Секунды растерянности и смятения. Ив эти секунды я увидел, как от серебрянки потянулся канат. Но не к моему пристанищу, а куда-то в сторону. Неожиданно канат обвился вокруг какого-то растения. Потом водяной паук потянул его снова вперед и снова назад.
Я смотрел, наблюдал. И совсем забыл, что сижу в доме другого такого же паука, забыл, что и мой водяной хозяин — паук — может вдруг вернуться домой и застать меня — непрошеного гостя.
Не отрываясь следил я, как серебрянка прикрепляла канат то к стволам у самого дна, то к камням. Канат двигался в разные стороны и казался совсем живым. И все время горели в воде фосфорическим огнем восемь глаз, глядевших в разные стороны. Ни на один миг ни в одном месте канат не запутался, не оборвался. Он лег на дно реки, образовав ломаный многоугольник. Я заметил, что в тех местах, где серебрянка прикрепляла его к стволам растений или к другим неподвижным предметам, там канат был толще. С каждой минутой увеличивалось число линий в многоугольнике, и постепенно линии образовали частую сеть.
Но вдруг строитель оставил свою сеть и проплыл мимо моего аэростата: пара челюстей и целая поросль щетинок. Уплыл. Но мне казалось, что вместе с сетью на дне реки остались восемь фосфорических глаз.
Вскоре паук-строитель вновь показался. Блеснула серебряная одежда из воздушных пузырьков, которую он одел на себя там, на поверхности воды. Серебрянка опустилась около сети на дно реки. Она чуть-чуть приподняла сеть, залезла под нее и стала касаться лапками своей блестящей одежды. Пузырьки воздуха отделялись от щетинок и, цепляясь за нити сети, тянулись вверх, приподнимали ее. Снова и снова серебрянка уплывала, приносила с. поверхности воды пузырьки воздуха, оставляла их под сетью. Затем она снова принялась прясть свою пряжу. Переплет сети становился все более частым, густым. И скоро пузырьки воздуха, принесенные пауком, начали раздувать не сеть, а серебряное полотно шатра, в котором будет жить водяной паук.
Серебряный полотняный шар — аэростат, распираемый воздухом, пытался взлететь, но канаты, прикреплявшие его к стволам подводных деревьев и к неподвижным предметам, не отпускали, крепко держали.
Мой плот опрокинулся возле аэростата. Но под водой я увидел, как серебрянка сооружает новый аэростат. Постепенно я привык к легкому подводному полусумраку и начал различать: поодаль и надо мной висели другие аэростаты. Серебристые, легкие, все они были похожи один на другой. Их много.
Становилось все труднее дышать, кружилась голова — не хватало воздуха. Пора, давно пора выбраться на поверхность. Но я все еще медлил, рассматривал качающиеся в разных местах аэростаты. Хорошо вглядевшись, я увидел, как в одних подводных колоколах пауки-серебрянки отдыхали, подобрав ножки, в других — пожирали пойманную добычу.
Сколько же серебрянок здесь? Сколько серебристых аэростатов понастроено и привешено к подводным растениям? И где, под каким из них, около какого аэростата искать мой мешок с дневником?
Кто там бродит по дну Великой Медленной реки, кто ходит, вдруг останавливается, нагибается, берет что-то в руки, поднимает, вглядывается, озирается и вновь бреде!? Маленький человечек со скафандром на голове, с осколком острой раковинки в руке и со связкой канатов, перекинутой через плечо.
Он ищет свой дневник, который надо-» передать людям, — дневник опытов, наблюдений и открытий, сделанных в Стране Дремучих Трав, дневник, полный сведений, которые обогатят науку и жизнь людей.
Вынырнув из жилища серебрянки и вернувшись на берег, я уже иначе, спокойно и смело, смотрел на Великую Медленную реку. Разве не для меня в ее глубинах серебрянки строят и наполняют воздухом свои жилища? Я подплыву к одному из них, самому маленькому, и острым осколком ракушки перережу канаты. Этот колокол, полный воздуха, я надену на себя и спокойно пойду по дну реки на поиски своего дневника. А когда иссякнет воздух в скафандре, я заменю его другим. Обшарю, осмотрю все закоулки дна реки.
Аэростат, наполненный воздухом, должен взлететь, когда я перережу канаты. Но камней на дне реки много — я их подвяжу, как грузила, к канатам, и аэростат не всплывет.
Каждый день менял я скафандры, шарил вдоль берега, осматривал подводные кусты, стволы, ветви, листья… Приключения? Их было много.
Однажды я сделал шаг-другой в скафандре и вдруг почувствовал — задыхаюсь. Скафандр был большой, но мне почему-то не хватало воздуха. Едва-едва освободил голову и всплыл на поверхность воды. А когда аэростат прибило к берегу, я рассмотрел: в своем гнезде серебрянка сплела второй этаж. Крепким прозрачным полотном отделила она первый этаж от второго, где лежали яйца, маленькие яйца, из которых выйдут паучата. Обычно в таких случаях серебрянка сидит у входа в первый этаж — сторожит. Но на этот раз «хозяйка», наверное, куда-то отлучилась. А я, не заметив, натянул на себя двухэтажный аэростат.
Неизменно, каждый день, я опускался на дно реки, выбирал пустое жилье серебрянки, перерезал канаты, привязывал к ним камни-грузила и, надев этот скафандр, двигался по дну реки, преодолевая сопротивление воды. Искал мешок с дневником.
