– ЦРУ?
Он поморщился.
– Ну, хватит умничать. Я работал в разведывательном управлении министерства обороны. Разумеется, не как Ред Мелоун, а… Впрочем, имя уже не имеет значения. – Он снова провел рукой по лицу. – Короче, в знаменитую бомонтовскую распечатку это имя как раз и попало. Управление, естественно, начало копать – нам сообщил один из тех, кто там еще служит. В результате мою «крышу» успешно раскололи. – Он взглянул на кларнет и пробежал пальцами по клапанам. – Ты не представляешь, как трудно подсунуть этим типам фальшивую личность… А поскольку они знают мое настоящее лицо, его пришлось изменить. Вот только с отпечатками пальцев проблема: подправить их, конечно, можно, но не настолько – все равно догадаются. Так что теперь, как видишь, у меня что-то вроде отпуска. – Он сыграл короткую гамму.
– Ты как будто не слишком расстроен.
– Расстроен? Нисколько. Я теперь на пособии. И не забывай, что я богат… Нет, я не хочу сказать, что в управлении было неинтересно. И работа ответственная – нам нужен доступ в закрытые базы данных, и мне нравилось там работать. А риск загреметь в Ливенвортскую тюрьму только добавлял перчику в соус. – Ред поднес мундштук к губам. – Опять же в карты с кем теперь поиграешь? И все-таки… – Он махнул рукой. – Я даже рад немного, что все закончилось. Попробую теперь что-нибудь новенькое или снова займусь корректировкой.
Он начал до-мажорную гамму.
– Или заведешь семью…
Кларнет по-утиному крякнул, не дойдя до верхнего «фа». Ред отнял ото рта инструмент и преувеличенно внимательно осмотрел мундштук.
– Кажется, трещина, – озабоченно пробормотал он и начал что-то подкручивать. – Значит, тебе уже сказали…
– Статья девятнадцать.
– Ну да, – буркнул он.
– И ты намерен ее… соблюсти?
– Я человек своенравный и независимый. Не люблю себя ничем связывать. – Ред запрокинул голову и стал рассматривать потолок. – Кстати, статья девятнадцать относится и к тебе – ты теперь одна из наших сестер.
– Ага, понятно. Босоногая и вечно беременная. Родильный автомат для вашей утопии.
– Не будь такой циничной. – Ред немного помолчал. – Вот ты скажи мне, – начал он уже другим тоном, – если бы ты создавала специальную группу, чтобы «конструировать» будущее, как бы добилась, чтобы ее члены подходили к делу тщательно и отвечали за последствия?
Сара подозрительно посмотрела на него.
– Ну… я бы, наверное, постаралась подобрать людей, у которых есть чувство ответственности перед обществом…
Ред покачал головой:
– Не годится. Как ты будешь измерять это самое чувство? И самое главное – как обеспечить, чтобы оно передавалось из поколения в поколение? Нет, тут нужно что-нибудь попроще и понадежнее, чтобы ответственность обеспечивалась автоматически.
– «Каждый брат должен любить кого-то, чтобы отдать его в заложники будущему…» – процитировала Сара.
– Вот именно, – криво усмехнулся Ред. – В статье говорится не столько о рождении ребенка, сколько о принятии ответственности за него. Неизменность цели – вот что главное. Основатели встроили в систему личную заинтересованность каждого. Альтруизм тут не подходит. Никогда не доверяйся альтруисту – он запросто продаст тебя во имя высшей цели. Только отрицательная обратная связь может обеспечить автоматизм. Например, когда домовладельцев обязывают жить в домах, в которых они сдают квартиры внаем, а владельцев предприятий – ставить водозаборные трубы ниже по течению, чем сточные. Понимаешь? Обеспечить выполнение таких правил очень легко, а в результате и домовладелец, и промышленник просто не смогут действовать безответственно. Альтруизм – он вроде плотины. Рано или поздно река истории прорвется сквозь него. Основатели считали, что лучшее средство против небрежного обращения с будущим – сделать всех, кто к этому причастен, лично заинтересованными в плодах своего труда. Тогда они семь раз отмерят, прежде чем отрезать.
– В теории неплохо, – кивнула Сара, – но есть два слабых места.
– Только два? – усмехнулся Ред.
– Что мешает выполнить закон чисто формально? Родить младенца, заплатить за его содержание и больше ни о чем не беспокоиться. Я знаю массу таких родителей. И даже если им не все равно – будут ли они создавать лучшее будущее для каждого или только для своих детей?
– Я спорить не буду. Разумеется, в системе нет совершенства. Ничто не совершенно.
Его самодовольство начало раздражать Сару. Ред будто на самом деле стал другим человеком.
– Есть кое-что, – буркнула она.
– Назови…
– Финальная часть «Кленового листа».
Ред недоумевающе взглянул на нее, потом рассмеялся.
– Понятно… – Он кивнул на маленькое пианино у дальней стены. – Докажи.
– Что?
– Отвести тебя за руку? Давай! – Ред встал и стянул ее со стула.
Он был явно готов обсуждать любую тему, кроме своих планов относительно статьи девятнадцать. Сара позволила усадить себя за старенькое пианино. Сыграла несколько пробных гамм… Пальцы не слушались, будто стали толстыми и неповоротливыми.
– Я давно не играла, – запротестовала она. – В последнее время не до того было.
