И Мефистофель подал Фаусту перстень, испещрённый непонятными знаками. Фауст надел кольцо на палец. Сердце его страшно забилось… И вдруг Фауст почувствовал удивительную, давно забытую лёгкость в теле.
Глаза его теперь так ясно видели, словно весь густо запылённый, закопчённый мир был начисто вымыт свежей водой.
Фауст побежал вниз по винтовой лестнице, перепрыгивая через две-три ступени.
— Ого, какая прыть! Вы, доктор, кажется, забыли, что я хром. Осторожно!
Фауст распахнул дверь в свой кабинет — и замер на пороге. Теперь, после полета по вольным просторам, он показался ему тёмной щелью.
— Как мог я прожить столько лет в этом каменном мешке, когда на свете есть города и горы, реки, леса и поля! И люди! Недаром сказал великий Парацельс: «Книгу природы надо пройти ногами. Что ни страна, то страница». Я слишком долго прятался от людей в своей каменной башне. Идти к ним, говорить с ними, узнать их радости и беды — вот что теперь хочу я! О если б я не был так стар!
— Взгляните-ка сюда. — И Мефистофель подставил Фаусту зеркало.
Фауст взглянул — и не узнал себя. Глаза сверкают молодым огнём, морщины разгладились, губы словно соком налились, борода стала чёрной и густой.
— Так, значит, вы хотите покинуть ваш уединённый кабинет, доктор Фауст, и пуститься странствовать по свету? Ведь верно? Я угадал? Тогда не будем медлить. Узлы, баулы, сундуки — какая скука! Ненавижу дорожные сборы. Вот всё, что вам нужно.
Мефистофель снял с себя плащ, скрутил его, развернул и вытряхнул на пол сапоги со шпорами, дорожный костюм из испанского бархата, перчатки, шпагу…
— Вороные кони ждут нас у порога. Это они мчали вас по небу в образе крылатых драконов. Вымоем руки здесь, а оботрём их в городе Лейпциге.[81]
— Отлично! Там, в Ауэрбаховском винном погребе,[82] я славно пировал с весёлыми студентами в дни моей юности… Или, точнее сказать, в дни моей первой юности. Скачем в Лейпциг!
Фауст облачился в новую одежду и вышел из своего кабинета. Ему показалось, что он отвалил крышку гроба.
Два вороных коня рыли копытами землю и косили огненными глазами. Фауст легко вскочил в седло, конь рванулся с места. В ушах Фауста засвистел ветер. Вдруг под самыми копытами коня мелькнул золочёный петушок на шпиле колокольни. Конь нёсся по воздуху! Рядом с гиком и посвистом мчался Мефистофель.
И вдруг копыта заскрежетали о камни. Кони остановились. Фауст увидел перед собой вход в кабачок. Всё та же знакомая вывеска, как и полвека назад, только немного подновлённая. Те же истёртые каменные ступени. Из кабачка, как и в былые времена, доносился нестройный хор голосов. Там горланила песню весёлая компания студентов.
Фауст спустился вниз по каменным ступеням и толкнул дверь. Увидев двух незнакомцев, студенты примолкли.
— Это что за птицы? — тихо сказал один из пирующих другому. — Видно, важные господа. Долговязый-то вон как нагло смотрит. Вы откуда к нам пожаловали? — спросил он Мефистофеля.
— Да вот по дороге завернул на часок в Лейпциг отдохнуть и горло промочить. И приятеля с собой захватил.
— Вы, значит, путешественник?
— Ах, и не спрашивайте! Весь век в бегах и разъездах. Только присядешь дома погреться у кипящего котла в тепле да в уюте, ан, шалишь, не тут-то было! Король меня вспомнил, епископ по мне соскучился или какой-то рейтар[83] с пьяных глаз меня помянул… Всем-то я нужен, все меня зовут.
— Вот как хвастается, бахвал, фанфарон! — стали перешептываться студенты.
Хозяин кабачка с поклоном подошёл к новым гостям:
— Не угодно ли вина, господа?
— Станем мы пить кислятину! Фу, поглядеть только, какую бурду ты наливаешь, — скулы сводит. Нет, я угощаю всех винцом из моего собственного погреба. Принеси-ка мне бурав и деревянных затычек, да побольше.
— Бурав? Да он забавник, — зашумели студенты. — Но где же бутыли, где бочки?
— А на что они? — Мефистофель высверлил буравом перед каждым из пирующих дырку в столе и каждую заткнул деревянной затычкой. — Готово! Говорите, господа, какого вина каждый из вас хотел бы отведать.
— Что, на выбор? Ваш погреб так богат?
— Самый богатый в мире. Могу предложить рейнское вино, французское, испанское, венгерское, итальянское. Кому благородную мальвазию? Не угодно ли эрвейн — вино для знатоков?
— Мальвазию мне! — закричал один студент.
— Подставляй кружку!
Мефистофель вынул затычку, и из дырки в столе брызнула струя вина.
— Ну, каково винцо? — спросил он студента.
— Божественное!
— Я бы выбрал не то слово, но, согласитесь, я вам угодил.
— Мне рейнского! Мне шампанского! — зашумели студенты. — Вот это фокус! Это вам не голубя из шапки выпустить.
Все вытащили затычки, и каждый начал пить вино какое хотел.
