думчеву? Да и чем ему помочь? Опоздал!
Да! Надо положить обе рукописи на самое дно чемодана, а то они сомнутся…
Вот уже и вечереет… Не закрылась ли библиотека? Надо сдать книги — я уезжаю. Переложу вещи потом.
Я вышел из гостиницы, а рукописи Думчева оставил на столе в своем номере.
Чуть моросил дождик. Людей на улице не было видно. По небу шли густые серые облака. Было сыро и ветрено.
Что я напишу Думчеву из Москвы?
Сдать его рукопись в редакцию? Но в ней нет открытий. Ах, зачем я, не подумав, только в одном горячем порыве сердца обнадежил, воодушевил Думчева? Зачем вызвался отвезти в журнал его доклад? Думчев мне поверил. Он верит, что изумит мир открытиями. А рукопись из редакции ему вернут. Может быть, напишут: «У вас есть интересные сопоставления форм инстинкта в мире насекомых с техникой, создаваемой умом человека. Вместо того чтоб «открывать давно открытое», напишите занятную книжку для детей».
Я вспомнил рассказ одного писателя о старике с большой седой головой и лицом цвета пергамента. Этот старик когда-то бродил по захолустному городку и десятки лет пытался всем доказать, что он открыл какие-то совсем новые приемы и методы исчислений. Но его никто не слушал. Однажды приезжий студент-математик взял его записи и увидел, что старик «открыл» давным-давно открытую таблицу логарифмов.
Старик не без труда убедился в правильности слов студента. Он поблагодарил его и ушел к себе домой. Но в тот же день его нашли мертвым. Такова история старика.
Было уже совсем темно. Я сдал книги и вышел из библиотеки. Низкие тучи висели на небе. Какими одинокими показались мне огни фонарей на улице!
С каким грустным чувством спускался я с высокого, мокрого и скользкого крыльца библиотеки!
Лишь потом я узнал от Булай, что как раз в это время Думчев спешил ко мне — спешил радостный и счастливый.
От библиотеки до гостиницы всего две улицы и переулок. Но мы разминулись.
Думчев меня не застал в гостинице. И случилось то, чего я сам не ждал и не предполагал.
От Булай я узнал все, что произошло с Думчевым в этот день.
Часа за три до вечера Сергей Сергеевич, сопровождаемый, как обычно, Надеждой Александровной, вышел из дома и вдруг остановился у одного здания. Это была школа. Сюда подъехала грузовая машина. Вся зеленая, с ветками зелени. На крыльцо выбежали ребята с веселыми криками, с шумным смехом.
— За нами приехали! За нами! В лагерь!
И на лице Булай, когда она рассказывала об этом, выразилось крайнее недоумение:
— Почему Сергей Сергеевич остановился? Все смотрит, смотрит и не может насмотреться. Точно никогда не видел, как пионеры уезжают в лагерь.
(Тут надо сказать, что Надежда Александровна Булай так еще и не узнала, откуда прибыл Сергей Сергеевич. Она не хотела тревожить его расспросами. А я так и не успел и не знал, как ей рассказать об этом.)
Сергей Сергеевич увидел, как высокая белокурая девушка спустилась с крыльца и скомандовала:
— Смирно! К выносу знамени приготовсь!
И когда мимо затихших ребят, быстро построившихся в линейку и взметнувших руки в салюте, под звуки двух фанфар и маленького барабана стали проносить знамя, трепещущее красное знамя с золотыми буквами, лицо Сергея Сергеевича изобразило гордость и почти восторг.
Он все вглядывался в глаза ребят, серые, голубые, карие, черные глаза, такие лучистые, бойкие, блестящие. Эти глаза пристально провожали свое пионерское знамя.
Потом знамя погрузили на машину, и сразу все смешалось, зашумело, засмеялось. Ребята, обгоняя и опережая друг друга, кто как мог со всех сторон стали взбираться на машину. Шофер выскочил из кабинки и стал подсаживать младших. Но одна девочка, совсем маленькая, крикнула:
— Я сама! Я сама!
Она быстро, цепко и ловко взобралась на колесо, перегнулась через борт — отлетели в сторону две косички и синенькая в складочку юбочка; девочка прыгнула, села на скамейку рядом с фанфаристом и горделиво посмотрела на ребят.
Тут уж Сергей Сергеевич не выдержал, он сам засмеялся и замахал ребятам.
Машина дала гудок. Ребята запели песню.
Машина скрылась за поворотом.
Потом Думчев пошел домой. Всю дорогу он молчал. На этот раз даже сам с собой не разговаривал, хотя был взволнован.
Ни слова не говоря, он прошел в лабораторию, заперся там.
Потом неожиданно спустился со своей башенки и сказал Надежде Александровне:
— Я должен признаться: главного, самого главного мне самому не понять.
Он был в большом смущении, уселся глубоко в кресло и задумался. И тут Надежда Александровна и соседка — Авдотья Васильевна — стали его осторожно расспрашивать, чего же он, собственно, не понимает.
— Я видел, как дом строится, быстро растет, а людей я почти и не видел. Не удивился. Увидел вместо экипажей и телеги машину. Понял. Не удивился. Но вот… Скажите мне, откуда эти песни? Откуда эта радость?.. И дети и взрослые… и утром и вечером…
— Чему ж тут удивляться? Чего ж тут не понимать, Сергей Сергеевич? — сказала Авдотья Васильевна, всплеснув руками.
За последнее время она уже перестала бояться Надежды Александровны. Больше того: она все время беспокоилась и заботилась о Думчеве и все старалась как могла ради гостя.
— Чему ж тут удивляться, Сергей Сергеевич? — повторила она. — Ведь это советская власть!
И тут только Надежда Александровна узнала, что Сергей Сергеевич пробыл, подобно Робинзону, не встречая все эти долгие годы ни одного человека, в какой-то неведомой стране. Но в какой? Она хотела об этом спросить, но боялась тревожить и беспокоить Думчева.
О, как долго и как много ей придется говорить и рассказывать, пока она поможет Сергею Сергеевичу понять новую жизнь!
Начала она с пионеров, которых он видел в этот день, и перешла к тому, что произошло в нашей стране.
И странная, неожиданная улыбка какой-то особенной, глубокой, сосредоточенной радости преобразила и осветила лицо Сергея Сергеевича. Надежда Александровна посмотрела на него и вдруг узнала и вспомнила эту, улыбку. И вспомнился ей далекий летний полдень.
Как хорошо она помнит этот полдень!
Они сидели тогда у окна и смотрели на широкую степную дорогу. Воздух был зноен и точно остановился. Все живое умолкло, спряталось, притаилось. Из городка не доносилось ни звука. Д степь замерла и молчала под солнцем. Такая тишина в степи бывает тогда, когда