Полно, уж не лучше ли прекратить поиски, вспомнить все, что было записано и начать новый дневник? Но процесс писания прочится очень долго. Добывать, приготовлять бумагу, чернила, перья — сколько времени на это уйдет! И окажется, что я пишу не скорее, чем во времена клинописи.
Новых открытий, о которых надо сказать людям, много, очень много. А жизнь так коротка…
Но настал день, час, миг, и я увидел в воде свой мешок с дневником.
Помню, в то утро я проснулся с отчаянием в душе — пора прекратить все поиски. Потом нехотя стал готовиться к спуску, посмотрел на реку, и неожиданная радость надежды охватила меня.
Конечно, не с неба свалились надежда, уверенность и радость. Все гораздо проще. Сколько раз я замечал, что в одной излучине берега течение замедленное. Замечал, но не думал об этом. Но в утро, когда, отчаявшись найти дневник, я подошел к берегу и посмотрел на реку, то сделал простой вывод: уплывая, мой дневник мог застрять в затоне, где течение было почти незаметное. И в душе возникла спокойная уверенность: сегодня я найду дневник. Помню, как столкнулись два чувства: отчаяние и надежда. И одно из них — отчаяние — растворялось, иссякало.
Спустился на дно реки. Со скафандром на голове добрался до излучины реки. Увидел: в нескольких десятках шагов от меня, у входа в затон, под веткой подводного дерева, лежал мой мешок с дневником.
Но не удивился, не вскрикнул — задохся от радости. Показалось странным: как же я раньше не догадался зайти в затон? Верно, мой мешок-кокон долго плыл, качался на воде. Но веревка развязалась, вода проникла в мешок, и он опустился на дно. Вода, конечно, не коснулась листков дневника: пачка плотно запечатана — покрыта воском.
Вот он — труд тысяч и тысяч часов одинокой жизни в Стране Дремучих Трав, непрерывный мой разговор с людьми, которых не увижу никогда, никогда! Вот он — верный спутник моих невероятных исканий, безмолвный свидетель смешных приключений, отчаянных случаев, страшных происшествий, мой помощник в трудах, поисках и наблюдениях… Единственный друг, кому доверял я свои размышления, находки и открытия в бессонные, тревожные ночи, медленные рассветы и задумчивые закаты. Вот он, мой дневник! В нескольких шагах от меня.
Я крепче натянул на голову скафандр. Сделал шаг…
Но дневник мне взять не удалось.
Вход в затон преграждало какое-то подводное дерево. За ним лежал мой мешок с дневником. И, чтобы взять его, надо было обойти дерево. Я хотел войти в затон слева, но дорогу заслонила спиральная высокая постройка.
Башня едва заметно передвигалась по дну. По всему сооружению, по оборотам его, тянулись три темные полосы. Это была лужанка — крупная улитка с завитой раковиной. Она ползла, высунув из-под основания своего дома широкую плоскую ногу и упираясь ею в грунт. Я постучал в стенку двигающегося сооружения. Непростительное легкомыслие! Сооружение перестало передвигаться. Остановилось и загородило мне дорогу: улитка втянула ногу, закрыла крышку дома.
Оставалось зайти в затон с правой стороны. Мешок лежит совсем близко. Пройду мимо заросшего мхом камня, наклонюсь, возьму дневник.
Пошел. Глаз с мешка не сводил. Чем ближе подходил к камню, тем более странным казался мох, который на нем рос. Он точно был составлен из каких-то трубочек. Из них торчали белые перистые хохолки. Они едва-едва дрожали, чуть-чуть качались. По-видимому, от легкого, медленного течения воды. Казалось, будто трубочки кивают мне белыми головками.
И тут я почувствовал: мне трудно идти дальше и не могу сделать шага назад. Было такое ощущение, словно кто-то толкает меня к этим трубочкам.
Какие-то небольшие живые существа, проплывавшие мимо камня, почему-то вдруг приостановились в воде. Хохолки потянулись к ним, и эти живые существа исчезли в трубочках мха. Так вот как ловят добычу эти перистые хохолки — щупальца трубочек мха, выросшего на камне!
Я попытался отойти подальше от камня. Но, видно, трубочки с перистыми хохолками тянули к себе все, что появлялось рядом с ними: скафандр мой закачался. Я держал его крепко руками. Что делать? Всё резче трепетали и с большей силой тянули меня к себе удивительные страшные трубочки. Погибельный мох был уже близок. Не помня себя, в отчаянии, крепко придерживая левой рукой скафандр, я нагнулся, поднял камень и швырнул в трубочки. И сразу же белые хохолки мха замерли, застыли. О, вы тянете к себе, всасываете только живые существа?! Я стал поднимать кусочки раковин, камешки и швырял, все швырял. И уже без усилий удалялся от застывших трубочек. Обернулся, посмотрел и издалека увидел: трубочки снова стали кивать мне перистыми хохолками, качаться, дрожать. И опять показалось, что на камне растет только мох.
В Стране Дремучих Трав встречал я самые неожиданные и своеобразные формы приспособления обитателей к окружающей обстановке. А здесь, под водой, увидел, как хищное животное притворяется… мхом. Мхом? Так ведь это мшанки! Колония мшанок. Этих животных относят к червеобразным.