— Вино-то хорошее, да обед дрянной, — посетовал один из студентов.
Мефистофель постучал ножом по столу, и все кружки и кувшины на столе начали плясать, кружиться и подпрыгивать.
Вошёл тёмнолицый слуга на непомерно длинных журавлиных ногах.
— Что прикажете, господин мой?
— Сбегай-ка, Длинноногий, да принеси сюда те самые кушанья, что повара приготовили для епископа Зальцбургского. Помнится мне, я прошлый раз обедал у него с большим удовольствием.
Не прошло и минуты, как вдруг заиграли невидимые скрипки, арфы, трубы, загудели литавры.
— Первая перемена! — возгласил Длинноногий.
Слуги самого странного вида внесли в погребок серебряные блюда, покрытые крышками.
— Ну и слуги у этих господ! Нечего сказать, красавцы! — удивился кто-то. — Вон у того шесть рук.
— Эге, да у тебя, приятель, троится в глазах. Видно, хмель ударил в голову, — усмехнулся Мефистофель.
— Славно я наелся: и жареного фазана попробовал, и паштета, и форели… Теперь чего бы ещё? — хлопнул себя по лбу один из пирующих. — Эх, поел бы я свежего винограда! Фокусник, покажи ещё раз своё искусство.
— Сказано — исполнено. — Мефистофель произнёс заклятие: — Парлико-парлоке!
Вдруг перед каждым из пирующих выросла из отверстия в стене виноградная лоза с прекрасной, спелой, сочной кистью винограда.
У всех слюнки потекли.
Каждый приставил лезвие своего ножа к черенку ароматной грозди. Вот-вот срежут.
— Постойте, виноград не совсем дозрел! — крикнул Мефистофель. — Подождите немного, а не то оскомину себе набьёте.
И тут студенты как от сна очнулись. Не виноградные гроздья хотят они срезать, а собственные носы… Славно же их обморочил чародей!
— Чтоб тебе провалиться! — пожелал один из студентов Мефистофелю.
— Нашёл чем пугать! — спокойно ответил Мефистофель.
— Фигляр, шут гороховый! Бей обоих!
Кто схватил кочергу, кто полено, кто замахнулся тяжёлым стулом.
— Ого, как расходились! Придётся улепетывать отсюда.
Мефистофель сел верхом на бочку с вином, посадил впереди себя Фауста и гаркнул:
— А ну, толстуха, поворачивайся, пошла, да поживей!
Тяжёлая бочка сорвалась с места, разбрасывая буянов во все стороны, и вылетела за дверь.
Долго ещё шумели студенты… Уж не пригрезилось ли им? Исчезли серебряные блюда, но ведь стол-то продырявлен!
А между тем Фауст ехал на своём вороном коне опечаленный.
— Какая злая и глупая шутка! Ты испортил мне встречу с моей молодостью, демон. Когда-то я тоже учился здесь в Лейпцигском университете и думал, что хоть на час стану вновь весел и беззаботен в тесном студенческом кругу, вспомню старые застольные песни.
— Э, полно, доктор! Нашли о чём горевать! Впереди у вас ещё много радостей. Далась вам эта пьяная ватага, горлодёры эти… Я остановил их единственно из уважения к вам. Хороший был бы сбор винограда! — И Мефистофель засмеялся так, что конь его взвился на дыбы.
Немало ещё городов и деревень посетил доктор Фауст в немецких землях и чужих странах. Он бывал в домах у крестьян и князей, епископов и ремесленников. Всюду за ним следовал Мефистофель то в образе человека, то в образе чёрного лохматого пса.
Много тогда ходило рассказов о докторе Фаусте.
Однажды гостил он в городе Эрфурте.
Там в университете состоялось торжественное присуждение учёных степеней. А потом профессора повели беседу между собой.
— Как прискорбно, что многие прославленные творения древних авторов безвозвратно погибли! — сокрушался один почтенный магистр.[84]
— Особенно я жалею, что не все комедии Плавта[85] и Теренция[86] дошли до наших времён, — вздыхал другой.
— А хотели бы вы разыскать утраченные комедии? Сильно желали бы? — спросил Фауст.
— Ничего, кажется, не пожалел бы! Юноши, читая сих римских авторов, хорошо постигают все трудности латинской грамматики…
— Плавт и Теренций глубоко проникли в человеческое сердце, — сказал доктор Фауст. — Правдивы их творения — вот почему они во все времена радуют людей. Я мог бы силою моих чар восстановить древние свитки, истлевшие в земле, погибшие в огне. Люди вновь прочтут утраченные произведения древних поэтов и философов. Хотите ли вы познакомиться с жизнеописанием великого Гомера?[87]
В конференц-зале стало тихо. Все поглядывали друг на друга.
— Но лишь на несколько часов могу я воскресить погибшие свитки. Созовите студентов, пусть перепишут всё, что успеют…
Профессора побледнели, замялись.
— А вдруг в сочинениях этих найдётся что-либо противное учению церкви? Недаром же их некогда предали огню.
— А если нас обвинят в колдовстве? — воскликнул другой. — Идти на костёр — слуга покорный!
— Я написал диссертацию о том, что Гомер никогда не жил на свете. Что же, диссертация моя ничего не стоит? — сердито спросил третий.