Ред укоризненно покачал головой.
– Для музыки всегда есть время.
Сара начала играть, сбилась на первых же тактах и вернулась назад. Сначала она лишь примерялась, проверяя себя, но скоро нашла правильный темп. «Не торопись, когда играешь рэгтайм», – говорил Джоплин. Левая рука отбивала размеренный басовый ритм, правая выстраивала синкопы. Классический рэг следовал стандартной схеме AABBACCDD, но Сара сыграла первые две темы без повторения, чтобы поскорее добраться до любимого трио. Наконец она полностью отдалась танцующей мелодии финала. Музыка Джоплина была наполнена сладостной горечью и торжеством, печалью и величием. «Кленовый лист», вершина его творчества, «король рэгтаймов»… Каждая нота на своем месте – ни прибавить, ни убавить.
И странное дело: закончив, она почувствовала, что ей давно уже не было так хорошо, будто тяжкая ноша свалилась с ее плеч. Пальцы сами по себе принялись наигрывать что-то легкое, оживляя мелодии далекого детства.
– Хочешь попробовать вместе со мной? – повернулась она к Реду.
Он покачал головой:
– Нет, я не справлюсь.
– У тебя получалось совсем неплохо, я слышала из коридора. На этом соло экзаменуют джазовых кларнетистов.
– Дело не в том, – смутился он, – не в технике. У меня что-то… со слухом, наверное. Мне обязательно нужны ноты – чтобы читать их… Запоминать… – Он покраснел и отвернулся, чего Сара от него никак не ожидала. – Я играю ноты, а не музыку.
– Ты говоришь это, будто сознаешься в преступлении.
– Сыграй еще, а? Мне нравится старая музыка.
Под ее пальцами мелодия плавно перетекла в «Панаму», потом в «Оклахому». Как ни странно, последний рэгтайм был написан белым, одним из немногих, кто мог чувствовать эту музыку по-настоящему. Сара знала, что Ред не отрываясь следит за ней. Обычно в таких случаях она начинала нервничать, но сейчас почему-то его сосредоточенное внимание казалось само собой разумеющимся. Она прикрыла глаза и позволила музыке поднять себя в воздух и увлечь в неведомую даль. О пальцах можно было не думать – они сами находили нужные клавиши.
Однако, снова открыв глаза, Сара обнаружила, что Ред смотрит вовсе не на пальцы. Она сбилась с такта и смущенно уставилась в клавиатуру, втянув голову в плечи.
– Я все забыла…
– Не извиняйся, у тебя так здорово получается! Ты знаешь, тут есть небольшая джазовая группа, я тоже с ними играю, когда приезжаю. Чикагский стиль, немного дикси. Не хочешь присоединиться? Было бы здорово.
Сара посмотрела на его лицо. Странное, новое… Она еще не научилась читать на нем мысли. Если вообще когда-нибудь умела.
– Я не играю в группах, – покачала она головой. – Только для себя.
– А ты попробуй. В этом есть что-то особенное. – Ред отошел и снова сел на стул. – Я даже толком не могу объяснить. Когда играешь вместе и возникает гармония… Помню, один раз – это было сто лет назад, еще в колледже… Мы репетировали во время обеденного перерыва, самую обычную программу – попурри из Чайковского. Пиликаем, дудим кто во что горазд, и вдруг каким-то чудом все сошлось воедино. Ноты, тембр – все! Будто оркестр заиграл как один инструмент. У меня просто мурашки по спине побежали. Мы играли «Славянский марш» с такими раскатистыми басами и перешли на куикстеп из «Увертюры 1812 года», не испортив ни одного такта. Мистер Прайс, наш дирижер, размахивал палочкой как сумасшедший, а в коридоре собралась целая толпа студентов, чтобы нас послушать. Потом они стали кричать и хлопать – не просто вежливо, как бывает на концерте, а устроили настоящую овацию, потому что тоже почувствовали…
Сара задумчиво слушала. Да, он создан, чтобы играть в команде. И в то же время – какая яркая индивидуальность! Этот человек состоит из одних противоречий.
– Ну что, – сказал Ред, – наверное, пора по домам.
И к длинным откровениям он явно не склонен. Раскроется на мгновение – и тут же застегнется наглухо.
– Пожалуй, – кивнула она. – Закрыть пианино?
– Что? А, нет, не обязательно. Сюда постоянно кто-нибудь заходит, чтобы расслабиться.
– Ладно. – Сара встала и подобрала свои книги. – Надеюсь, я найду отсюда дорогу…
Она сделала паузу, надеясь, что он предложит ее проводить.
– Я завтра позвоню, – сказал Ред, вертя в руках футляр от кларнета.
– Хорошо. Ну, до встречи.
Выйдя в коридор, она остановилась, прислонившись к стене. Спустя минуту он снова начал играть, на этот раз – первую часть моцартовского концерта. Гортанные ноты нижнего регистра и яркие, хрустальные – верхнего… Кларнет выпевал их свободно, выразительно и четко, с тонким изяществом. Сара снова закрыла глаза, погрузившись в музыку. Еще один великий мастер, еще одно совершенное творение.
Звякнул звонок лифта, его двери раздвинулись, выпустив двух человек. Застеснявшись, она проскочила мимо них в кабину и поспешно нажала кнопку. Двери захлопнулись, отсекая мир звуков, и наступила тишина.